Концерт классика
Теодор Курентзис провел в Перми, Москве и Петербурге концерты, посвященные великому композитору французского барокко Жан-Филиппу Рамо (1683-1764). Его музыку исполняли теперь уже приписанный к Пермскому театру оперы и балета оркестр MusicAeterna, а также канадское сопрано Барбара Ханниган. На московском концерте, проходившем в Зале Чайковского, побывал СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Рамо явился во всеоружии: оперные бури и громы; бесчисленные танцы, вместо версальской чопорности отдававшие современной дискотекой; калейдоскопическая и совсем непредсказуемая смена аффектов, когда между двумя лихими гавотами или контрдансами может обнаружиться обезоруживающая без всяких скидок на возраст этой музыки меланхолия; неприкрытая эмоциональная атака, озвученная аутентичными тембрами,— все это было похоже на что угодно, только не на пронафталиненный тон академической монографии. Да и публика, заходившаяся в криках "браво" после каждого второго номера, беспрестанно снимавшая происходящее на сцене на свои телефоны и только что не приплясывавшая, тоже мало напоминала поведением стандартную филармоническую аудиторию.
Строго говоря, сама идея концерта не нова. Оркестровой музыке из опер Рамо за те последние десятилетия, которые превратили композитора из локального феномена истории французской музыки в одного из главных авторов эпохи барокко, было посвящено немало удачных альбомов. В первую очередь вспоминается сравнительной недавний (2005) диск Марка Минковски и его оркестра "Les musiciens du Louvre", у которого в смысле программы полно демонстративных совпадений с тем репертуаром, который выбрал Теодор Курентзис,— те же номера из "Зороастра", "Дардана", "Бореадов", "Галантных Индий" и "Празднеств Гебы". Правда, к этому набору добавилась и толика вокальной музыки в виде нескольких арий, которые спела Барбара Ханниган — когда суховато, а когда и идеально, как в случае арии "Tristes apprets" из "Кастора и Поллукса", которой так восторгался в свое время Гектор Берлиоз.
Но в том, как эта музыка звучала у Теодора Курентзиса и его оркестрантов, были и авторская дирижерская работа, и совсем неподражательное качество игры. Не обошлось, правда, без опыта западных коллег — подавляющее большинство духовиков было выписано из европейских оркестров, занимающихся аутентичным музицированием, да и за клавесином сидел американец Джори Виникур (он же, изобретательно аккомпанируя "сухим" речитативам, участвовал и в пермской премьере "Cosi fan tutte" Моцарта). И все-таки, даже если брать и знаменитые заезжие коллективы, редко когда какое бы то ни было барокко на наших сценах соединяло в себе и бронебойную витальность, и настолько филигранную выделку "саунда".
Незадолго до начала этого "Рамо-тура" Теодор Курентзис даже выписал в Пермь немецкого специалиста по барочной хореографии Клауса Абромайта (это он четыре года назад ставил на фестивале "Earlymusic" оперу Иоганна Маттезона "Борис Годунов") — приглашенный танцмейстер должен был научить оркестрантов основным фигурам старинных танцев. Не ради балетной практики, конечно, а просто для того, чтобы прочувствовать ту телесную пластику, которая могла стоять за музыкальными фразами Рамо. На вкусном внимании к ритмическим извивам музыки Рамо инструктаж, судя по всему, действительно сказался, однако без пяти минут танцевального сцендействия тоже хватало — в нескольких особо дансантных номерах и дирижер, и оркестранты, и даже сидящая на сцене Барбара Ханниган топали, отбивая ритм каблуками.
Броских эффектов как будто бы внешнего порядка вообще было предостаточно — свет в зале иногда то убавлялся до свечной интенсивности, то и вовсе гас практически полностью; рок-н-рольный "драйв", который так любит разыскивать в музыкальной архаике Теодор Курентзис, был вездесущ, и даже хрестоматийная "Курица" (оркестровое переложение клавесинной пьесы, в которой композитор позволил себе похулиганить, изображая куриное кудахтание) казалась скорее уж Зевесовым орлом, сжимающим в когтях молнии. Пик, пожалуй, случился на первом из бисов. В танце североамериканских дикарей из "Галантных Индий" за дирижерский пульт встала Барбара Ханниган, а Теодор Курентзис самозабвенно бил в барабан — и по залу пошли густые волны беззастенчиво шаманского транса, непривычно крепкого даже для московской публики, которая чего только в исполнении греко-российского дирижера не видала.