В Государственном Эрмитаже открылась очередная выставка из серии "Шедевры музеев мира в Эрмитаже". На этот раз в Петербург из Амстердама привезли "Любовное письмо" Йоханнеса Вермеера из коллекции Рейксмузеума. О том, почему даже одна картина Вермеера способна создать полноценную выставку, думала КИРА ДОЛИНИНА.
У Вермеера есть картина "Искусство живописи" (1666-1667). Она хранится в Художественно-историческом музее в Вене. На сегодня это не самая популярная его картина (ей не сравниться с растиражированной всеми возможными медиа "Девушкой с жемчужной сережкой"). Может быть, это даже и не самая виртуозная его работа (феерический "Вид Делфта" куда роскошнее в этом смысле). Но она, единственная из всех 35 на сегодняшний день признанных вермееровских полотен, говорит с нами о том, что думал об искусстве сам Вермеер. О том, что искусство живописи — это таинство. О том, что живописи подвластно то, что неподвластно другим искусствам. О том, что в нем много аллегорий и эмблематики, много явного и скрытого текста, но в нем есть и соблазн, и игра, и разговор между художником и его зрителем. Притом что собственно о Вермеере мы знаем ничтожно мало, а уж его собственных слов об искусстве до нас не дошло вовсе. "Искусство живописи", названное так самим художником, может в какой-то степени служить проводником в вермееровский текст.
Привезенная в Петербург картина не столь многословна, но читать ее стоит по законам, так четко сформулированным автором в "Искусстве живописи". "Любовное письмо" (1669-1670) относится к самому многочисленному типу работ Вермеера — к жанровой живописи. В ней вроде все просто и ясно (госпожа, служанка, письмо, богатый голландский дом), но в ней полно намеков, явных и неявных ассоциаций, есть история героини, есть сюжет, учтены даже вы сами, то есть зритель.
Исследователи скажут, что письмо в руках молодой девушки на полотнах голландского Золотого века — это всегда любовное письмо. Они укажут на то, что музыкальный (и особенно струнный) инструмент и брошенные на первом плане туфли без задников — это намек на эротические переживания. Что меланхолический пейзаж на верхней из двух изображенных на полотне картин — это отсылка к первой встрече героини с ее возлюбленным. А бурная морская сцена на нижней — свидетельство его непостоянства. Ну и не обойдется, конечно, без мелодрамы: столь показательно выставленная метла как символ добрачной связи и ковер с растительным орнаментом как символ плодородия расскажут о том, что перед нами и не дева вовсе, а дама, попавшая в сложное положение. Искусствоведы на пальцах объяснят, как сконструировано пространство этой картины, в котором как бы стоящий в темноте перед приоткрытой дверью зритель чувствует себя подглядывающим и подслушивающим, что трогает, может быть, и низменные струны его души, но соблазн слишком велик.
Все так и есть — исследователям здесь можно верить. Эта вещь — плоть от плоти своего времени, умевшего читать там, где вроде бы ничего толком и не написано. Однако — это Вермеер. И куда слаще всего этого "чтения" один только взгляд на знаменитый желтый цвет, на жесточайшую геометрию прямых углов, из которых собрана картина, на потоком льющийся из окна фирменный его свет, на все то, что делает Вермеера Вермеером. Почти забытый на пару веков, изъятый из забвения во второй половине XIX века и сразу же обожествленный эстетами "делфтский сфинкс" остается таковым до сих пор. И музеи, обладающие хотя бы одной его картиной, считают себя богачами. Нам же, благодаря Дмитрию Щукину и консультировавшему его Илье Остроухову, упустившим в свое время единственный шанс обладать вермееровским полотном ("Аллегория веры", сегодня украшающая Музей Метрополитен), и подобная нынешней эрмитажной встрече "случайная" встреча — дар небес. Вермеер — это один большой соблазн. И в гости к его картинам надо ходить много и часто. "Любовное письмо" принимает в Эрмитаже еще чуть меньше месяца.