Концерт классика
В Концертном зале Мариинского театра с сольным вечером выступил Алексей Володин. Петербургская публика первой услышала новую программу, которую один из лучших российских пианистов представит в нынешнем сезоне на главных европейских сценах. С подробностями — ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
К своим 34 годам Алексей Володин успел отрекомендоваться не просто превосходным музыкантом, но тонко и зачастую парадоксально мыслящим интеллектуалом, каждый жест которого всегда обдуман, взвешен и ориентирован на достижение строго запрограммированного художественного результата. Уже заочно было понятно, что содержание его новой программы следует искать в соседстве двух циклов — венчающей первое отделение Восьмой сонаты Людвига ван Бетховена и звучащей в финале вечера Второй сонаты Николая Капустина. С одной стороны, затертая до дыр и обессмысленная узниками детских музыкальных школ "Патетическая", с другой — известный разве что фанатам opus magnum ученика Александра Гольденвейзера и некогда штатного пианиста оркестров Юрия Саульского и Олега Лундстрема. Как оказалось, эта эксцентричная рифма понадобилась господину Володину для того, чтобы поразмышлять над феноменом фортепианной виртуозности в различных ее исторических изводах.
Вот, скажем, куда более популярная на Западе, чем на родине ее автора, музыка Николая Капустина: вполне себе почтенная четырехчастная форма сонатно-симфонического цикла синтезирована не столько с джазовой гармонией, сколько с самими приемами неклассического инструментального мышления. Вот и Вторую сонату обыкновенно исполняют, всячески подчеркивая именно эту ее природу — в самой известной записи цикла канадец Марк-Андре Амлен, скажем, из уважаемого пианиста-академика едва не превращается во взбесившегося блюзмена. Подход Алексея Володина диаметрально противоположен: играя Вторую сонату максимально строго, сдержанно и не размениваясь (насколько это вообще возможно в подобном репертуаре) на броские акустические эффекты, он предлагает расслышать в музыке Капустина не очевидное влияние джаза, а как раз ее принадлежность академической традиции и генетическое родство с наследием композиторов-пианистов от Листа до Рахманинова.
Вместе с тем в "Патетической" (и особенно в двух последних ее частях) господин Володин, напротив, предоставляет себе максимальную степень свободы, чтобы обнаружить в относительно раннем (1798) бетховенском опусе предтечу клавирной музыки XIX века — вполне возможно, что первая часть Восьмой сонаты с ее необычайно виртуозным для своего времени письмом воспринималась современниками композитора как вполне себе авангардная. Или вот еще одна перекрестная ссылка: типично бетховенский вкус к рельефности, графичности и выпуклости пианист разглядел в раннем романтизме Шуберта — его "Экспромты" господин Володин лишает и малейшей тени привычного венского уюта, не изменяя, однако, своему фирменному амплуа патентованного лирика. Культурологическая привлекательность всех этих стилевых кунштюков, что и говорить, налицо. Парадокс, впрочем, заключается в том, что при известной доле современного скепсиса музицирование Алексея Володина свидетельствует о живучести романтической фортепианной традиции — на столь впечатляющую реинкарнацию которой на отечественной музыкальной сцене никто, признаться, уже и не рассчитывал.