Золотоносные усы

"Но я и усами превзойду Ницше! Мои усы не будут унылыми, катастрофическими, отягощенными туманами и вагнеровской музыкой". "Убежден, что как аналитик и психолог я превосхожу Марселя Пруста". "После Дионисия Ареопагита никто на Западе, ни Леонардо да Винчи, ни Парацельс, ни Гете, ни Ницше, не имел такой тесной связи с Космосом, как..." Не надо быть таким же великим пророком, каким был автор "Дневника гения", чтобы предсказать, которая из московских выставок 2011 года побьет все рекорды посещаемости. Так и напишем: гвоздем сезона стала ретроспектива Сальвадора Дали в ГМИИ имени Пушкина, плотная очередь опутывала клейновский храм искусств тройным кольцом, временами перекрывая Волхонку.

Постоять в очереди придется и утонченным эстетам, призирающим Дали как китч и попсу. Дело в том, что это первая полноценная ретроспектива художника, которой Россия, подарившая ему Галу — музу, мучительницу, любовницу, мать, хозяйку, секретаршу, продюсера и пиар-агента, наконец-то дождалась по случаю года Испании. Выставку привозят из Музея-театра Дали в Фигерасе. Из того самого красного здания в золотых яйцах, к которому, надо сказать, выстраиваются очереди не короче, чем к Уффици. Из музея, где хранится, может, и не самый лучший, но бесспорно подлинный Дали, причем в огромных количествах. Привезут не одну лишь тиражную графику, не сомнительные артефакты из сомнительных коллекций, чего было уже предостаточно. Привезут две дюжины картин, около девяноста рисунков, объекты, фотографии и литографии, на десерт покажут "Андалузского пса" и "Золотой век". Впрочем, целевой аудитории Дали, как правило, все равно, подлинник перед ней или копия — собственно, он сам к этому стремился.

Обычай интеллектуалов презирать Дали восходит к сюрреалистам, обвинившим его во всех смертных грехах, идеологических, эстетических, политических. На любой большой и добросовестной выставке сюрреализма эта ненависть становится еще и по-человечески понятной: Ив Танги, Ханс Беллмер, Макс Эрнст — он подворовывал у многих, тащил самое лучшее, справедливо заявив напоследок: "Сюрреализм — это я". Сам Дали, превзошедший Ницше, Гете, Пруста и Парацельса, к сюрреалистам относился снисходительно, Андре Бретона прощал, а обидная бретоновская анаграмма Avida Dollars жадному до долларов адресату откровенно нравилась. Вот кого золотоносный Дали не любил и не прощал, так это абстракционистов, и в этом он, эстет, позер и денди, солидарен с самыми широкими народными массами. Насмехался над Мондрианом и Поллоком, говорил, что из Кандинского вышел бы неплохой эмальер. Но зато преклонялся перед столь же вороватым Пикассо, называл духовным отцом и грозился побороть — по Фрейду. И конечно, молился на Рафаэля. Впрочем, сколько бы ни пытался Дали войти в Рафаэлев образ, был он — с его виртуозным академическим рисунком, тягучей линией, текучими формами, анаморфозами, галлюцинаторными эротическими композициями — отъявленным маньеристом, разве только взявшим психоанализ на вооружение.

Кстати, и "Дневник гения" с его копрологическими откровениями, сколь бы ни были они фрейдистски фундированы, более всего напоминает дневник маньериста Понтормо — кажется, первый в истории европейской литературы дневник, автор которого скрупулезно, наивно и без психоаналитических реверансов ведет хронику собственных пищеварительных процессов. И уж если говорить об истории художнической литературы, то "Дневник гения" — это мостик между дневником Понтормо и "Философией Энди Уорхола". Ведь коль скоро Пикассо — духовный отец Дали, Уорхол — его духовный сын, хорошенько усвоивший отцовские уроки. Тщательно сконструированный миф и отточенный стиль человека-иконы, культ славы и культ знаменитостей, завороженность миром кино и миром моды, фейерверк броских фраз и образов, постоянная работа на публику и озабоченность медиарезонансом, восторженная самореклама... В общем, он имел полное право заявить: "Поп-арт — это я", насмешливо пошевеливая усами, не унылыми и не катастрофическими, не отягощенными ничем, кроме как вплетенными в них незабудками.

ГМИИ имени Пушкина, с 3 сентября