Давно известно, что любая хорошая вещь "там" стоит почти в два раза дешевле, чем здесь. Сознание того, что покупки сделаны еще и с некоторой экономией, придает вещи некое изящество. Однако в один (совсем не прекрасный) момент можно вдруг и обнаружить, что часто наши зарубежные приобретения не приносят той выгоды, на которую мы рассчитывали. "Выгода" — это от слова "годный". Оказывается, что не всегда.
Ах, минули, минули те времена, когда удачливый купец волок из далеких земель дочкам подарки: старшенькой — венец с каменьями драгоценными, средненькой — зеркальце, которое всегда отражает исключительных достоинств физиономию. Младшенькой, как помним, полагался цветочек аленький. Впрочем, с цветочком (у меня, например,) возникли проблемы, по сравнению с которыми таможенные пошлины — это как современная канализационная система рядом с допотопной ночной вазой.
Все знают, что теперь в Москве разве что черта лысого нет. Но очень дорого. Это получается почти по Жванецкому: вчера были большие — но по три, а сегодня маленькие — но по пять. Зато на каждом углу. Но по пять. А вчера было — но фиг достанешь. Но зато по три. А сейчас по пять. Но аленьких цветочков — завались. Но — дорого...
Плюньте в глаза доморощенным философам, не знающим радости удачно потраченных денег. Но... Все равно очень дорого. Причем, чем короче становится перечень подарков, которые не стыдно привезти друзьям, проживающим по ту сторону границы, тем выше цены в отечественных магазинах на всякие там диадемы, зеркальца и цветочки. Обратите внимание — и нам любовь к мудрости не чужда.
Собираясь к друзьям в Прагу (моя школьная подружка Ирка выскочила замуж за юриста из Чехии и, умирая там от скуки, присылала мне одно приглашение за другим), я вовсе не собиралась там отовариваться. Во-первых, удачные покупки — не моя стезя. Если я покупаю ботинки за миллион долларов, то у них обязательно отклеивается подметка. А если за ту же сумму приобретается портфель — то ручка отлетает уже по дороге из магазина домой. Во-вторых, меньше всего я собиралась эту неделю, уворованную у себя самой, потратить на магазины, а не на треп с Иркой, гуляние по Праге (со всех сторон мне говорили, что это один из самых красивых городов), сидение в ресторанах и непременное отсыпание до часу дня. Чтобы не поддаться обязательному для нашего туриста shopping'у, я и денег взяла не в обрез, но и не с излишком.
Прихватив с собой легонький саквояж, я отправилась в Прагу. Ирка, как и предполагалось, стояла со своим юристом в аэропорту. И увидев меня, издала какой-то туземный приветственный клич. В стране победившего капитализма ("раньше выйдешь — раньше придешь", гласит грузинская поговорка, не очень успешно освоенная нашими уголовниками), моя подружка прибавила на два размера. Что, впрочем, не лишило ее привычной живости и жизнерадостности. Все произошло так, как мне и рисовалось. Мы с Иркой гуляли по ночной Праге, ужинали — если ночное обжорство можно стыдливо назвать ужином — в очаровательных ресторанчиках, перебирали школьные фотографии, сплетничали, ездили по гостям. И у меня даже завязался какой-то ни к чему не обязывающий, но изящный роман. Неделя пролетела как один день. И обнаружив в одночасье, что завтра у меня рейс на Москву, я была не столько огорчена, сколько обескуражена. "Что же ты у меня поедешь домой без подарков", — переполошилась Ирка, блестя карими глазами. "Да не хочу я никаких подарков", — начала упираться я. Чем таскаться по магазинам, лучше было поехать на дачу к моему тихому кавалеру, пить белое вино под потрескивание огня в камине (по русски он был ни бум-бум, а единственным из иностранных доступных для меня языков был английский). Но Ирка этот план категорически отвергла. "Любовь — это не потрескивание дров в камине, а жизнеутверждающий скрип диванных пружин", — изрекла моя подружка и твердой походкой вышла из дома — заводить автомобиль. Через пару часов я была нагружена свертками с вещами, которые мне были совершенно не нужны. Но у Ирки были свои взгляды. Она твердо решила меня одеть и поставленную задачу выполнила. Сильно сомневаясь, смогу ли я хоть когда-нибудь выйти из дома в Иркиных нарядах — у моей подруги был, мягко говоря, своеобразный вкус, я плелась за ней. И вдруг! В витрине, в которой я устало рассматривала себя, проверяя — не стоят ли дыбом волосы и не сильно ли измялся пиджак, я увидела ЕЕ. Это была та самая люстра, которая отошла к моему бывшему мужу при разводе. Конечно, не та самая, но точно такая же. Люстру эту — или ту? — три виноградные грозди из богемского стекла черного цвета под тремя небольшими рожками, я очень любила. И в рухнувшей семейной жизни сожалела, пожалуй, только о свадебном подарке, который по закону дележа отошел бывшему благоверному. Что-то похожее я видела в Москве за 400 долларов, но все таки — похожее, все-таки — не столь изящное. Я просто приросла к мостовой. На вожделенных виноградных гроздьях болтался ценник с проставленной суммой "200 долларов". "Я хочу это", — твердо сказала я Ирке и показала пальцем в витрину. "Ну так пошли", — и Ирка потащила меня в магазин.
Спустя четверть часа мое сокровище было упаковано в небольшую коробку со стружкой. Я расплатилась. И мы, свалив все подарки и бережно водрузив обретенное счастье на заднее сидение, поехали домой. Вечером мы все-таки выбрались на дачу.
Ранним утром я побросала свои вещи и Иркины подарки в саквояж. Что делать с люстрой? В принципе, коробка была невелика, и моя подружка клялась, что ее разрешат взять в салон без разговоров. "Ты что, думаешь, что народ, который специально приезжает сюда специально за хрусталем, провозит хрусталь как-то иначе?" Сказать честно, я на эту тему просто не думала. Но поскольку у меня всегда все происходит вопреки железной логике нормальных людей, я собрала все имеющиеся в Иркином доме запасы ваты и старательно начала оборачивать в нее стеклянные части моего сокровища. Опилкам я почему-то не доверяла. Старательность, с которой я занималась этим делом, чуть меня не подвела — коробка, не рассчитанная на такое количество упаковочного материала, страшно разбухла и никак не хотела заклеиваться и завязываться. Чешский юрист нажал коленом сверху, перетянул веревки, и коробка все-таки приобрела приличные очертания.
Как только я возникла со своим саквояжем и люстрой перед исполненным достоинства отъевшимся ликом таможенника, я поняла, что так быстро я от него не уйду, но уж никак не думала, что он станет покушаться именно на мою люстру. Страж порядка долго рассматривал мой саквояж. "Это в багаж",— откомментировала я. "А это?" — таможенник кивнул на коробку, которую я держала в руках. "А это с собой", — пояснила я. "Не можно", — назидательно сказал он. Как это "не можно"? А куда можно, поинтересовалась я. Выяснилось, что можно в багаж. К саквояжу. Какой к чертовой бабушке багаж! — взмолилась я. Ясно, что из багажа я получу груду битого богемского стекла.
Видимо что-то не то написалось на моем лице, так как таможенник, явно наслаждаясь произведенным эффектом, продолжал печально мотать головой: "Не можно". Совершенно уверенная в том, что нельзя сдавать стекло в багаж, я развернула дискуссию. А как же те, кто приезжает в Чехию специально за хрусталем, вспомнила я железный довод своей подружки. А они, по словам таможенника, ездят на поезде. Вот покупайте билет на поезд, тряситесь по Европе полтора дня и привозите свою люстру в целости и сохранности. Ясно было, что я не соскочу с рейса и не побегу покупать билет на поезд, тем более, что завтра на работу.
И тут я совершила ошибку. А как же, спросила я, вот передо мной вы только что пропустили с очень большим свертком пассажира? Тут таможенник резко потерял ко мне интерес и жестко сказал: или я сдаю люстру в багаж, или — могу вообще не лететь. А обсуждать, кого и почему и с каким багажом он пропускает, он не собирается. Я метнулась посмотреть — вдруг моя подружка не ушла. Тогда бы я вручила злополучный осветительный прибор ей. Но ее, как я и думала, след простыл. За это время проклятый таможенник пропустил еще какого-то чеха просто с чемоданом.
Пока я колготилась с коробкой и потом, уже пройдя таможенный контроль, я обнаружила: самые жесткие требования предъявлялись к моим соотечественникам. Негодуя и понимая, что уж лучше выбросить люстру прямо в аэропорту, чем сдавать ее в багаж, я все-таки, с тайной надеждой на чудо, сдала мои виноградные гроздья. На лице таможенника я заметила победную ухмылку.
Надо ли говорить, что каждую встряску самолета и даже вибрацию я ощущала всеми имеющимися у меня в распоряжении нервными клетками. Интересно, размышляла я, а чешские грузчики тоже швыряют багаж? А вдруг все-таки переносят? Хотя, какое это имеет значение, поскольку российские грузчики еще впереди. А вдруг запиханная в коробку вата спасет все-таки мое стекло от неизбежной катастрофы? Хорошо, что я подстраховалась. Жаль, ваты у Ирки в доме оказалось мало...
Нет, не надо фетишизировать прошлое. Ну, была дивная люстра — и черт с ней. Нет, захотелось, идиотке, такую же. Надо смеясь расставаться со своим прошлым. Ведь решила же: не таскаться по магазинам. Хоть бы раз от этих хождений была радость, так нет — всегда новые проблемы. Взять ботинки, к примеру. Ну да, я уже повторяюсь...
В аэропорту мы долго ждали багаж. И каждая минута ожидания взвинчивала меня все сильнее. Холодок нервной истерики пополз у меня уже по позвоночнику. Но тут наконец резиновая дорожка зашевелилась, и на нее начали ВЫБРАСЫВАТЬ багаж. Вот приплыл мой саквояж. Вот забрали свои сумки все, кто стоял рядом со мной. Моей коробки все не было. Может, ее все-таки везли не со всем багажом вместе — мелькнула у меня абсурдная идея. И тут на ленте показалась моя коробка, поставленная криво-косо, как-то углом. При каждом рывке ленты она подпрыгивала. Пока на повороте не свалилась на пол внутри круга, грустно звякнув. Видимо, это разбились то, что от нее оставалось. Размазывая по щекам слезы, я начала махать руками и без слов подпихивать под локоть стоящего рядом со мной молодого парня. Как ни странно, он меня понял, перескочил через ленту транспортера и, бесцеремонно тряхнув мой ящичек, вручил его мне. По едва ощутимому колыханию того, что было внутри, я старалась угадать — в куски или все же можно склеить и реставрировать?
Нельзя. Это я поняла, как только дрожащими руками распутала веревку на коробке. Только человек с артистическим воображением мог догадаться, что груда осколков, матово поблескивающих в стружке и вате, была когда-то люстрой и к тому же очень красивой.
Надо ли добавлять, что никто не позарился на чудовищные наряды, презентованные мне Иркой. Ни один из свертков не исчез из саквояжа. Правда, бутылка водки, которую я, не знаю зачем, свозила туда и обратно, исчезла (почему-то не разбившись).
На помин люстры, значит.
УЛЬЯНА ГРОМОВА