Андрей Колесников о Маше и Ване

Маша с Ваней, пока почти месяц были в английской школе, все спрашивали у меня, приедет ли к ним Никита. Никита, мой старший сын, которому за 20, давно живет в Англии, и Маша с Ваней, которым на двоих меньше 20, никогда его не видели.

Спрашивал меня об этом и Никита. Я ему даже как-то в Лондоне передавал их рисунки. Приняты были с интересом.

К концу третьей недели жизни в Виндзоре, под Лондоном, Маша совсем потеряла покой. Она звонила мне по три раза в день и повторяла только одно:

— А тебе Никита написал? А почему не написал? А напишет?

А я не мог его найти. Он куда-то пропал. Телефон был заблокирован (подозреваю, за неуплату), почта молчала. И сам он не писал. И я стал волноваться уже не за них, а за него.

До возвращения в Москву оставалось дня три. И я уже сказал Маше, что Никита, наверное, куда-то уехал, может к маме на каникулы. А может, влюбился и тем более куда-то уехал.

Аргумент насчет того, что он влюбился, как-то сразу примирил Машу с мыслью о том, что она не встретится со своим старшим братом. Правда, только на полдня.

Ваня интересовался реже, чем Маша, и как-то робко. Но уж точно нельзя было сказать, что ему все равно. Мне кажется, что ему было немножко страшно увидеть Никиту. И он даже не представлял себе, насколько он прав в своих опасениях. И даже я не представлял.

Я писал ему все более и более жесткие письма.

И вдруг он ответил. "Можешь быть во мне уверен",— написал он, на полчаса возникнув в электронном пространстве.

Я не стал обнадеживать Машу и Ваню, но сам, честно говоря, обнадежился. Уж очень близко к сердцу они приняли эту историю. Сердца свои, души... все, что в них было ранимого, они раскрыли навстречу этой великой идее — встретиться с братом.

Я до этого показывал им его фотографии.

— Папа, да он же похож на тебя! — потрясенно сказал Ваня.

— Ты думаешь, этого не может быть? — спросил я.

— Да нет,— пожал плечами Ваня,— просто странно. Но это не ты.

Да, это был не я. Я бы, мне кажется, после того сигнала по почте не замолчал бы снова.

До отъезда оставалось полтора дня. Я не мог уже отвечать на звонки Маши. Но и не отвечать тоже не мог. Я просто говорил ей, что в следующий раз они обязательно увидятся.

— Папа,— спрашивала Маша,— а как ты думаешь, его девушка... какая это девушка?

Маше, видимо, было важно понять, на кого он ее променял.

Я что-то отвечал.

Утром они улетали в Москву. И накануне вечером я снова написал ему. Это было, наверное, не совсем проклятие. Но все-таки это было проклятие. Последняя фраза там была такая: "Потому что нельзя предавать детей. Тем более моих".

Уже был поздний вечер. Я все думал, как он мог. Ведь это было так просто: приехать. И недалеко. Первые две недели они занимались в школе в Уэльсе. И я же не требовал от него, чтоб он мчался на крыльях любви в Уэльс. Но тут и ехать никуда не надо... Они же сами приехали...

Я увидел, что звонит Маша. В Москве было уже 11 вечера. Что я мог опять ей сказать? Я все-таки поднял, конечно, трубку.

— Папа,— сказала Маша, и голос ее был переполнен слезами.— Папа!..

— Что, Маша? — вздохнул я.

— Папа, почему Никита уже полчаса играет с Ваней в футбол?! Мы бы могли все это время разговаривать с ним!

Тут-то у меня в горле комок и застрял. Я какое-то время ничего не мог ей ответить. Потом говорю:

— А вы что, не успели даже поговорить? Они сразу в футбол начали играть?

— Нет, мы разговаривали, больше часа... Потом Ваня мяч принес...

— Да ты иди,— говорю,— поиграй сама с ними. Все равно они еще полчаса не наиграются. Ты что, Ваню не знаешь?

— Ну ладно,— заторопилась она,— я пошла. Я тебе потом позвоню...

Сначала я написал Никите еще одно письмо, в котором дезавуировал предыдущее. Потом стал ждать ее звонка.

Сначала позвонил Ваня.

— Папа, я не понял,— сказал он.

— Чего? — растерялся я от его натиска.

— Я не понял, почему он зовет тебя "Андрей". Ты же его папа.

Я услышал обиду за меня. Ване это очень не понравилось. Он готов был защитить меня, если что.

— Все нормально, мой мальчик,— сказал я.— Он и свою маму зовет "Марина". У них там, в Англии, так принято.

— Да? — недоверчиво переспросил он.

— Папа,— трагическим полушепотом сказала на следующий день Маша,— а ты знаешь, что он весь в татуировках?!.. И руки все... И он нам свою спину показывал!..

В голосе был священный трепет. Это было то, чего она даже предположить не могла у своего брата. Это все не укладывалось в ее голове.

— А он рассказал, что это за татуировки? — спросил я.— На руках, например? Это же стихи, которые он написал своей девушке. Другой девушке, не той, которая... ну, в общем...

— Этого я не знала,— задумчиво произнесла Маша.

Я понял, что у нее появилась пища для новых размышлений.

— Папа, Никита сказал, что мы будем сами переписываться с ним и что ты сделаешь нам адреса. Ты сделаешь? — спросил Ваня.

"У них твои глаза!" — написал мне Никита.

Я, кажется, остался не у дел.