Премьера / театр
Спустя два года после анонсируемой премьеры "Месяца в деревне" Тургенева режиссер Киевского академического театра драмы и комедии на Левом берегу Днепра Андрей Билоус наконец поставил по этой пьесе спектакль под названием "Высшее благо на свете...". Рассказывает ЮЛИЯ БЕНТЯ.
Два года — не такой уж большой срок для подготовки без малого четырехчасового спектакля, который на большой сцене Театра драмы и комедии поставил Андрей Билоус. Спектакля, где все — мир, люди, убеждения и чувства — оказывается не тем, чем представляется на первый взгляд. Без сомнения, режиссер отталкивался от краткого комментария, который Иван Тургенев поставил в конце пьесы при первой публикации в петербургском "Современнике": мол, моя комедия "Месяц в деревне" — вовсе не комедия, а повесть в драматической форме, для театра она едва ли годится, как, впрочем, и для печати.
Ввязавшись в эту нелегкую игру, постановщик решил дойти до логичного финала, вынеся в название спектакля недосказанную реплику одного из персонажей, характеризующую любовное чувство — "Высшее благо на свете...", а его жанр обозначив как "таинство любви". Попавшийся на эту удочку зритель рассчитывает на рассказ о добром и вечном, а получает полную противоположность — темную, дьявольскую изнанку действительности, поначалу кажущейся ангельски белоснежной.
Несмотря на зашкаливающий хронометраж спектакля, режиссерская редакция оригинального текста была направлена как раз на сокращение пятиактной пьесы, из которой исчезли все второстепенные персонажи — начиная с малолетнего Коли, сына хозяев поместья, и заканчивая слугами и немцем-гувернером. Вычищение низового слоя высвободило место для падения туда представителей высшего сословия, а заодно ослабило (если и вовсе не перерезало) привязку к дворянскому быту начала 1840-х годов.
Вот и хаотичная конструкция из металлических стоек и поперечных перегородок, выстроенная художником-постановщиком Олегом Луневым, угрожающе похожа на несуразные каркасы недостроенных домиков сумасшедших дачников перестроечной эпохи. Ее шаткие стыки перемотаны целлофаном, так же как и расшатанные стулья, а у подножья рассыпана груда кирпичей, которым хозяин "дачи" Аркадий Ислаев (Петр Миронов) никак не найдет применения. Разве что по ним очень удобно ходить, чтобы случайно не вступить в строительную грязь, которая непременно должна окружать этот недострой. Звуковой хаос, выстреливающий в кульминационные моменты, выплетает автор музыкального решения Александр Курий.
Тем не менее режиссерски "Высшее благо..." выстроено с избыточными дотошностью и скрупулезностью, характеризующими все без исключения работы Андрея Билоуса. Его спектакль — как вышивка мельчайшим бисером, в которую вложены нечеловеческие усилия. Каждый жест, реплика или интонация здесь предполагают двойное дно, но этих слоев так много, и они так сложно дополняют друг друга, что сама конструкция спектакля постепенно сливается со сценическими и звуковыми конструкциями, образуя всеобщий хаос разрушительных тайных желаний.
Девять актеров на протяжении почти четырех часов не меняют белоснежных костюмов — тем виднее на фоне ажурных шалей, выглаженных сюртуков и струящихся юбок внутренняя человеческая коррозия. Проявляется она у всех по-разному: у "друга семьи" Ракитина (Андрей Саминин) — в уродливом заикании (которое, кстати, исчезает во время откровенного разговора с соперником), у доктора Шпигельского (Лев Сомов) — в жутковатом собачьем рычании, у Натальи Петровны (Наталья Озирская), отчаянными интригами пытающейся заполучить в любовники молодого учителя сына, — в постепенном оледенении голоса, у учителя Беляева (Валентин Томусяк) — в разухабистом гопаке, который он отплясывает к месту и не к месту. В конце концов доведенная до отчаяния и вмиг повзрослевшая семнадцатилетняя Верочка (Елена Бушевская), которая до последнего держалась позиций хрестоматийной тургеневской барышни, ставит в спектакле финальную точку, показывая всем и вся средний палец. "Таинство любви", которое она едва начала осознавать, открылось ей с совсем неожиданной стороны, для выражения которой редко кто способен отыскать адекватное слово — особенно в мире, где все привыкли притворяться святыми.