В ГМИИ имени Пушкина открылась экспозиция "Книга художника / Livre d`artiste. Испанская коллекция". Книжная графика из собраний Бориса Фридмана и Георгия Генса выставляется не впервые, но от этого не теряет привлекательности.
"Книга художника" — это жанр, возникший в среде французских авангардистов начала XX века. Первыми издателями таких книг, естественно, были легендарные торговцы искусством Амбруаз Воллар и Даниэль Канвейлер. Они поняли про этот формат две важные вещи. Во-первых, он доступен небогатому покупателю: у книги есть пусть и небольшой, но тираж. Во-вторых, чувство интеллектуального удовлетворения от книги зачастую выше, чем от литографии. Искусству нужен, так сказать, закадровый текст. У миниатюристов, иллюминировавших средневековые рукописи, таким текстом становились Библия и другие священные книги. Авангардисты молились другим богам, и им требовались иные источники вдохновения. О них и дает полноценное представление выставка в Музее личных коллекций. Шедевры предоставлены президентом группы "Ланит" Георгием Генсом и настоящим фанатиком "книги художника" Борисом Фридманом. Части коллекции Фридмана уже не раз показывали в Москве: теперь настал черед достать из неисчерпаемых закромов великих испанцев. Нынешняя выставка обрадует тех, кому не хватило ретроспективы Дали в Пушкинском: здесь основателю критико-параноидального метода отведено два зала. Хронологически выставка закачивается работами послевоенного абстракциониста Антони Тапиеса на стихи Иосифа Бродского.
Пикассо, известному трудоголику, отведено больше всего места. Лучшая из десятка его книг — "Неведомый шедевр" Бальзака, нечто среднее между манифестом модернизма и наглядным пособием на тему "художник и модель". Главный герой бальзаковской повести в попытке угнаться за пульсом жизни приходит к непонятной мешанине мазков, полному бессилию — по меркам, конечно же, XIX века. Пикассо переворачивает неудачу с ног на голову. На одной из литографий художник пишет портрет крестьянки, как будто сошедшей с полотна отшельников "барбизонской школы". Холст на мольберте представляет собой не верную копию с натуры, а мешанину линий и загогулин, в которых прототип лишь угадывается. Движение плоскостей и абстрактных элементов становится самоцелью, и картина живет не потому, что на ней изображено живое существо, а потому, что является средоточием разнонаправленных сил, невидимых никому, кроме художника. Но, в отличие от персонажа Бальзака, творец XX века имеет право на независимость в оценке собственных возможностей передачи жизни.
Очень хороши иллюстрации Пикассо к сборнику стихов Ильи Зданевича, русского авангардиста и энтузиаста "книги художника". Зданевич выступает в роли вдохновителя доброй трети показанных на выставке изданий. Автор пьесы "Аслинай бох", в которой, среди прочего, за сто лет до изобретения интернета предсказывались нынешние нормы правописания в сети, к моменту выхода книги (1940) обратился к кумирам юности, Рембо и Верлену, и написал венок сонетов, где только отсутствие знаков препинания напоминает о модной в начале века "зауми". Символизму Зданевича — "земного адреса не узнавая, витает почта, рыщут поезда" — Пикассо противопоставляет сдержанную неоклассику с реминисценциями из русского фольклора. Русская тема продолжается книгой наименее известного из представленных здесь художников — Антони Клаве. Его сформировал Париж двадцатых и тридцатых, как, впрочем, и его соседей по выставке. Пушкинскую "Пиковую даму" Клаве рисует не без влияния Пикассо и Шагала, а заодно и шлет — возможно, неосознанный — привет "амазонке авангарда" Ольге Розановой, еще в 1915 году написавшей портрет этой дамы, только не из повести, а из карточной колоды.