Первые Нобелевские премии были эквивалентны современному миллиону долларов. После первой мировой войны их размер снизился больше чем наполовину. Сейчас короли Швеции и Норвегии выдают очередным лауреатам чеки примерно на миллион евро. Три естественнонаучные премии (по физике, химии и медицине) и премию по литературе вручает в Стокгольме шведский король, премию мира — норвежский, в Осло; премию по экономике оплачивает Банк Швеции из своих денег, которые к капиталам Альфреда Нобеля отношения не имеют. Потом все выпивают и закусывают с королями примерно на 2,5 млн долларов.
Зарабатывает деньги на все это Нобелевский фонд. В Швеции он освобожден от налогов, а в США имеет налоговые льготы. В остальном это обычный инвестфонд средней руки с капиталом около 500 млн долларов. За сто с лишним лет существования премии разорялись инвесторы с не в пример большими финансовыми возможностями и гораздо более авторитетной "крышей", чем правительство Швеции. А этот — продолжает снабжать премию деньгами. Случались, конечно, миллионные дефициты, но, например, кризисные 2009 и 2010 годы были профицитными.
Исполнительный директор Нобелевского фонда и внук душеприказчика самого Нобеля, Михаэль Сульман, проработавший в этой должности с 1992 по нынешний 2011 год, считает, что секрет беспрецедентной стабильности фонда — в людях, которые определяют его инвестиционную политику.
С.П. — За время вашего пребывания на посту исполнительного директора Нобелевского фонда рыночная стоимость наследства Альфреда Нобеля, откуда черпаются деньги на премии лауреатам, выросла в 1,8 раза. Наверное, хорошее время было для инвестиций?
— Честно говоря, неважное, особенно последнее десятилетие. Это легко проследить по тому, что происходило и происходит на биржах.
С.П.— Но если не время было хорошее, то, значит, люди в фонде были изобретательные.
— Вообще-то структура инвестиций фонда давно сложилась, он ее придерживается уже много лет и менять, насколько я знаю, не собирается. 50% — вложения в акции. 30% — альтернативные инвестиции: в хедж-фонды, сырье, земельные фонды, недвижимость. И 20% — в процентные бумаги: облигации и т.п.
С.П.— За счет чего из этой троицы до сих пор фонд получал главную прибыль?
— В основном за счет ценных бумаг. В исторической ретроспективе, конечно, наиболее рентабельны акции, но в каждой конкретной ситуации они рискованный источник прибыли. Например, шведская биржа не такая непредсказуемая, как московская, но те, кто вкладывался на ней, с началом кризиса потерпели крупные убытки. Все зависит от аппетита на риск. Государственные пенсионные фонды консервативны, им надо выплачивать пенсии в любом случае, а частные инвесторы могут позволить себе риск, если у них есть такое желание. По инвестиционной стратегии Нобелевский фонд находится как раз посередине между этими крайностями. К "удачным моментам" для инвестиций мы относимся скептически — это Джордж Сорос знает, в какую секунду куда входить. У нас же фонд очень высоко диверсифицированный, потому что нам надо, как пенсионному госфонду, платить каждый год премии, и как частному фонду зарабатывать на них деньги.
С.П.— Кто в Нобелевском фонде принимает решение о тех или иных инвестициях?
— Насчет стратегии я уже сказал, она неизменна. Тактические решения принимает совет директоров, который собирается 7 раз в год.
С.П.— Сильно спорят директора между собой?
— Фонд частный, такая информация не разглашается. Но могу сказать, что больших разногласий не помню.
С.П.— Кому конкретно они поручают заниматься преумножением нобелевских денег?
— Совет директоров передает капитал разным менеджерам, которые управляют нашими деньгами, и следит за их действиями. Если мы видим что-то такое, что нам не нравится, капитал возвращаем себе. Мы же не просто по почте деньги посылаем, а заключаем контракт, где есть такое условие.
С.П.— А бывали случаи, когда инвесткомпании отказывались от предложений фонда распоряжаться нобелевским капиталом на таких условиях?
— Кто же от денег отказывается?
С.П.— Что фонд предпринял в 2008 году, когда начался кризис?
— У нас планы довольно долгосрочные, мы ничего особенно не меняли.
С.П.— Стоически наблюдали, как растут убытки?
— Получается так. Продавать, когда все дешево, невыгодно. Впрочем, тогда наши вложения в хедж-фонды сильно помогли.
С.П.— Судя по официальным данным на сайте фонда, 2009 год фонд закончил с профицитом 373 млн шведских крон, а в 2010 году, который, по идее, был легче, прибыль была в пять с лишним раз меньше — 68 млн крон. Это что, след инерции кризиса?
— Не знаю, может, инерции. К тому же, прибыль считается в шведских кронах. Капиталы фонда больше чем на 90% размещены за рубежом, а шведская крона из-за кризиса потяжелела.
С.П.— В 2009 и 2010 годах фонд 7% своих средств вложил в недвижимость, тогда как на пике роста цен на недвижимость в 2002-2003 годах в портфеле фонда было всего 2% недвижимости. Почему вы ее не покупали, когда рынок рос как на дрожжах, а покупаете сейчас?
— Потому что тогда покупать недвижимость было дорого. Покупать надо дешево.
С.П.— Это работает, если в дальнейшем купленное дешево дорожает. А судя по тому, что происходит вокруг, это произойдет не скоро, если вообще произойдет. Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию, эта рецессия всерьез и надолго? Ведь обидно прожить всю сознательную жизнь при перманентном кризисе.
— Я бы отослал пессимистов к недавней книге Кеннета Рогоффа, написанной им в соавторстве с Кармен Рейнхард ("На этот раз все будет иначе. Восемь столетий финансового безрассудства". This Time is Different: Eight Centuries of Financial Folly, 2009. — "Наука"). Мне их точка зрения близка. Если сказать коротко, то, в отличие от ситуации времен Великой депрессии 30-х — 50-х годов, сейчас есть Китай, Индия, Бразилия, Африка, где идет процесс бурного развития. И это серьезный плюс для мировой экономики, ведь в этих странах есть не только экспорт, но и импорт. А что касается Запада, то, конечно, глупостей было наделано много, но урок извлечен в целом правильный. Правда, остается опасность, что начнется регулирование на уровне отдельных стран, что в принципе невозможно в современном мире. Любые подобные меры в одной стране сразу вызовут реакцию в других странах.
С.П.— Что полезного может извлечь из практики Нобелевского фонда обычный гражданин лично для себя, для своего благосостояния? Проще говоря, имеет ли смысл, планируя личные инвестиции, копировать действия фонда, раз он за сто с лишним лет не только не обанкротился, но и не сделал крупных ошибок?
— Вряд ли это получится. Фонд ведет свою работу непублично, он только раз в год афиширует ее результаты. Но простой совет можно дать, каким бы тривиальным он ни показался: не класть все яйца в одну корзину. Жизнь не стоит на месте, возникают новые виды капитала, а это новые возможности для диверсификации своих средств. Если хотите большую прибыль и сразу, вкладывайтесь в московский индекс, но надежнее собирать акции из разных стран, причем разные акции. В ту же недвижимость можно вкладываться не только в центре Москвы.
С.П.— Конечно. В Сочи, например.
— Да нет, туда, думаю, посторонним попасть не просто.
С.П.— Почему вы ушли с поста главного распорядителя наследством Нобеля?
— Мне 67 лет стукнуло. У нас уходят на пенсию в 65 лет, но мне еще на два года продлили срок, он кончился, и с 15 июня я на пенсии.
С.П.— Вас сменил кто-то из совета директоров фонда?
— Нет, новый исполнительный директор Ларс Хейкенстен, как и я в свое время, завербован со стороны. Ранее он занимал очень влиятельную должность члена Европейского аудиторского суда (Счетной палаты ЕС. — "Наука") в Люксембурге, а до этого возглавлял Банк Швеции.
С.П.— Переход с таких должностей на пост наемного работника частного фонда с не очень-то, прямо скажем, крупным капиталом — явный дауншифтинг. Неужели, настолько сильна магия Нобелевских премий?
— Вероятно, он счел эту работу более интересной для себя.