Владимир Путин выбросил на стол предвыборной кампании козырную карту — создание Евразийского союза. Осуществима ли его идея?
Скоро завершится 2011 год — 20-й год, который мы прожили без Советского Союза. За это время бывшие республики СССР прошли каждая свой путь. Сегодня мы имеем на постсоветском пространстве и демократическую Эстонию, вступившую в ЕС, зону евро и имеющую ВВП на душу населения в 14,4 тысячи долларов; и авторитарный Таджикистан с разрушенной экономикой и со 730 долларами подушевого ВВП; и замершую в "прекрасном прошлом" Белоруссию; и Грузию с ее радикальными реформами; и Казахстан, управляемый еще советским лидером; и Молдавию, где в результате демократических процедур сегодня временным президентом является уже шестой по счету постсоветский глава государства. Мы все разные, и со временем эти различия скорее нарастают, чем сходят на нет. СССР оказался внутренне слаб именно потому, что пытался соединить несоединимое. Возродить его нереально. Даже Евгений Примаков, с несвойственной дипломату прямотой утверждает: "Последовательные интеграционные этапы в рамках всего Содружества в близлежащей перспективе неосуществимы; при этом не следует делать ставку на разноскоростную интеграцию".
Однако печальный опыт Союза ушедшего не стал причиной для того, чтобы лидеры ряда постсоветских государств не задумались о союзе будущем. Месяц назад в своей статье в "Известиях" Владимир Путин высказался в пользу Евразийского союза, в который могли бы войти Россия, Белоруссия, Казахстан, Киргизия и Таджикистан и создание которого могло бы способствовать ускоренному развитию всех его участников, повышению их роли в глобальной политике. Почти немедленно эта инициатива была поддержана главами Белоруссии и Казахстана. К ней восторженно отнеслись отечественные "евразийцы" и консерваторы всех мастей. Тема будет широко обсуждаться в ходе только что стартовавшей предвыборной кампании. Однако может ли действительно получиться Евразийский союз, сможет ли он хоть отчасти заменить СССР?
На мой взгляд, ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. Хотя я готов приветствовать любой интеграционный проект, хотелось бы оставаться реалистом и не предаваться несбыточным мечтаниям. Конечно, симпатичен тот факт, что самым последовательным приверженцем Евразийского союза выступает президент Нурсултан Назарбаев. И все равно непонятны идеология и принципы, стоящие за замыслом.
Реальный Советский Союз обладал четырьмя очевидными отличиями от гипотетического Евразийского.
Во-первых, то была централизованная политическая структура, сложившаяся на основе Российской империи, существовавшей несколько столетий; период раздробленности между крахом империи и появлением союза составил около пяти лет, то есть был минимален. При этом Советский Союз формировался как свободное объединение России и периферийных квазигосударств, которые появились на обломках империи. Следовательно, он, пусть и формально, представлялся шагом от тоталитарной империи, угнетающей окраины, к свободному объединению обновленных республик. В случае с Евразийским союзом прослеживается обратный процесс — ограничение суверенитета de jure независимых государств, уже успевших стать субъектами мировой политики, в рамках надгосударственного объединения. Это делает задачу интеграторов заведомо более сложной.
Во-вторых, объединение советских республик в Союз было шагом, продиктованным далеко не в последнюю очередь идеологическими соображениями. Во всех объединявшихся государствах у власти стояли люди, проникнутые большевистской идеологией, и государство создавалось именно для продвижения и развития этой идеологии. Все государственные структуры дублировались партийными. Советский Союз de facto был огосударствленной партией, а не классическим национальным государством. Напротив, вся постсоветская идентичность новых независимых государств построена на национальном, если не сказать националистическом, основании. Поэтому найти базис для объединения довольно сложно. У потенциального Евразийского союза нет перспективной идеологии, а на сентенциях в отношении светлого прошлого не создавалось еще ни одно значимое региональное объединение.
В-третьих, Советский Союз был — в хорошем или плохом смысле — безусловно, экспансионистским проектом. С момента своего создания в 1922 году он неоднократно расширялся, после Второй мировой войны обрел мощный блок зависимых стран в Европе, а несколько позже — и по всему миру. Главный соперник СССР — Соединенные Штаты Америки — не мог помешать его активной региональной экспансии. Потенциальный Евразийский союз создается в совершенно иной ситуации: его члены — наследники страны, потерпевшей поражение в главном противостоянии ХХ века; его зона влияния ограничена двумя другими экспансионистскими силами — Европейским союзом, предлагающим своим соседям все новые формы сотрудничества, и Китаем с его "зоной сопроцветания", и поэтому он даже при самых благоприятных обстоятельствах окажется "оборонительным" союзом, склонным не к развитию, а к сохранению статус-кво. Даже самые ярые адепты постсоветской интеграции признают, что ее главной целью является не более чем защита от потенциальных внешних угроз.
И, наконец, в-четвертых, регионы и республики Советского Союза были связаны прочными экономическими узами при общей автаркичности всей страны. Объем экспортно-импортных операций СССР в 1989 году составлял всего 6,5 процента его ВВП. Сегодня же новые независимые государства сформировали собственные хозяйственные системы, причем два самых мощных члена потенциального союза имеют крайне схожую структуру экономики, не предполагающую необходимость прочной связки: в России на энергоресурсы и металлы за январь — август этого года пришлось 72,1 процента экспорта, в Казахстане — 90,7; при этом доля Казахстана в товарообороте России не превышает 2,7 процента, а России в казахстанском — 19,6. Для всех пяти потенциальных членов союза другие участники не являются главными экономическими партнерами, тем самым из союза "вынимается" одна из основных составляющих любого интеграционного объединения.
Значит ли это, что интеграция не нужна? Разумеется, нет. Путин в своей статье совершенно правильно указывает на то, что "снятие миграционных, пограничных и прочих барьеров, так называемых трудовых квот будет означать возможность без всяких ограничений выбирать, где жить, получать образование, трудиться", что, безусловно, есть шаг вперед по сравнению с 1990-ми годами. В той же мере можно и нужно приветствовать унификацию стандартов и технических условий, отмену таможенных пошлин, обретение бизнесом возможности регистрировать новые компании в той из стран, где созданы более привлекательные организационные и налоговые условия. Однако такая интеграция с высокой степенью вероятности не приведет к появлению союза как структуры, в которой коллективные решения способны ограничить государственные суверенитеты стран-участниц.
Причины этого разнообразны. Начнем с того, что основной чертой, объединяющей те постсоветские страны, которые числятся потенциальными членами нового союза, является пренебрежение любыми правилами, способными ограничить "свободу" верховной власти. Конституции и законы переписываются, условия выборов, налоговые и уголовные кодексы меняются постоянно, судебная система стоит на страже интересов бюрократии. В России, где демократические процессы подверглись наименьшей эрозии, ни одни выборы в парламент, начиная с 1990 года, не проводились по тем же правилам, что и предшествующие. В остальных странах ситуация еще более драматична. Нельзя поверить, что ради призрачных целей интеграции "батьки" и "отцы" народов вдруг начнут сообразовывать свои желания с разработанными ими общими правилами или независимыми судебными вердиктами. Все решения в союзе неминуемо станут предметом торга, и тут почти наверняка возникнет вторая проблема.
Прочные интеграционные объединения не создаются вокруг явно доминирующего игрока. Европейский союз основан на франко-германской оси и серьезном противовесе в лице Великобритании. Ассоциация стран Юго-Восточной Азии состоит из ряда государств сходной экономической и военной мощи и очевидно сплачивается присутствием на ее границах Китая. Там же, где существует явная доминанта, интеграция не переходит в политическую плоскость: достаточно вспомнить Североамериканскую ассоциацию свободной торговли в составе США, Мексики и Канады или попытки интеграции в Южной Америке, где Бразилия имеет потенциал, равный половине возможностей всего континента. Евразийский же союз останется в тени России, и чтобы согласиться с этим, его потенциальным членам нужно понимать, какие выгоды способно принести такое сотрудничество.
Между тем как раз выгод-то и не предвидится слишком много. В той же статье Владимир Путин прямо или косвенно указывает на три преимущества Евразийского союза. Он считает, что "сложение природных ресурсов, капиталов, сильного человеческого потенциала позволит Евразийскому союзу быть конкурентоспособным в индустриальной и технологической гонке"; ставит перед союзом задачу "стать одним из полюсов в современном мире и при этом играть роль эффективной "связки" между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом"; надеется на то, что "вхождение в Евразийский союз, помимо прямых экономических выгод, позволит каждому из его участников быстрее и на более сильных позициях интегрироваться в Европу". Я уже высказывался относительно обоснованности таких надежд и потому буду краток. Относительно схожий уровень развития основных участников союза не принесет ничего нового в технологической сфере, а присоединение к России менее развитых стран сократит подушевой ВВП нового союза на 11,1 процента по отношению к нынешнему российскому. Ограниченный масштаб его экономики, населения и рынка не сделает его вожделенным "центром" (суммарный ВВП стран союза останется в 6 раз меньшим, чем у ЕС, и в 4 раза меньшим, чем у Китая) а разрушенные транзитные пути — "связкой" (через сибирский транзитный путь сейчас проходит менее 1 процента общего грузопотока между ЕС и ЮВА). О "вхождении в Европу" лучше и вообще не думать, так как ЕС всей своей историей показал, что принятыми в него могут быть только страны с прочными демократическими институтами либо с явным стремлением к построению таковых, а в Евразийском союзе к демократии установится даже более специфическое отношение, чем в России. Поэтому проект Евразийского союза в его политической составляющей натолкнется на разочарование участников. Его создание напоминает создание не Советского Союза, а Священного — подальше от новых идей, поближе к авторитарным практикам; подальше от Европы, поближе к Азии.
Однако самым сложным станет, на мой взгляд, убедить в необходимости создания такого союза самих россиян. Сознание наших сограждан после распада СССР подвержено жестокой постимперской травме и по сути своей является "расщепленным". Мне удалось хорошо увидеть это в студии, где записывалась недавно передача "Народ хочет знать". Судя по реакции публики, абсолютное большинство поддерживало "евразийский" план формирования нового союза, полагая, что это послужит укреплению роли и значения России в мире. В то же время почти такое же большинство резко отрицательно высказывалось относительно снятия всех барьеров на передвижение и трудоустройство граждан сопредельных стран в России. Идеология любого масштабного интеграционного проекта строится на том, что граждане стран "второго эшелона" или имперских провинций могут восприниматься как пусть в чем-то отстающие от представителей ведущей державы или титульной нации, но в то же время как "свои". Именно поэтому европейцы допустили в ЕС Болгарию и Румынию, но вряд ли примут Турцию. Именно поэтому французы и голландцы в облегченном порядке натурализовывали жителей своих бывших колоний. Но в России сегодня господствующей идеологией является национализм. В учрежденный нынешней властью государственный праздник 4 ноября в городах, чему мы на днях были свидетелями, устраиваются не показательно-интернациональные мероприятия, как во времена СССР, а "Русские марши". Каким же образом новая националистическая идентичность соотносится с новой "единой семьей народов"?
Кроме того, Россия на протяжении последних лет предлагала своим соседям только одну модель интеграции: размен экономических льгот на политические уступки. Дешевые нефть и газ, кредиты и помощь — именно это обеспечивала Россия в обмен на относительную послушность партнеров. Такая стратегия практически себя исчерпала: мы вышли на мировые цены в торговле даже с самыми стратегическими партнерами. Что может сейчас предложить Россия? Показательную политическую поддержку? Память о прошлом? Но ни то, ни другое не заменит ощущения перспективы. Разве не Россия защищала интересы суверенной Сербии больше, чем сами сербы? И кто сейчас Сербия? Кандидат в члены Европейского союза. Разве не десятки тысяч русских полегли в нескольких войнах за независимость Болгарии? И где Болгария? Во время Второй мировой войны — на стороне Германии, сегодня — в НАТО. Так что вопрос, который приходит на ум при знакомстве с новыми интеграционными планами, банален: не слишком ли дорогим окажется этот новый геополитический проект? Не слишком ли прагматичной будет "дружба" нынешних независимых стран с Россией?
Но по-настоящему тревожит меня даже не это. Россия инициирует интеграционный проект, не установив взаимопонимания с Западом и не будучи им принятой. В то же время стратегическое партнерство с Китаем также пока не принесло очевидных дивидендов, а торговля с ним не заменила европейский вектор внешнеполитического сотрудничества. Стремление укрепить свои позиции на постсоветском пространстве во многом выглядит в такой ситуации как попытка "закрыться", некоторым образом "зависнуть" между Европой и Азией. Пять постсоветских стран, обсуждающих ныне план объединения, доказали за постсоветский период: они не хотят быть "обычными". Они не стремятся к европейской демократичности и организованности, но в то же время не могут реализовать и азиатскую мобилизационную модель. Они хотят оставаться особенными. Жить скорее в прошлом, чем в будущем. И это, конечно, их право, точнее, право их народов. Жаль только, что их мнения никто не будет спрашивать.