Стыд обетованный

Словосочетание «новый антисемитизм», используемое для обозначения либерального неприятия политики Израиля, за последнее время успело стать газетным штампом. В получившем Букеровскую премию романе Говарда Джейкобсона «Вопрос Финклера» это явление описывается во всех деталях, включая и ту, что многие из этих «новых антисемитов» — сами евреи.

Мораль, или, выражаясь точнее, назидание романа Говарда Джейкобсона в целом сводится к реплике одного из персонажей: «Связавшись с евреями, будь готов ко всяческим осложнениям». Персонаж этот — англичанка по рождению. Выйдя замуж за Сэмюэля Финклера, она приняла иудаизм, но еврейства как состояния души и ума принять так и не смогла — и даже умерла во многом именно от этой несовместимости. Так что, надо полагать, она знает, что говорит.

Даже больше: из книги следует, что эти осложнения могут быть столь ужасны — телесные увечья, смертельная болезнь или необратимый комплекс неполноценности,— что с евреями лучше вообще не связываться. Тем более что никто посторонний им в сущности и не нужен — им вполне достаточно самих себя. И уж во всяком случае по-настоящему они могут понимать только друг друга. Даже когда оказываются идеологическими противниками в самом главном для них всех (какими бы светскими и встроенными в европейско-американскую жизнь они ни были) вопросе. В еврейском.

Если зачем-нибудь решиться перечислять достоинства этой книги, то не в последнюю очередь стоит сказать о том, что в своем предмете Джейкобсон разбирается. Студент, а затем преподаватель Кембриджа, телеведущий, газетный колумнист, которого принято упрекать в «либеральном сионизме»,— он вполне укорененный и даже влиятельный член британского истеблишмента. И этими не всем доступными путями он ведет своих героев (во всяком случае тех из них, кто преуспел). И даже в «Desert Island Discs» — культовой передаче британского радио, в течение семидесяти лет своего вещания принимавшей всех главных людей от Марио Дель Монако до Тони Блэра и Стивена Хокинга,— успешный интеллектуал Сэмюэль Финклер участвует вслед за своим создателем.

Для неангличан, неевропейцев и конкретно для нас такая достоверность (а следовательно, познавательность) — одно из самых важных качеств этой книги. Хотя здесь скороговоркой все же следует отметить, что «Вопрос Финклера» получил Букера, а вместе с ним и массу хвалебной западной прессы, не зря, что это умелый текст: насмешливый, трогательный и умный ровно настолько, чтобы не раздражать читателя ни лишними прозрениями, ни лишними переживаниями, и при этом вполне увлекательный, и что на русский его перевели гладко, иногда даже забавно.

Но даже если невзгоды и раздумья главного и при этом не еврейского персонажа романа — Джулиана Треслава, сорокадевятилетнего английского холостяка, бывшего продюсера радио BBC, теперь подрабатывающего в агентстве двойников Бредом Питтом и на всю жизнь обожженного еврейской жовиальностью своего одноклассника Сэмюэля Финклера и еврейской мудростью своего учителя Либора Шевчика, многих могут оставить равнодушными, то, повторюсь, cама фактура этого романа обречена вызывать интерес.

Джейкобсон подробно, со всех сторон практически, описывает явление актуальное и даже болезненное для сегодняшней Западной Европы и в первую очередь Англии. Речь идет о «новом антисемитизме» — так уже вполне привычно называют резкое, доходящее даже до агрессии, неприятие действий Израиля на Ближнем Востоке, предполагающее, среди прочего, призывы к его бойкоту. При всем политическом антураже таких настроений, для всех (включая даже таких, кто их разделяет) очевидно, что человеческого здесь куда больше, чем идеологического. Проще говоря — не вписывающееся в либеральные стандарты поведение Израиля оказывается предлогом просто и вполне открыто не любить евреев. Чего многим и раньше хотелось, но было — в последние лет шестьдесят, во всяком случае — как-то неудобно. Цимес, как выразились бы герои Джейкобсона, здесь состоит в том, что среди таких «новых антисемитов» достаточно евреев.

В «Вопросе Финклера» даже говорится, что именно евреи стоят у истоков этого нового антисемитизма. Как, впрочем, стояли они и у истоков старого.

«В конце концов именно евреи изобрели антисемитизм»,— замечает самый традиционно-еврейский из джейкобсоновских героев Либор Шевчик. «Знаю, знаю, „еврейская ненависть к себе” и так далее»,— пытается отмахнуться левак Финклер. Дальше их диалог продолжается следующим образом: «А по-твоему, это не так? Что скажешь о святом Павле, который не успокоился со своим еврейским зудом, пока не настроил против евреев полмира? — Я скажу: „Спасибо, Павел, что расширил рамки дискуссии”». И в итоге дискуссия в романе расширяется до диапазона почти необозримого.

По следам заявления Финклера на той самой радиопрограмме «Desert Island Discs» о том, что, несмотря на вдохновляющую силу еврейской культуры, он не может молчать о несправедливостях, причиненных палестинцам («В случае с Палестиной...— голос его слегка дрогнул.— В случае с Палестиной я испытываю глубокий стыд»), группа влиятельных евреев организовывает общество «Стыдящиеся евреи», которое неустанно должно привлекать внимание к тому, что «сегодня Израиль сам фактически осуществляет холокост, парадоксальным образом продолжая традиции нацистских палачей».

Примерно в это же время сын Финклера — оксфордский студент — прямо в университетской аудитории набрасывается с кулаками на ортодоксального иудея с обвинениями в «краже чужой земли, практике апартеида, убийствах детей и женщин» и сбивает с него шляпу. «Ты повел себя как гнусный антисемит!» — горячится, невзирая на свой «стыд», Финклер. И слышит в ответ: «Какой же я антисемит? Я сам еврей». И потом: «И разве я не прав? Ты сам много раз говорил то же самое».

А Либор Шевчик встречает старинную подругу, которая рассказывает, что ее двадцатидвухлетнего внука — вот прямо здесь, на улицах Лондона,— ударил в лицо ножом алжирец, кричавший при этом «Аллах велик!» по-арабски и «Смерть евреям!» по-английски. В связи с этим некий известный кинорежиссер делает заявление, что понимает этого алжирца — и вообще понимает, «почему люди ненавидят евреев и хотят их убить»: из-за Израиля, из-за Газы. Пожилая дама просит Шевчика — в прошлом известного журналиста — написать что-нибудь резкое, дать отпор. И слышит в ответ: «Таков уж порядок вещей, такова участь евреев. Так что смени пластинку».

Все эти несовместимые вроде бы части современного еврейского самосознания у Джейкобсона прекрасно совмещаются: в не совсем современное понятие избранности, а проще говоря — отдельности. Евреи готовы признать за собой любые грехи («Когда какой-нибудь гладкорожий еврейский деляга похваляется с телеэкрана тем, как ловко и бессовестно он нагреб кучу денег, я не могу убедить самого себя в том, что он лишь по чистой случайности совпадает с архетипом „мерзкого жида”, заклейменным в христианской и мусульманской истории»), но предпочитают и даже настаивают на том, чтобы критикой занимались они же сами. «Да как вы смеете, не будучи еврейкой,— внезапно обрушивается Финклер на англичанку, назвавшую, отчасти по его же наводке, Святую землю „государством апартеида, управляемым расистами”,— как вы смеете навязывать евреям правила жизни на их земле, когда именно вы, европейцы-неевреи, поставили их в такие условия, когда создание еврейского государства оказалось насущной необходимостью. Надо иметь особо извращенный склад ума, чтобы сначала посредством травли и прямого насилия изгнать этих людей, а после считать себя вправе свысока указывать изгнанникам, как им следует обустраивать жизнь на новом месте».

И к тому же зачем отдавать это на откуп другим, когда в искусстве такой критики евреи преуспели не меньше, чем в игре на скрипке или банковском деле? «Никто не умеет делать это лучше, чем мы. Уж мы-то хорошо изучили свои слабые места. Мы долго в этом упражнялись и точно знаем, в какое место больнее всего бить».

«Самым больным местом» оказывается как раз Израиль. Но не по тем причинам, по которым его принято не любить «официально», а потому, что он оказался недостаточно прекрасен — не так крут, как от него ожидали. «Мой супруг — читает Финклер в посмертном письме своей жены (а ее мнения, кажется, ближе всего к авторским) — воображает, что он перепрыгнул еврейскую ограду, но на самом деле видит все исключительно с еврейской точки зрения. Он заносчиво следует принципу: либо евреи существуют для того, чтобы нести свет для язычников (Ис. 42:6), либо им незачем вообще существовать на свете».

Логика финклера (так, с маленькой буквы, именует его британец Треслав, желая подчеркнуть ту самую «архетипичность» своего друга) проста: евреи ничуть не лучше, чем люди других национальностей, «а поскольку они не чрезвычайно хороши — рассуждает он, следуя своей экстремистской логике,— это значит, они чрезвычайно плохи!». И это именно его, финклера, дело — объявить миру об их несовершенстве.

Со свойственной им жаждой жизни евреи стремятся забрать себе все — включая даже антисемитизм. За эту жадность им, предрекает Джейкобсон, придется поплатиться. И тут он, возможно, прав. Хотя вообще-то трудно найти более яркое доказательство того, что они — настоящие члены западного общества.