"Я хотел бы жить и умереть в Париже", — искренне признавался Владимир Владимирович еще в те времена, когда большинство населения нашей страны могло жить и умирать только в пределах своего отечества. Однако именно его единственный ребенок родился все-таки в Америке — нет, не по расчету, просто так получилось. Сегодня возможность родить ребенка в Америке стала более реальной — для этого совсем не нужно быть классиком соцреализма. Для этого нужны только деньги. И за эти (совсем немалые) деньги можно получить гражданина США в своей собственной российской семье.
Нам с Натальей было по девятнадцать лет, когда родился наш первый ребенок. За выяснением отношений, кто же будет на сей раз полоскать пеленки и "нет, ты, правда, любишь или только говоришь, а на самом деле давно ко мне привык?", и счетом на копейки — как мы жили на две стипендии до сих пор понять не могу — жене постепенно забылся кошмар советской родилки с пьяными медсестрами, цинизмом врачей ("ну что вы ойкаете, это всего-навсего осмотр, вы, когда ребенка решили завести, тоже ойкали?") и тараканами. Я, правда, говорил тогда жене, что хамство — отличительная черта нашего образа жизни, сообщает отношениям некий интим. "А я не готова за интим платить здоровьем своего ребенка", — серьезно отвечала жена. В таком случае я говорил: "Ты не в Чикаго, моя дорогая".
К тому времени, когда мы ждали нашего второго ребенка, в нашей жизни многое переменилось. Во-первых, мы уже не были нищими студентами, а, напротив, не рискуя разориться, могли "поехать в Неаполь, поехать в Багдад", как сказал вышеупомянутый классик, и даже в Чикаго. Причем в Чикаго даже с большей готовностью, поскольку там жил Фрэнк, наш хороший приятель и плюс ко всему совладелец нескольких клиник. Когда Фрэнк узнал, что мы ждем ребенка, он заявил, что рожать надо только в Чикаго — потому что лучшие акушеры Чикаго работают у него в госпитале.
И тут нас вызвал к себе врач, наблюдавший Наталью, и жестко и серьезно предупредил: у вас( у Натальи то есть) тяжелая патология, вполне вероятно, что сохранить ребенка не удастся. Во всяком случае, мы должны быть к этому готовы.
Поскольку мы именно "к этому" готовиться не хотели, решение о том, что ребенок должен родиться в Америке, считалось уже безусловным. Я весь превратился в калькулятор и в любое время суток (кроме тех часов, когда спал) производил бесконечные подсчеты, во что это мероприятие может обойтись моему карману. Я дошел до того, что старался как можно реже и дешевле (ха-ха!) заправлять машину. Я перевел всю семью на режим строжайшей экономии, четко понимая, что речь идет о таких суммах, которые все равно ничего не спасут. В общем, деньги требовались большие.
Все это время, забывая об экономии, я вел телефонные переговоры с Фрэнком. Признаюсь, что его радушие и готовность к гостеприимству постепенно утверждали меня в мысли, что, вероятно, мне не придется полностью оплачивать необходимые медицинские услуги. В конце концов, что такое для Фрэнка те копейки (простите, центы), которые я заплачу.
Правда, об оплате именно родов и возможных осложнений не было сказано ни слова. Зато была достигнута договоренность, что мы останавливаемся в Америке только у Фрэнка ("и нигде больше"), живем у него, сколько потребуется ("нет-нет, вы нас совсем не обремените"), а о клинике и вовсе беспокоиться нечего ("ты что, не понимаешь, что это мой госпиталь?").
В общем, мы как-то нервно начали собирать документы. И если раньше жена спокойно и мечтательно говорила, что рожать, пожалуй, лучше в Америке (кстати и ребенок сразу получается гражданином США), теперь она пребывала в какой-то взвинченной депрессии.
И тут ей, естественно, не дают визу. И вот почему. Дело в том, что время от времени мы с Натальей обязательно разводимся. Причем разводились мы по-настоящему — со штампами в паспорте, разъездами и проклятиями в адрес бывших родственников. Потом все повторялось заново: штампы в паспорте, обмен квартиры, налаживание отношений с жениной родней. Так вот, в тот момент, когда надо было лететь в Чикаго, мы в очередной раз пребывали в разводе. И в посольстве сочли, что у Натальи "родственные связи на родине очень слабые", — кажется, такой была формулировка отказа. "Ничего себе слабые, у меня здесь сын остается", — пыталась объясняться Наталья и — совершенно бесполезно. Таким же бесполезным был маскарад, который устроила моя жена в посольстве. Шутка ли — скрыть почти восьмимесячную беременность под свитерами и шалями. Ясно было, что именно раздавшаяся фигура Натальи стала причиной отказа.
Мы подали документы второй раз — на бизнес-визу. По новой версии мы оба, на сей раз не разведенные супруги, а товарищи по работе (мы и, правда, работали вместе), летели в деловую командировку на пару недель. Номер с бизнес-визами удался и подозрений у бдительного посольства не вызвал. Вот что значит победоносное шествие феминизма по всему миру — им легче поверить, что деловая женщина на сносях полетит на деловую встречу через океан, чем в то, что она, маскируясь под business-lady, летит через океан рожать.
Фрэнк, узнав о дате нашего приезда, очень огорчился: именно на это время у него были запланированы поездки и он, к огромному сожалению, не сможет встретить нас лично. Но его дом — в нашем распоряжении, а машина с шофером будут нас ждать в аэропорту по прибытии. Здесь я уже понял, что пора поднимать вопрос об оплате медицинских услуг. Не успел я заикнуться, как Фрэнк, прервав меня на полуслове, энергично закричал, что это все ерунда, нечего нам об этом думать, счет, конечно, пришлют, но думать на самом деле надо о родах и продлении визы. Из чего я еще раз решил, что счета из американской клиники я, конечно, не удостоюсь.
Многочасовой перелет прошел нормально. Главное — у Натальи не возникло желания родить ребенка где-то над океаном. Присланный Фрэнком шофер сразу опознал нас в аэропорту и уже через четверть часа после того, как мы получили багаж, подвез нас к небольшому, тщательно вылизанному и выстриженному парку, в глубине которого виднелся низкий длинный белый дом. На лужайке недалеко от входа бродили олени. "Косули", — объяснил шофер. Загнав машину в гараж, он оставил нам ключи — от дома, гаража, машины — и исчез. Наталья обошла дом с выражением потрясения на бледном возбужденном лице. Ну вот, подумал я, когда она вернулась в гостиную после ознакомительной экскурсии по дому, сейчас-то она и родит. Я в это время читал приветственный меморандум Фрэнка, обнаруженный на столе под большим букетом роз. Почти сразу же раздался телефонный звонок, и Фрэнк, находившийся в этот момент в Амстердаме, спросил, как мы долетели, и сообщил, что завтра в десять утра нас уже ждут в клинике.
Надо ли говорить, что посещение гинекологического отделения поразило меня не меньше, чем Наталью апартаменты Фрэнка. Надо ли говорить, что патология, так напугавшая наших отечественных врачей и в первую очередь нас, хотя и озадачила чикагских акушеров, но не лишила их твердого убеждения, что все будет O'K. Мы обсудили, как будем рожать, — никакого кесарева, в один голос заключили врачи, — только естественные роды (тут же составляется счет — на пять тысяч долларов, кесарево стоило бы дороже). И — "Миссис Штраух, вы хотите, чтобы ваш муж был с вами в этот момент?". Вот этот вопрос Наталья поняла сразу и без моего перевода."No, no, — категорически запротестовала она, и уже по-русски добавила: — А то неизвестно, кого надо будет выхаживать". Мой обморок шестилетней давности — это случилось, когда я после ночи разгрузки вагонов (тогда студенты так подрабатывали) узнал, что жену ночью увезли рожать и она только что произвела на свет мальчика, — давно вошел в семейный фольклор.
Наталья ездила по магазинам, покупая все возможные детские одежки, игрушки, банки и коробки с детским питанием. Я занимался продлением визы, одновременно пытаясь сообразить, на какую "скидку" от объявленных мне пяти тысяч долларов я могу рассчитывать как знакомый Фрэнка. Случай, когда мне придется заплатить все полностью, я почему-то не рассматривал.
И вот пришла ночь, когда жена разбудила меня и сказала, что ей что-то неможется: наверное, она переела за ужином в ресторане. "В ресторане, в ресторане," — подтвердил я, погрузил ее в машину, и мы двинулись в клинику.
В клинике нас уже ждали. Меня оставили в комнате для отдыха с телевизором. Наташка исчезла где-то в недрах больницы. Через сорок восемь минут откуда-то издалека раздался резкий, надрывный плач младенца: мой! В следующее мгновенье страшная слабость навалилась на меня. Когда я пришел в себя, рядом сидела очаровательная медсестра, держала меня за пульс и приговаривала: "Все хорошо,не волнуйтесь, чудесная девочка". — "Здоровая?" — "Здоровенькая. Как грибочек". Взяв с нее слово не рассказывать жене, в каком виде она меня обнаружила, я отправился в палату.
Наталья лежала среди белоснежных простыней, абсолютно счастливая — медсестра, сидевшая рядом, держала на руках куль с моей дочерью. Врач, принимавший роды, пришел с цветами — поздравлять ее и меня — и начал мне рассказывать, как замечательно себя вела моя жена. "А как вел себя ты?" — поинтересовалась Наталья. "О! Ему уже лучше",— сияя ямочками на розовых щеках, поспешно заверила моя спасительница.
Утром, после врачебного осмотра, я забрал своих девочек, охапку цветов и огромный сверток с детским приданым, которым нас презентовала клиника. "Как назовем?" — спросил я. "Что будем делать с гражданством?"-- поинтересовалась жена. Единодушно мы решили, что воспользуемся правом, даруемым Конституцией США. "А знаешь ли, дорогой, — продолжала моя жена, — что когда ей исполнится 21 год, я тоже имею право поменять российское гражданство на американское?" Естественно, я слышал об этом впервые. Как выяснилось, ей об этом рассказал врач, как раз во время родов. Самое смешное, что это была совсем не шутка.
Дочку мы назвали не Василисой, как хотели сначала, а Вассой. Прочитать имя "Василиса", написанное по-английски, было практически невозможно. Еще через три недели Васса-Айван Штраух возвращалась в Москву к бабушкам и старшему брату.
За всей суматохой с гражданством моей новоявленной дочери, оформлением бумаг и сборами я совершенно забыл про счет из клиники. То есть не то чтобы забыл — я, конечно, помнил, что он был составлен, — но мне его не присылали, не предъявляли, в общем, ничего... Мысль о Фрэнке, который регулярно звонил и спрашивал как дела, вызывала у меня необыкновенную теплоту — не считая перелета и потраченных моей женой денег в магазинах, вся поездка обошлась мне в сущую ерунду.
Звонок из клиники с вопросом, получил ли я счет и когда и в какой форме я собираюсь его оплатить, застал меня за день до отлета. Я потерял дар речи, потом открыл рот, чтобы сказать: "А как же Фрэнк?", потом взял себя в руки и ответил, что я заплачу сегодня. Счет оказался среди газет и писем, которые мы аккуратно складывали для Фрэнка в его кабинете. Оплачивая счет кредиткой, я благодарил мысленно весь медперсонал клиники за то, что процедуры по приведению меня в сознание обошлись мне все-таки бесплатно.
О том, что жизнь Васьки стоила нам пяти тысяч долларов, я скажу жене несколько позже. Нет, еще попозже.
ИВАН ШТРАУХ