В Концертном зале Мариинского театра с сольной программой выступил крупнейший французский пианист современности Пьер-Лоран Эмар. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Когда-то на заре карьеры Пьер-Лоран Эмар записал антологию музыки ХХ века — от Бартока к Лигети, от Шенберга к Штокхаузену. Желание разобраться в том, как за последние сто с лишним лет эволюционировал стиль письма для фортепиано, было продиктовано насущными проблемами, стоявшими в те годы перед подведомственной Эмару отраслью. Рубеж восьмидесятых и девяностых был временем сумерек фортепианных богов, конца прекрасной эпохи большого виртуозного стиля, исчерпавшего себя накануне миллениума. Чтобы понять, куда двигаться дальше, следовало вернуться к корням, отмотать всю пианистическую историю назад, бережно восстановив все причинно-следственные связи. Уже заслужив звание лучшего на планете адвоката современного клавирного репертуара и записав себе в актив несколько сотен мировых премьер, Эмар обратил свой взгляд в глубь веков — и занялся исследованием метаморфоз романтической эстетики, определявшей облик исполнительской сцены на протяжении более полутора столетий.
Этой лабораторно-практической работе пианист отдал десять лет жизни: от состоявшегося в 2001 году легендарного концерта в нью-йоркском Карнеги-холле до вышедшего минувшей осенью диска "The Liszt Project". Ее краткий конспект Эмар представил в первом отделении своей петербургской программы, перемешав пьесы главного композитора современной Венгрии с сочинениями Роберта Шумана и Ференца Листа в едином сквозном метаопусе, исполненном без единого люфта между частями. Для затравки — "нулевой уровень" фортепианного письма, сведенного до простейших первоэлементов: в медитативной полутьме Эмар повелевает набитым до отказа залом, заставляя пристально вслушиваться в призрачные звуковые всполохи и точки. Последняя нота открывавших вечер фрагментов цикла "Игры" Куртага оказывается первой нотой "Пестрых листков": вместо апологии бидермайера и салонной культуры Эмар предлагает расслышать в акустических "странностях" Шумана предтечу немецкого модернизма. Пьеса "Злой рок: зловещий, гибельный" позднего (1881) Листа неотличима от появившихся век спустя "Осколков" Куртага; листовским же "Фонтанам виллы д'Эсте" Эмар и вовсе придает статус ранней иконы музыкальной сонористики.
Ретроспективной первой половине концерта во втором отделении артист противопоставил обращенную к будущему интерпретацию двенадцати прелюдий Клода Дебюсси — уже сегодня понятно, что ей суждено остаться в истории пианизма наравне с версиями Альфреда Корто, Вальтера Гизекинга и Кристиана Циммермана. Полный цикл Эмар вскоре запишет в студиях Deutsche Grammophon, а пока проверяет на публике трактовку второго его тома: членит на два равных шестиугольника, лишает традиционной характерности жанровые зарисовки ("Ворота Альгамбры" избавлены от местного испанского колорита, а "Генерал Лявин" — от местного американского), а главное, знакомит Дебюсси с его наследниками Оливье Мессианом и Пьером Булезом, словно бы в подтверждение своей концепции исполняя на бис четыре фрагмента из булезовских "Нотаций". После концерта Пьер-Лорана Эмара понимаешь, чем гениальный музыкант отличается от просто выдающегося или великого: он работает не с нотным текстом, а с парадигмами культуры.