Евгений Киселев начал свою программу с утверждения вполне бесспорного: политические события, сколь бы значительными они ни представлялись в тот момент, когда они происходят, большей частью обречены на забвение. В истории остаются совсем другие даты, и поэтому прошедшая неделя знаменательна прежде всего тем, что впервые машина обыграла в шахматы человека. В учебники май 97-го войдет — правда, кто знает? — не именами Лукашенко и Масхадова, но Каспарова и Deep Blue, сиречь Темно-синего. Со вздохом, обличившим род метафизической грусти, ведущий "Итогов", совсем в духе своего зеркального конкурента, не стал впрямую развивать тему судьбоносного посрамления человеческого интеллекта и перешел непосредственно к нуждам низкой жизни.
Впрочем, косвенно тема человеческого неразумения все же прозвучала в белорусском сюжете, характерном образцовым отсутствием здравого смысла. Всенародное обсуждение, как напомнило нам НТВ, есть термин семидесятнический, введенный в практику при принятии в СССР конституции, именуемой обычно брежневской. Рамки этой всенародной забавы, вроде как возрожденной двадцать лет спустя, выглядят расплывчатыми до полной неразличимости. Кремлевские старцы, хотя и нимало не сомневались в наиблагоприятнейшем исходе мероприятия, все же кое-как заботились о приличиях. Специально обученные трудящиеся слали письма, выражали поддержку. В новом варианте обсуждение носит сугубо виртуальный характер — и вопрос, например, кто именно и что в народе обсуждал, просто бессмысленен.
"Итоги" справедливо помянули незадавшийся московский референдум, который должен был решить судьбу церетелевского Петра, что рыбьей костью застрял в московском небе. Вроде и хотели референдума некие "молодые интеллектуалы", но как растолковали им взрослые, что референдум обойдется дороже, чем собственно статуя со всеми ее мачтовыми примочками и парусными прибамбасами — так они сразу и снизили напор. Дело ограничилось "опросом москвичей". Этот опрос оказался прямо-таки родным братом всенародного обсуждения: и придраться не к чему, и сносить ничего не надо, и объединяться можно. Такого рода инструменты по исторганию сообразующегося с требованиями момента vox populi из широкой народной груди — вещь в хозяйстве нужная. Беда в том, что сколько ни опрашивай москвичей, статуя краше не будет. Сколько ни обсуждай слияние — ничем, кроме политической игры с сомнительным партнером, оно не станет.
Свою сомнительность белорусский президент не устает демонстрировать: результаты гипотетического обсуждения он дезавуировал с изумительной легкостью, как только смекнул, что "высокая степень близости" и "уровень единого государства" персонально для него означают появление весьма болезненных проблем мебельного свойства. Кресло одно, и двум крупным президентам в него никак не втиснуться. Потому и разговоры о том, что-де Борису Ельцину надо войти в историю не как разрушителю, но как объединителю мгновенно улетучились: речь пошла о белорусском суверенитете. При наличии суверенитета место Лукашенко — не в веках, но в самой что ни на есть гуще практической жизни выглядит куда привлекательней сколь угодно развесистых исторических лавров.
Надо заметить, что словесная эквилибристика на белорусско-российские темы, щедро явленная на всех телеканалах, сменяется великой осторожностью, лишь только дело касается Чечни. Оказывается, тут в СМИ действует двойная бухгалтерия какого-то первобытно-психологического порядка: сильный оппонент вызывает больший пиетет, и, что уже и удивительно, больше сочувствия, чем аморфный союзник.
В чеченской ситуации от психологии вообще зависело и зависит очень многое. И говоря, что "Ельцин вчистую выиграл чеченскую партию", Евгений Киселев, надо полагать, имел в виду именно точные психологические ходы. Никто, кроме Лебедя с его агрессивностью, не сумел бы начать диалог с непокладистыми лидерами чеченского сопротивления. Но прямому, как штык, генералу было нечего делать на следующем этапе; тут в ход пошли обкомовско-крестьянская уклончивая хитреца Ивана Рыбкина и кипучая быстрота Бориса Березовского. По слову сего последнего, далее наступает этап, когда в чеченской политике потребна будет "интеграция интеллекта". В переводе на общепонятный язык это должно означать, видимо, примерно следующее: от бандитской модели поведения, которой привержен, например, Салман Радуев, такому — как бы это выразиться помягче, неоднозначному? амбивалентному? — фигуранту чеченской политической сцены, как Шамиль Басаев, стоит перейти к модели мусульманского интеллигента, которой придерживается Мовлади Удугов.
При том, что иные интерпретации высказывания о "выигранной партии" несколько затруднительны, когда речь идет о проигранной войне, надо отдать должное российскому президенту. Он вполне совмещает в себе три главнейших политических амплуа — бойца, мудреца и хитреца.
У телевизионных же ведущих эти роли словно бы навек расписаны. Сообразно этому и освещаются события — при том, чем ясней ситуация, тем лучше видны отличия авторов. Надобно заметить, что три политические программы все более становятся авторскими. В полном смысле аналитической, то есть отстраненно-объективной теперь, пожалуй, можно назвать не включаемую в наш критический обзор программу "Обозреватель" Станислава Кучера, выходящую на ТВ-6. Но именно в силу своей европейской правильности, трезвости, фактографичности "Обозреватель" не дает такого количества поводов для разговора. Здесь ведущий — хроникер, а хроникера что ж рецензировать? Наш критический хлеб — это мнения, к тому же лучше бы ошибочные.
Звучное начало борьбы с коррупцией, выразившееся в подписании Ельциным указа о доходах чиновников, вызвало разную реакцию у трех аналитиков. Боец Доренко врезал по верхам, помянув несколько затрепанных СМИ имен и справедливо заметив, что такого рода меры имеют свойство превращаться в инструмент клановой борьбы номенклатуры. Но поскольку из констатаций такого рода ничего не следует, ведущий "Времени" обратился к излюбленному им жанру гротеска. Доренко рассказал пикантный анекдот из истории Ватикана: во избежание повторения когда-то случившейся ошибки претендент на папскую тиару должен наглядно убедить конклав в своей принадлежности к сильному полу. "Наших чиновников никто не заставляет раздеваться, — заключил Доренко. — Всего-то вывернуть карманы — свои и родственников".
Иронию Доренко разделил мудрец Николай Сванидзе, назвавший предполагаемые меры "с виду людоедскими по отношению к чиновному люду". Показанный далее сюжет, однако, обладал вполне чеховской убедительностью: воруют все, кто что может. Симпатии зрителя, разумеется, находятся на стороне рабочего, который, поскольку зарплату свою не получает уже который месяц, тащит все что плохо лежит. Тонкость заключается в том, что этот поведенческий стереотип, раз возникнув, не исчезает никогда. Став директором завода, рабочий, по всей вероятности, поведет себя так же, как нынешний директор, то есть из бюджетных средств выдаст отнюдь не зарплату рабочим, но беспроцентный кредит на строительство коттеджа. Себе.
Диалектика российской жизни, исполненная противоречий неразрешимых, способна утомить кого угодно: "А теперь бросим все и поедем в Антарктиду!" — так изящно Сванидзе избавился от неподъемной темы. Хитрый Киселев предпочел в нее вовсе не углубляться, лишь заметив в связи с указом, что президент проявляет невиданную активность. В этом, может быть, и состоит самая многообещающая новость. Российская власть действительно энергична, как никогда. Близок традиционный июньский пик: скучать не придется ни телеоракулам, ни нам, многогрешным, ибо рассчитать кремлевские ходы покуда не под силу даже Темно-синему умнику из железа и кремния.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ