Уолл-стрит в клеточку

Описывая одну из акций "Оккупируй Уолл-стрит", наш корреспондент оказался в американской тюрьме. Читая его невольный репортаж, легко сравнить нью-йоркскую практику с последней московской

Кирилл Белянинов, Нью-Йорк

Аресты начались как-то сразу. Поначалу полицейские, перегородившие подходы к зданию Нью-Йоркской товарной биржи, без интереса поглядывали на активистов движения "Оккупируй Уолл-стрит", решивших пройти маршем к главной цитадели капитализма. Подойти ближе к зданию мешали стальные барьеры вдоль проезжей части. За барьерами скучали конные правоохранители, а их пешие сослуживцы вели разъяснительную работу, объясняя, что выражать свою гражданскую позицию можно только на тротуаре.

— Один шаг за ограждение — и вас арестуют. Вам лично это нужно? — поинтересовался полицейский сержант у особо нетерпеливого активиста, прижимавшего к груди полутораметровый кусок картона с надписью "Революция начинается здесь!".

Кто в толпе несогласных первым бросил клич, осталось невыясненным, но через несколько минут первые активисты набросились на стальные барьеры. Остальные попытались было развернуться, но узкие тротуары не оставляли места для маневра. Еще через минуту раздался глухой звон упавшей на мостовую ограды, а сразу вслед за ним из-за угла здания появился отряд полиции в касках с забралами и бронежилетах.

Нашу группу, в которой кроме меня оказались несколько тщедушных активистов студенческого вида, пожилой хиппи с разноцветными ленточками в давно немытых волосах и пара начинающих преподавателей из университета CUNY, окружили в считаные секунды и, оттеснив подальше от барьера, приказали встать лицом к стене ближайшего дома. Попытки рассказать полицейским, что я журналист и нахожусь среди протестующих лишь в силу профессионального интереса, не произвели впечатления.

— Потом разберемся,— коротко бросил офицер в белой форменной рубашке, по которой отличают начальство. Рядовые сотрудники носят темно-синюю форму и, как рассказали опытные активисты, при появлении старшего обычно теряют слух и наотрез отказываются отвечать на любые вопросы.

Стоящий сзади полицейский, все время бережно удерживавший меня за шиворот, приказал сложить руки за спиной и быстро защелкнул наручники.

— Не жмут? — поинтересовался он, обыскивая карманы куртки и внимательно разглядывая содержимое бумажника. Пачка сигарет и зажигалка, обнаруженные в сумке, заставили стража порядка укоризненно покачать головой.

— Надо бросать,— наставительно заметил полицейский, под локоть ведя меня к белому микроавтобусу, украшенному синими буквами NYPD.

Полицейский участок оказался в паре минут езды. Всех задержанных по очереди уводили в отдельную комнату, и, сфотографировав в профиль и анфас, отправляли к дежурному, снимать отпечатки пальцев. Проверив наличие тяжкого криминального прошлого по компьютерным базам, арестованных опять заковывали в наручники и выпроваживали из участка, отправляя обратно в белый микроавтобус.

Тщедушные активисты студенческого вида потом утверждали, что вместе с нами арестовали чуть ли не две сотни манифестантов. Я, правда, успел насчитать не больше 30.

Полицейские никуда не спешили, так что в автобусах, дожидаясь, пока оформят последнего из задержанных, мы просидели часа три. На улице смеркалось, когда из дверей участка появился давешний противник курения. Устроившись на переднем сиденье микроавтобуса, он кивнул водителю:

— To the Tombs! (В Гробницу!)

Впрочем, что в участке мы не задержимся, мои более опытные товарищи объяснили сразу.

— Тут только оформят, а потом сразу в тюрьму,— рассказал университетский профессор Джей, уже успевший побывать за решеткой после шумной акции "оккупантов" в начале октября, когда на Бруклинском мосту было задержано почти 300 человек.

Городская тюрьма, построенная в 1902 году и больше известная под названием "Гробница", расположена в Нижнем Манхэттене, всего в нескольких кварталах от Уолл-стрит. На самом деле это СИЗО, через которое, по статистике, за год проходят до 50 тысяч человек, ожидающих приговора суда. Серьезных преступников размещают на верхних этажах, а для задержанных вроде нас предназначены несколько подвальных.

К полуночи у главных ворот "Гробницы" скопилось два десятка полицейских микроавтобусов. Кроме "оккупантов" вечерний улов правоохранителей составили несколько задержанных за драки, десяток торговцев марихуаной, парочка не слишком трезвых водителей, вдрызг пьяный бомж и огромная группа чернокожих подростков, представители которой наотрез отказались отвечать на любые вопросы.

В ворота городской тюрьмы автобусы въезжали строго по очереди. Внутри нашу группу выстроили в затылок и гуськом повели по длинным коридорам, выкрашенным грязно-бежевой краской. Задержанных сопровождали трое полицейских, с готовностью отзывавшихся на просьбы "чуть-чуть ослабить наручники". Один из тщедушных студентов набрался смелости и попросил поправить сползшие на кончик носа очки. Просьбу невозмутимо выполнили.

После затянувшегося чуть не на полчаса перехода по многочисленным лестницам и переходам задержанных привели в тюремный отсек и, отобрав ремни и вытащив шнурки из ботинок, передали тюремным властям. В середине ярко освещенного помещения, в квадратном загончике, снабженном компьютером и экранами камер наблюдения, сидели трое охранников, а по периметру располагались шесть камер.

Нам досталась самая первая из них — примерно шесть на три метра. Стены выкрашены зеленоватой краской, вдоль стен — широкая лавка полированного металла, в углу, на небольшом возвышении в три ступеньки, унитаз, прикрытый загородкой в половину человеческого роста. На стене — плакат, на английском и испанском перечисляющий основные права арестованных. Среди прочего утверждалось: каждое дело должно быть рассмотрено судьей в течение 24 часов, а любой задержанный имеет право позвонить по бесплатному телефону мэрии Нью-Йорка 311 и сообщить о нарушении закона охранниками и потребовать бесплатного адвоката. Еще на стене присутствовал обыкновенный платный телефон, принимавший 25-центовые монетки. Местный звонок, правда, стоил 50 центов, так что обладатели запасов мелочи пользовались немалой популярностью.

Как выяснилось позже, нам крупно не повезло. В соседней камере на стене висел абсолютно бесплатный телефон, так что ее обитатели коротали время, чуть ли не по часу обсуждая с родными и друзьями подробности своего задержания.

По правилам, подобные камеры рассчитаны на 8 человек, но, по всей видимости, день у полиции выдался "удачный", так что в нашей "хате" оказалось сразу 20 задержанных. Большинство, правда, не имело к политическим протестам никакого отношения. В углу, укрывшись потертым черным пальто, спал пожилой негр, одетый в ярко-оранжевый комбинезон, в котором в фильмах обычно изображают заключенных американских тюрем, и вызывающе зеленые китайские тапочки. На полу, положив под голову кроссовки, дремали трое юношей откуда-то из Латинской Америки. Двое юных арабов наперебой рассказывали что-то свое. Остальные молча сидели вдоль стен, изредка комментируя появление в коридоре очередной партии задержанных.

По официальной статистике минюста США, число заключенных в стране сегодня составляет 2 166 260 человек, при этом подавляющее большинство из них — почти 65 процентов — чернокожие американцы и выходцы из Латинской Америки.

Население "Гробницы" эти выкладки полностью подтверждало. В соседней камере галдели представители одного из гарлемских кварталов, а все новые партии задержанных, которых продолжали приводить полицейские, чуть ли не полностью состояли из чернокожих. Единственным белым в камере, куда нас привели, оказался нетрезвый водитель, наткнувшийся на полицейскую проверку.

Ровно в 4 утра в коридоре появились трое "серьезных" заключенных в зеленых тюремных робах и, поставив на стойку охраны огромные пластиковые мешки, принялись выгружать завтрак. Как выяснилось, кормят в "Гробнице" три раза в сутки — в 4 утра, в полдень и в 6 часов вечера. Меню, правда, со сменой времени суток никак не меняется.

После того как "трое в зеленом" опустошили свои мешки, охранники стали по очереди открывать двери камер. Задержанных выстроили в цепочку и разрешили подойти к центральной стойке, на которой лежали тонкие бутерброды с ореховым маслом и каким-то желе. Рядом выстроились 100-граммовые пакетики обезжиренного молока.

Брать еду можно в любых количествах, но малоаппетитные бутерброды никого не интересовали. Молоко брали куда охотнее.

После завтрака выяснилось, что спать можно и сидя, а свернутая куртка вполне заменяет подушку. Похоже, мое мнение разделяло явное большинство, так что вскоре изо всех камер раздавался разноголосый храп.

Законный отдых, правда, пришлось дважды прервать. Сначала охранник с лязгом распахнул дверь камеры, принеся свежий рулон туалетной бумаги, а потом в коридоре опять появились "трое в зеленом", на этот раз вооруженные ведрами и швабрами. На время уборки задержанным приходится оставаться в камерах, так что следующие полчаса я и мои соседи провели, забравшись с ногами на стальную лавку.

Так прошло еще несколько часов. Охранники охотно отзывались на единственную просьбу — принести еще туалетной бумаги, но на вопросы о том, когда, наконец, нас поведут в суд, упорно не отвечали.

— Не зли их,— посоветовал мой сосед, когда я в 20-й раз попытался узнать, известно ли что-то о времени судебных слушаний.— Если будешь слишком надоедать, они твои бумаги запрячут куда подальше, и будешь здесь сидеть несколько суток.

Как выяснилось, процесс передачи задержанных в суд состоит лишь из двух этапов. Сначала охранник обходит камеры, задавая каждому из задержанных два десятка вопросов. В формуляр заносятся сведения о семейном положении, прежних арестах и судимостях, данные о работе и образовании. Потом заполненный опросник подшивается к делу, и материалы передаются "наверх", в канцелярию суда. Так что срок пребывания в камере зависит только от того, попадет твоя личная папка на самый верх кучи дел, подготовленных к рассмотрению, или судебный клерк случайно засунет ее куда-нибудь подальше.

Моя очередь наступила ближе к полуночи. Охранник, открыв дверь камеры, долго мучился, пытаясь произнести непривычную фамилию, а потом просто махнул рукой в мою сторону:

— Выходи.

Группу из десяти задержанных выстроили попарно и сковали единой цепью, заодно прицепив каждого к соседу. Так что по коридорам и лестницам мы, следуя за грузной охранницей, аккуратно шли в ногу.

Перед залом суда оказался еще один коридор, в котором располагалось шесть камер на пять человек каждая. У одной из стен была кабинка с отдельной дверью, снабженная привинченным к полу табуретом и зарешеченным окном, выходящим в еще один коридор.

Именно в этой кабинке проходят встречи с бесплатным адвокатом, которого предоставляют каждому из задержанных. Мой защитник оказался молодым человеком с растрепанной гривой черных волос и кожаным чемоданчиком, набитым бумагами.

— В общем, так,— сразу приступил к делу Николас.— Есть два варианта развития событий — вам могут предъявить сопротивление полиции. Это федеральное преступление, которое грозит серьезным тюремным заключением. А могут обвинить просто в нарушении общественного порядка. Тогда штраф и, может, еще общественные работы. Вы с полицией спорили?

Выслушав мои уверения в том, что лучшего задержанного у полиции Нью-Йорка до меня еще не было, адвокат удовлетворенно покивал головой и исчез в глубине запасного коридора.

А еще через полчаса охранница вывела меня в зал судебных заседаний. Пятеро моих "коллег" дожидались своей очереди на скамеечке в углу. Рассмотрение каждого дела занимало не более 10 минут. Судья выслушивал заявление представителя прокуратуры, давал слово адвокату и объявлял о своем решении. Некоторых выпускали под залог в 2 тысячи долларов, и, если деньги не вносились сразу, то задержанных прямо из зала суда отправляли в тюрьму на острове Райкерс. Одному из задержанных вместе со мной тщедушных студентов и вовсе повезло: несмотря на старания прокуратуры, судья так и не нашел в его действиях никакого состава преступления.

— Нарушение общественного порядка,— деловито констатировала представительница прокуратуры, когда, наконец, подошла моя очередь.— Есть показания сотрудников полиции. Так что штраф в 300 долларов и три дня общественных работ.

— Мы не согласны,— сразу же заявил адвокат Николас.

— Ну и хорошо,— судья покопался в бумагах на столе, сделав несколько пометок карандашом.— Слушания переносятся на 19 января. Все свободны.

— За это время я попытаюсь договориться с прокуратурой, и мы обязательно выторгуем что-нибудь получше, чем три дня общественных работ,— Николас проводил меня до дверей зала судебных заседаний, вручив на прощание свою визитную карточку.— А может, и вообще добьемся закрытия дела.

На улицу я вышел только в час ночи, проведя в "Гробнице" ровно сутки. Перед зданием городской тюрьмы стрелял сигареты давешний пожилой негр в потертом пальто и оранжевом комбинезоне. Он, похоже, никуда особенно не торопился.