На открытии картинной галереи Шилова наш корреспондент ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ встретила одного весьма ВЫСОКОПОСТАВЛЕННОГО РОССИЙСКОГО ЧИНОВНИКА, с которым поговорила и о финансовой, и об эстетической стороне нового музейного проекта.
— Что вы испытываете, впервые придя в музей Шилова?
— Восхищение — и разочарование. Конечно, великий художник, когда нас не будет, он будет; но когда я увидел его пейзажи, то очень расстроился — они очень проигрывают его замечательным психологическим портретам. А вообще молодцы, что сделали,— представляю, чего это стоило.
— И чего же это стоило, интересно узнать?
— И огромных сил, и очень приличных денег.
— Каких же?
— Ну, это я не знаю. Но такой дом — это многие и многие миллионы, если не десятки миллионов долларов.
— Это московский бюджет?
— Не знаю. Я меньше всего хочу думать о финансах.
— Не жалко денег?
— Ну как, денег всегда жалко. Но вот если людей, который стоят в очереди, спросить: вы согласны? Они ответят: да. И будут приходить сюда.
— А вы сами — будете ли сюда приходить еще, будет ли у вас такая потребность?
— Буду, но не часто. Понимаете, в чем дело,— я люблю такую живопись, когда нужно думать. Сидеть и думать. Даже когда, простите, у Айвазовского пейзаж,— казалось бы, просто картинка, но нужно сидеть и думать — а что он хотел сказать? Понимаете, каждый раз разное. У него ведь вроде бы четыре или пять тысяч работ, а вот, например, парад кораблей в Севастопольской бухте и та же самая буря — это совершенно разное состояние души и разная роль российского государства, разная целевая задача у него как официального морского художника. Интересно понять, когда он писал штиль, а когда бурю. Я уж не говорю про художников класса Репина, когда каждая картина есть очень сильно закрученная загадка.
— А здесь есть загадка?
— А здесь парадный портрет.
— То есть здесь не надо думать?
— Нет, иногда надо. Но не очень часто. Зато можно посмотреть на характер человека, на технику.
— Но вы считаете, что во всяком случае выделение таких колоссальных средств оправданно?
— Да как сказать... Я, может, скажу очень плохие слова: если бы сравнивать, кому давать — Эрмитажу, Третьяковке или этому музею,— я выбрал бы, увы, Эрмитаж или Третьяковку. Но я не могу это оценивать, это не мои деньги.
— Ну как же — вы же тоже налогоплательщик...
— Я единственно надеюсь, что это не деньги российского бюджета, потому что в российском бюджете на это деньги явно не были запрограммированы. Но я очень доволен тем, что я увидел. У меня хорошее настроение. Я стараюсь тут не думать про деньги. Хотя я вам честно сказал, чем я расстроен.
— Пейзажами расстроены. Деньгами не расстроены.
— Деньгами — нет. Но его много. Ну понятно, он много написал, это он молодец... Я, конечно, понимаю ваше настроение. Но и вы поймите — это такой этап развития России. Любое государство в такое время и в таком состоянии ведет себя именно так. Когда ему нужно много, красиво, исторично... В общем, самоуважение.
— Третьяковка и Эрмитаж для этого не подходят, чтобы много, красиво и исторично?
— А мы доросли сейчас до этого уровня? Мы не восстановили еще государство до того уровня, когда создавались Эрмитаж и Третьяковка. Когда государство быстро развивалось, становилось мощнее — именно тогда возник Эрмитаж. Когда человек начал задумываться, кто же он такой, задумываться о свободе, о душе, о роли интеллигенции — тогда возникла Третьяковка. А сейчас вот Шилов.
— И чему же в нашем государстве он соответствует?
— Ну, не очень сильное у нас еще государство, но очень хочется восстановиться. Хочется быть сильным... Так что в создании этого музея больше плюсов, чем минусов: просто такое мы государство.
— А вам не кажется, что сложившийся стереотип "художника государственной идеи" вам мешает воспринимать адекватно художников Шилова, Глазунова, Церетели, Клыкова?
— Что значит адекватно? Такая государственная идея. Мне некоторые из этих художников активно не нравятся, Церетели, например. А вот Шилов мне по душе, как человеку. Правильно, мне гораздо больше нравятся некоторые из "малых голландцев". Но Шилов больше соответствует нашему уровню. Он не мог не появиться при нынешнем нашем состоянии жизни. Не надо к нему предъявлять претензии — он есть. Не было бы его, был бы другой, точно такой же. И вообще у человека должна быть свобода выбора. Может, я лучше пойду — скажу вам ужасную вещь — в Пушкинский музей смотреть на копии, чем сюда. Но это я. А вот люди сюда стоят, и это хорошо. Будет другое государство — люди пойдут в другом направлении.
— А откуда вообще должны браться деньги на культуру, с вашей точки зрения как представителя государства? Вы ведь знаете, что наши музеи и библиотеки уже много лет не могут провести никаких новых закупок?
— Отовсюду должны браться. Если формально подходить — есть список особо ценных объектов, государство на них выделяет понемногу деньги. Если же и банк дает, как в данном случае,— замечательно.
— Ну а если банк получил прибыль — несколько десятков миллионов долларов за год — и половину своей прибыли потратил на благотворительность? Предположим, на Третьяковку?
— Ну и слава Богу.
— А с этой прибыли, насколько вам известно, будут брать налог?
— Конечно. Потому что есть закон, по нему определен процент, который можно без налогов перечислять на благотворительность. А свыше этого процента — уже облагается налогом.
— И вы считаете, это правильный закон?
— Да. К сожалению, мы не можем позволить увести всю прибыль на благотворительность, потому что есть приоритеты бюджета. Иначе бюджет развалится. Сейчас просто этих денег нет. Вот проведем военную реформу, почистим бюджет...
— И откроем еще музей Глазунова.
— Не за счет федерального бюджета, давайте договоримся.
— Хотелось бы надеяться.