Некролог
На 102-м году жизни скончалась американская художница Доротея Таннинг.
Подобно своей тезке из "Волшебника страны Оз", Доротея Таннинг совершила удивительное путешествие из американской дыры (город Гейлсберг, штат Иллинойс) в открытый мир. Проучившись несколько лет на художника в Чикаго, Таннинг в одиночку отправилась в Нью-Йорк с 25 долларами в кошельке и романтической поэзией англичан начала XIX века в голове. Ей хотелось быть художницей в Париже — где же еще,— но первая попытка провалилась: Таннинг оказалась в столице Франции за несколько дней до немецкой оккупации и вернулась в Штаты через Швецию. Чуть раньше, в 1936 году, она оказалась на выставке "Фантастическое, дада и сюрреализм" в Музее современного искусства и нашла свой путь: "Вокруг меня были знаковые работы, столь мощные, глубокие, соблазнительные и извращенные — не без этого,— что я полностью погрузилась в них".
Известность Таннинг начинается с картины "День рождения" (1942). Полотно привлекло внимание арт-дилера Джулиена Леви и европейских сюрреалистов. Их тогда в Нью-Йорке было много: в Старом Свете бушевали борцы с дегенеративным искусством и низшими расами во главе с художником-неудачником Гитлером. Как-то к Таннинг зашел на чашку чая и партию в шахматы великий сюрреалист Макс Эрнст, посмотрел на картины и остался навсегда. По окончании Второй мировой Эрнст и Таннинг отпраздновали свадьбу в Париже, где и прожили "незабываемые" 28 лет. В 1960-е Таннинг удалось переизобрести себя. Вместо живописи она занялась мягкой скульптурой из ткани, шерсти и искусственного меха, предвосхитив более поздние эксперименты американки Луиз Буржуа и француженки Аннет Мессаже. Лучшая работа этого периода, инсталляция "Комната 202" (1970-1973), хранится в Центре Помпиду. Это копия номера американского отеля средней руки, из стен и мебели которого лезут страшноватые тела полуживотных-полулюдей. Ощущение сравнимо с последними минутами "Малхолланд-драйв" Дэвида Линча. В равных дозах смешаны клаустрофобия, истерика и смерть. После смерти мужа Таннинг вернулась в Нью-Йорк и занялась литературой — писала стихи и мемуары. Ее искусство, однако, не получило широкой известности, и зря: Таннинг, возможно, глубже других прониклась главными задачами сюрреализма, раскапывая темные пласты своей душевной организации.
Успех, конечно, штука эфемерная. А у художников — особенно: одна-единственная встреча с торговцем со связями или понимающим критиком может вписать имя в энциклопедию. В случае Таннинг, однако, есть и другие причины. Например, выучка. В Чикаго ее научили коммерческой иллюстрации, и до самой смерти Таннинг с точки зрения техники оставляла позади почти всех коллег-мужчин. Она умела делать классическую картину по рецептам академий двухсотлетней давности, то есть понимала, где свет, где пространство, что такое перспектива и так далее. Таннинг свободно пользовалась мотивами и манерами ближайших друзей, но помещала их в четкие рамки ремесла. Поэтому в ее полотнах видны не только элементы языка подсознания и свободных ассоциаций, но и отсылки к предшественникам сюрреализма, английским интровертам начала XIX века — Уильяму Блейку и особенно Генри Фюзели. "День рождения", автопортрет с обнаженной грудью и фантастическим животным в ногах,— прямой родственник "Кошмара" Фюзели. Благодаря своей старательности Таннинг угодила в ту же ловушку, что и чилиец Роберто Матта или француз Бальтюс. Ее картины казались критике слишком виртуозными в эпоху, когда художник обязан быть кустарем-одиночкой, чтобы выделиться из потока вылизанных до блеска визуальных продуктов.
Кроме того, Таннинг не слишком удачно выбрала географию перемещений по миру. Как раз в 1950-е и 1960-е Нью-Йорк стал центром арт-мира. Там были и деньги, и коллекционеры, и интерес музеев. Наконец, против Таннинг работал сексизм, как прямой, так и косвенный. В тусовке сюрреалистов женщин-художниц не очень-то поддерживали. А когда ближе к концу прошлого века ситуация стала меняться, на первый план вышли женщины-жертвы. Та же Луиз Буржуа с ее смутными воспоминаниями о домашнем насилии. Или Синди Шерман, меняющая маски для того, чтобы показать стереотипные представления о женщинах и проявить тот "мужской взгляд", о котором много писали феминистки второй волны. Таннинг не жаловалась на кухонное рабство, потому что слишком любила кухню, на которой собрались гении, от мужа до Дилана Томаса и Пикассо. Ее время придет, и довольно скоро — долгожительница, вдова Эрнста, последняя сюрреалистка лишится этих унизительных ярлыков и предстанет во всем блеске. Как полагается, уже после смерти.