Содержание формы

Александр Кабаков

Относительно стюардесс все понятно. Дело не только в ловко сидящих мундирчиках, корпоративных косынках и коленках как раз на уровне глаз сидящих пассажиров. Дело еще в божественно беспредельном небе, близость которого порождает возбуждение, будто летишь не в подлежащем списанию "Боинге", а просто, как пишут популярные авторы, на крыльях мечты. Причем известно, какой именно мечты. Форма стюардессы наряду с белым халатиком медсестры и темным костюмчиком учительницы вполне заслуженно висит в костюмерных порностудий на почетных плечиках.

Но почему до сих пор вызывает интерес поголовно всех мужиков наша простая женщина-мент, то есть полицейский? И это при том, что в последние год-два их стало едва ли не больше, чем ментов-мужчин. И даже при том, что на прелестных хранительницах правопорядка надето то же самое серо-ситцевое уродство, которое независимо от усилий Юдашкина вместе с Чапуриным и Нургалиевым уже давно делает нашу полицию самым многочисленным отрядом самых безобразно одетых людей. О выправке и соблюдении хотя бы этой уродской формы не говорю: серые брюки, обтягивающие 56-й с лишним размер, и ушанка поверх полуметровой куафюры-блонд в сочетании с туфельками на кривых шпильках и кокетливым цветным ридикюльчиком прекрасно дополняются дубинкой и косо лежащей на рубенсовском бедре кобурой.

В чем же дело? Почему невольно следуют за этими прелестницами внутренних дел мужские глаза? Что появляется такого сексуально привлекательного в обычной тетке, надевшей криво скроенную форму?

А еще можно проверить себя так: подойти, например, в обеденное время на Арбатскую площадь или на Фрунзенскую набережную — наши Генштаб и Минобороны тоже не чужды веяний,— и там полно женщин с погонами, даже вплоть до полковника. А поскольку форму наши военные все же носят как-то поприличнее, чем наши полицейские, то эффект, уверяю вас (обращаюсь к мужской части читателей), будет ошеломляющий. Вы почувствуете почти непреодолимое желание... Товарищ полковник, разрешите обратиться!

Ощущение, которое женские формы (не в первоначальном, а в костюмном смысле) вызывают у мужчин, можно объяснить несколькими причинами.

Первым, конечно, является со своими объяснениями — всегда тут как тут — старый венский доктор. С полным набором давно осточертевших штампов в диапазоне от мальчишеского стремления к подчинению до присущего всем представителям как бы сильного пола, а не только персонажам шоу- и фэшн-бизнеса, латентного или не очень гомосексуализма. Оба объяснения привлекательности военизированных дам — и еще с полдесятка подобных, психофизиологических — вполне убедительны, но, полагаю, не исчерпывают предмет. Их стоит дополнить более близкими мне социально-историческими, а для того вспомнить обстоятельства, в которых появились первые воительницы в кителях, застегивающихся на противоестественную сторону, легче всего выполнявшие команду "Равняйсь! Видеть грудь четвертого!"

Женщины в форме, словно Афродита из пены, вышли из штабов и даже окопов Первой мировой войны.

С одной стороны — не хватало мужчин. Миллионы перемолотых под Верденом и на Марне требовали замены, мужиков из русских деревень вычерпали до последнего колченогого, а женщины, особенно образованных сословий, во всех тылах горели патриотизмом и жаждой применить свои силы не только в госпиталях.

С другой стороны — война оснастилась техникой, и уже не ото всех солдат требовалась грубая сила, чтобы месить сутками грязь на проселках и, помогая лошадям, таскать на себе орудия. В штабах вплоть до самого низшего уровня завелись телефонистки и шифровальщицы, приказы наколачивали на пишмашинках пишущие барышни с лычками фельдфебелей... Все эти военные девицы и дамы были очаровательны, портупеи перетягивали фигуры соблазнительно, новомодный цвет хаки многим был к лицу.

Впрочем, Россия, как обычно, пошла по пути сущности, а не декоративности — женский батальон под командованием Марии Бочкаревой, судя по фотографиям, выглядел весьма мешковато, зато воевал, по оценке генерала Деникина, храбро и шел в штыковую решительнее мужчин...

Между войнами популярность военной и полувоенной формы в качестве женского костюма поддерживалась всеобщим вниманием к двум монстрам — коммунистической России и нацистской Германии. Болезненный интерес высшего света едва ли не всех цивилизованных стран к этим воплощениям зла создал моду на строгие жакеты, прямые юбки и суровые галстуки поверх блуз-рубашек.

Вторая мировая окончательно утвердила образ военнослужащей женщины, привлекательной и эстетически, и сексуально. Диапазон — от Марлен Дитрих на грузовике, освещенной тысячами жадных взглядов еще бодрых и сытых GI, до рядовой советской ППЖ — "походно-полевой жены", совмещавшей обязанности связистки с положением командирской собственности, желаемой всей ротой. Собственноручно сшитая узкая и короткая, много выше голенищ, юбка из английской диагонали, презентованной подхалимом-интендантом, обычная офицерская гимнастерка, подогнанная по бюсту вытачками, и хромовые сапожки нестандартного размера, сшитые дивизионным сапожником...

За послевоенные полвека фирменно одетые женщины переместились было в маргинальную область, но взрыв феминизма и торжество политкорректности, всесильной, потому что верной, вновь призвали дам на действительную. В Америке уже давно есть генералы, к которым следует обращаться "мэм" вместо уставного "сэр", и даже в России один из заместителей министра обороны тоже очевидная женщина — правда, в форме не замечена... Но все больше их, форменных, встречается на улицах, мелькает на телеэкранах — вот набор курсанток в военное училище, вот парадная рота десантниц...

Однако привлекательность женщин в форме не уменьшается, хотя, казалось бы, распространенное явление не должно вызывать такой напряженный интерес. Итак — в чем же дело?

Предлагаю версию: женщина в форме представляется символом войны. Мужчина в форме никаким символом представляться не может — он просто надел спецодежду. А женщина — что бы ни утверждали феминистки, вдохновляемые Деми Мур в "Солдате Джейн" и подвигами Сандры Баллок в "Конгениальности",— все же пока не ассоциируется ни с реальной ударной силой войск, ни с главными антитеррористическими возможностями полиции. Зато — символ, прекрасное воплощение самой идеи войны.