В новой петербургской Namegallery открылась персональная выставка Владимира Шинкарева "Рим зимой". КИРА ДОЛИНИНА предупреждает любителей митьковского искусства — никаких плясок в тельняшках, прибауток и стеба не будет. Только чистая, очень-очень чистая живопись.
Новая серия Шинкарева рождена в Риме и Римом — в 2009 году художник получил стипендию Фонда Иосифа Бродского, позволяющую лауреату жить и работать в Италии в течение трех месяцев. Набережные Тибра, Капитолийский холм, форумы, остров Тиберия, Трастевере, Ватикан, сады Боргезе и вилла Медичи. Город гордый и древний, то живой, то полузаброшенный, то простецкий, то помпезно-аристократический, то влажный от дождя, то белый под снегом. Тридцать полотен — путешествие художника, бродящего по вечному городу, как бы переходящего из одной сочиненной людьми и временем прекрасной рамы классического вида в другую.
Те, кто знают живопись Шинкарева, узнают в этих пейзажах все города, которые писал художник прежде, — и, конечно, в первую очередь Петербург. Это тот камертон, на который настроен глаз живописца. Но это Рим — и Рим торжествующий. Удивительный зимний свет, узнаваемые всеми маньяками Рима почти вслепую повороты улиц и та значительность любого вида, которая отличает Рим от любых иных столиц, полагающих себя столицами мира. Это не взгляд Пиранези, сочиняющего свой Рим из острых углов, мешающих глазу колонн, рискованных, иногда низводящих зрителя до ранга подсматривающего за чужой жизнью ракурсов. Это взгляд чужака, варвара, коими являемся для Рима все мы, но варвара, влюбленного в город так, как способен любить только иноземец. Рим Шинкарева — это реальность и кино одновременно. Кино итальянского неореализма, ставшего мощнейшим культурным кодом для допущенных к нему через все возможные занавесы советских киноманов. Отсюда непарадный даже в самых выспренних вроде бы местах город, отсюда динамика диалога камней и машин, иногда становящаяся главным сюжетом картины, отсюда пронзительная пустота гулких мостовых, по которым будто бы только что отстучали каблуки самых прекрасных на свете актеров.
То, что эта выставка открылась именно сейчас, — очень уместно. Сегодня в Москве гуляет петербургская Новая академия изящных искусств, удостоившаяся наконец своей концептуализированной истории. А в Петербурге гвоздем осеннего сезона стала огромная выставка художников "арефьевского круга". Предшественники и младшие современники Шинкарева — одни вроде бы антагонисты, другие — бесспорные учителя. Присовокупить сюда еще митьков — получится как бы представительная картина ленинградского / петербургского искусства. На самом же деле ничего не получится — блистательная живопись арефьевцев и Шинкарева, антиживопись скабрезной профессуры Новой академии, этический вроде бы (но на самом деле и эстетический тоже) разлад среди митьков, триумф прошлогодней выставки "Новых художников" в Русском музее, на котором опять же слово "живопись" вышло на первый план, рассказывают совсем иную историю местного искусства. Как бы ни старомодно это звучало, но это разговор о живописи как таковой и о том, что в этом городе сильна именно эта традиция. В конце концов, Малевича всегда больше любили в Москве, а Филонова и Матюшина — в Петербурге.