Дмитрий Зимин: моя мечта, чтобы фонд вырастил хотя бы одного нобелевского лауреата

Дмитрий Борисович, что такое благотворительность?

Трудно давать дефиниции общепонятным предметам. Скажем так: для меня это вид деятельности, который доставляет мне удовольствие. И не один я такой, многим людям приятно не только получать подарки, но и дарить. Дарить, бывает, даже приятней. Альтруизм — это генетически заложенный инстинкт, он заложен для выживания человеческого вида. А поддаться инстинкту — что может быть приятней? В сущности, все наши главные удовольствия — это результаты следования инстинктам. От полового до материнского… И альтруизм — удовольствие, почему нет.

Другие инстинкты не мешают альтруизму? Не вступают с ним в противодействие?

Конечно, мешают. Точнее, конкурируют. С альтруизмом конкурирует эгоизм, тоже направленный на сохранение человеческого рода. С материнским инстинктом в некоторых ситуациях конкурирует инстинкт самосохранения — сверхзадача у них одинаковая, а проявления противоположные.

То есть даже не конкуренция, а конфликт инстинктов?

Да, конфликт инстинктов играет большую роль в нашем существовании. Инстинкты связаны, по известному выражению, единством противоположностей. Человек — альтруист по природе. Но если альтруизм не насилие над собой, а способ получения удовольствия, то его можно считать одновременно и противоположностью эгоизма, и одним из проявлений эгоизма. Тут серьезное противоречие, одна из попыток примирить которое — религия. Каким образом? За альтруизм, то есть за праведную жизнь, религия обещает вечное блаженство — то есть вечное удовлетворение эгоизма. Здесь альтруизм, а за это там, наверху,— торжествующий эгоизм… В общем, чтобы не углубляться в попытки прямо сейчас, на ходу дать определение благотворительности, уточним так: это регулируемый разумом действенный способ примирить в жизни альтруизм и эгоизм.

Значит, эгоизм в скрытом виде все же присутствует в благотворительной деятельности?

Да. Что лежало в основе создания фонда «Династия», что сейчас движет мною? Честолюбие и леность. И еще — адекватность, понимание, что пора уйти.

Насчет лености понятно. А честолюбие как мотив благотворительной деятельности?

Сначала о самом слове «благотворительность». Мы в фонде «Династия» избегаем его, и официально называется «Династия» фондом некоммерческих программ. Потому что с благотворительностью в расхожем понимании связана помощь больным, слабым, людям с ограниченными возможностями, даже целым социально незащищенным группам. А мы помогаем сильным, талантливым, я бы сказал — выдающимся людям. Просто многим из них нужна помощь потому, что общественная ситуация такая… неразумная. Задумывая фонд, я хотел создать — пусть это и звучит пафосно — нечто вечное. То есть, конечно, буквально вечного ничего нет, но надолго, как Нобелевская премия, например. Нечто, существующее независимо от занимающихся этим делом в данный момент людей, функционирующее по неизменным правилам. Действующее в рамках процедур, понятных обществу, чтобы эти процедуры гарантировали независимость от субъективных желаний чьих-то, чтобы механизм работал. И чтобы все это имело единственную цель: помочь талантливым людям состояться, реализоваться.

Только талантливым? Это действительно не совсем благотворительность в традиционном смысле.

Знаете, в книге, если не ошибаюсь, Владимира Эфроимсона «Генетика гениальности» приведена цифра: за всю историю человечества реализовались 500 гениев. Возможно, было больше, но они не состоялись, погибли — не обязательно физически погибли, но не состоялись как гении. А я считаю, что основная задача человечества — реализовать гениев. И моя мечта — чтобы фонд вырастил хотя бы одного лауреата Нобелевской премии. Поэтому мы помогаем не структурам, а отдельным людям. Структурами должно

государство заниматься, а частный фонд — отдельными людьми. Вот мы дали в свое время грант выдающемуся математику Владимиру Арнольду, просто чтобы он спокойно занимался своим делом, чем хотел...

Но таким образом фонд становится как бы инвестиционным, просто вы вкладываете не в научные структуры, а в ученых. Вкладывать в гениев должно быть выгодно.

Да, это инвестирование. Если начинающий ученый благодаря нам состоялся как большой ученый и как личность — мы достигли своей цели. Инвестиции в общепринятом смысле этого понятия предполагают получение выгоды в перспективе, а выгода от нашего инвестирования — творческие успехи выдающихся, ярких людей. Мы хотим приносить пользу фундаментальной науке, ради чего и создан фонд, но через поддержку конкретных людей. Я сам люблю общаться с яркими людьми, чем их больше, тем мне лучше. Тоже вроде бы эгоистическое побуждение.

Значит, вам лично лучше живется благодаря фонду?

Я до сих пор получаю удовольствие не только от того, что фонд помогает выдающимся людям, но и от того, что оказался адекватен ситуации и вовремя ушел из бизнеса. Вовремя пришел: приди на полгода раньше или позже — и ничего не получилось бы. И вовремя ушел. Если сознание, что ты адекватен времени, можно считать удовольствием, то — да, я получаю удовольствие. Я же говорю: все сошлось, и общественные перемены, и возраст… И я вовремя ушел из бизнеса, а теперь радуюсь общению с умными, значительными людьми.

Фонд поддерживает только ученых, причем занимающихся именно фундаментальной наукой — никакой литературы, искусства, спорта, политики.

Да, это принципиальная позиция с самого начала. Одно из объяснений: фундаментальная наука меньше связана с сиюминутным, с конфликтами общественных интересов. Она, мне кажется, ближе к вечному, неизменному. И, естественно, никакой политики, это уж самое сиюминутное, что есть. Я сам не чужд политике, у меня есть собственные политические предпочтения — это мое дело, предпочтения частного лица. Мне интересна, например, так называемая внесистемная оппозиция, там много ярких людей. Но фонд — вне политики, это гарантия его долговечности.

Есть варианты судьбы, от которых вы не отказались бы? Или все то, что было и есть,— единственно желаемое?

Я несколько раз радикально менял свою жизнь. А есть люди, которые едва ли не от рождения и до конца плывут в одной лодке. Кабинетные ученые, например, тип людей, который мне хорошо известен. Всю жизнь за столом, всю жизнь над рукописью, всю жизнь в одной не только сфере деятельности, но и в одной области знаний. Не то чтобы я им завидую, но иногда прикидываю — вот и я мог бы… Однако это минутное, а вообще я не склонен жалеть о несостоявшихся сценариях.