Память и месть

Международный день памяти жертв холокоста в этом году совпал с 70-летием Ванзейской конференции, на которой бонзы Рейха наметили план "окончательного решения еврейского вопроса". О неизвестных страницах трагедии и о том, как Израиль переболел местью

Владимир Бейдер, Иерусалим — Брюссель

Стеклянная громада Европарламента доминирует в квартале штабных зданий ЕС в Брюсселе, как сахарница в чайном сервизе. Весь этот квартал — самое большое в мире скопление бюрократии и парламент как апогей его — демонстративно открыт всем ветрам и взглядам и вызывающе прозрачен из-за обилия стекла.

Нас провели к месту главного торжества — залу Иегуди Менухина. В фойе под аркой с написанным на иврите именем великого скрипача подавали кошерное вино и кошерные же бутерброды. Среди гостей евреев было и вправду много, но, как принято в Европе, не большинство.

Катастрофа как курс лечения

Вот уже несколько лет стараниями Европейского еврейского конгресса (ЕЕК) основное торжество Международного дня памяти жертв холокоста проводят здесь — в столице Европы, Брюсселе, в Европарламенте, с участием высшего руководства ЕС, дипкорпуса, представителей еврейских общин и Израиля.

Есть некая постфактумная справедливость в том, что еврейская Катастрофа отмечается именно в главном учреждении Европы. Некогда именно равнодушие, похожее на попустительство, европейских парламентов, правительств, да и народов, развязало руки Гитлеру для уничтожения 6 млн евреев Европы. Сначала он собирался их просто выгнать, но когда убедился, что никому они не нужны, стал убивать. Об этом сейчас никто не хочет вспоминать, даже в день памяти. Только немцам никуда не деться от вины.

Открывая торжественный вечер, недавно избранный глава Европарламента Мартин Шульц, немец и сын солдата Вермахта, побывавшего в советском плену, признался, что глубоко тронут тем, что его первое публичное мероприятие на новом посту именно это. "Я родился после Второй мировой,— сказал Шульц,— однако чувствую особую ответственность за произошедшее. Молодое поколение немцев не виновно в холокосте, но ответственно за память о нем. Мы об этом никогда не забудем".

Ответственность политиков — это важно, но всего за день до этих слов Мартина Шульца парламент его страны, Бундестаг, как рассказал нам глава ЕЕК Вячеслав Кантор на пресс-конференции, обнародовал результаты шокирующего исследования: каждый пятый немец и сегодня, оказывается, подвержен антисемитским настроениям. С точки зрения многих немцев, это неприятно и даже опасно. Однако не будь этой даты, возможно, и не было бы повода в Бундестаге об этом говорить.

У немцев (не только у них, но у немцев особенно — им не за кого спрятаться, как литовцам, например, или украинцам) должна быть память о Катастрофе на национальном уровне. Как есть она у евреев — на личном уровне. Потому что в каждой еврейской семье в Европе (или у выходцев из Европы) есть своя семейная история, связанная с Катастрофой. Этот день — урок памяти не для нас, а о нас.

Точка отсчета

Международный день холокоста учрежден ООН в 2005 году. Он приурочен к дате освобождения Красной армией крупнейшего лагеря смерти — Освенцима.

В нынешнем году это совпало с еще одной датой — 70-летием Ванзейской конференции. В начале 1942-го высшие функционеры гитлеровского Рейха и СС, собравшись на вилле Марлир в Берлине на берегу озера Ванзее, наметили план "окончательного решения еврейского вопроса" — полного уничтожения евреев Европы. С этого момента геноцид евреев был определен как важнейшая государственная задача нацистской Германии и поставлен на промышленную основу.

Протокол совещания вел скромный сотрудник Главного управления имперской безопасности (РСХА), свежеиспеченный начальник "еврейского" отдела IV B4 лейтенант Адольф Эйхман, подчиненный штандартенфюрера Мюллера, так полюбившегося советским зрителям в исполнении Броневого. Ему вскоре и поручил рейхсфюрер Гиммлер продумать логистику и технологию.

Это у них было узким местом: убивать уже начали — едва вошли на территорию СССР, но все шло как-то трудоемко, медленно. Не соответствовало масштабам задачи. Конференцию на Ванзее как раз для того и созвали, чтобы определить методы оптимального достижения цели.

Канцелярист Эйхман проявил недюжинный административный талант и блестяще справился с порученной миссией: за три года уполовинил еврейское население Европы — 6 миллионов извел. Хотел больше. Старался. В конце 1944-го всем, даже в СС, было ясно, что война проиграна. Эйхман (уже оберштурмбанфюрер) говорил коллегам: "Свою войну я выиграю". Спешил. Армейским генералам остро не хватало подвижного состава. Эйхман вырывал у них эшелоны и вместо снабжения фронта вывозил в лагеря смерти евреев из Венгрии — предатели-венгры замешкались с уничтожением своих гетто. Неутомимый логистик, он сам отправился в Освенцим и умелыми действиями увеличил поток истребления с 10 тысяч в день до 12.

И все равно не успел. Русские наступали слишком быстро. 27 января 1945-го войска 60-й армии генерал-полковника Курочкина захватили Освенцим. Самый страшный из комплекса освенцимских лагерей — Биркенау — взял полк Григория Елисаветского.

Елисаветский, в 1970-е известный московский адвокат, был автором единственного в СССР журнала на идише "Советиш Геймланд", где мой отец работал заместителем главного редактора. Папа как-то послал меня отнести Григорию Давидовичу верстку его воспоминаний, печатавшихся в журнале,— он жил неподалеку от редакции (она располагалась на Кирова, 17, рядом со знаменитым чайным магазином, теперь там — в редакции, а не в магазине — бутик дорогой косметики).

И сейчас в зале Иегуди Менухина в Европарламенте, где в промежутках между концертными номерами и речами крутили на экране страшные кадры хроники из Биркенау, я вспоминал, как сидел за чаем у бывшего комполка 60-й армии, пока он читал свежие оттиске на идише, которого я не знал, но о чем там речь — знал, папа успел рассказать.

Они увидели ряды бараков до горизонта, а между ними — припорошенные снегом трупы расстрелянных людей. Елисаветскому запомнилась мать, прижавшая к себе ребенка. Он зашел в барак, где на трехъярусных нарах в мертвой тишине валялись полутрупы. Теперь я понимаю, что он попал в барак доходяг. Всех, кто еще держался на ногах, эсэсовцы с приближением советских войск выгнали в "марш смерти" — пешком погнали в Германию. Кто не мог идти — расстреляли тут же, во дворе. Многие умерли по дороге. А кому вообще было не встать — тех оставили подыхать в бараках.

— Товарищи, вы свободны, мы выгнали немцев,— прокричал Елисаветский по-русски.

Никто не шелохнулся.

Он повторил то же по-немецки.

Никакой реакции. Он понял: они не верят, боятся. Эсэсовцы в лагерях были склонны к розыгрышам перед расправой.

Тогда он перешел на идиш:

— Посмотрите! Я еврей, и я полковник Красной армии. Мы пришли вас освободить,— и распахнул шинель, чтобы они увидели ордена на гимнастерке.

И людское месиво закопошилось, закричало на этом почти уже не жившем языке почти уничтоженного народа, поползло к нему.

Это была суббота — святой для евреев день — 27 января 1945 года. Теперь его называют Международным днем памяти жертв холокоста и отмечают в Европарламенте, угощая кошерными бутербродами и вином из Израиля.

Почему в Израиле стыдились холокоста

В самом Израиле холокост отмечают в другой день, в мае, и называется он иначе: День Катастрофы и героизма европейского еврейства, приурочен к началу восстания в Варшавском гетто, крупнейшем в Европе. Почувствуйте разницу. Она значима.

Долгое время в Израиле стыдились холокоста. Считали национальным позором. Голубой мечтой сионистов было не только основание своего государства, но и создание нового типа еврея — полной противоположности забитому галутному ("галут" на иврите — "изгнание") — гордого, сильного, смелого, независимого, хозяина жизни и судьбы. Им это, в общем, удалось — задолго до провозглашения государства, еще до войны.

То, что произошло с их братьями во время холокоста (а у большинства оставались родственники в оккупированной Европе), было еще и моральной катастрофой, поруганием мечты. Евреи дали вести себя, как скот, на убой? Это оскорбление всем нам. К выжившим в холокосте, пережившим ужасы гетто и концлагерей относились с презрением и высокомерием, называли "мылом".

Все это продолжалось вплоть до 1960 года, когда агенты Моссада выследили и выкрали в Аргентине Адольфа Эйхмана, а потом, связанного, как баран, доставили в Израиль — и поставили перед публичным судом в Иерусалиме. Только тогда, в ходе допросов главного палача, свидетелей и экспертов, гордые до высокомерия израильтяне поняли, что на самом деле происходило с их братьями в Европе, раскаялись и ужаснулись.

...В тот вечер в Европарламенте нам показали хроникальные кадры суда над Эйхманом. Был там эпизод с допросом свидетеля молодым, красивым прокурором. После его очередного вопроса камера повернулась в зал — и вывела на экран сидящего в первом ряду человека. Он постарел на 50 лет, но узнать было можно. Заместитель прокурора на процессе Эйхмана, израильский судья Габриэль Бах поднялся на трибуну.

Он вырос в Берлине, учился в еврейской школе имени Теодора Герцля на площади Адольфа Гитлера. Мальчишки гоняли в футбол в Прусском парке. Там были разноцветные скамейки: красные, зеленые и желтые — для евреев. По выходным они катались на моторных лодках по озеру Ванзее. На каждом городском углу были стенды с газетой "Дер Штюрмер", известной своими антисемитскими картинками. На одной из них он увидел фото, где он с ребятами в лодке, и подпись: "Евреи все еще устраивают прогулки на Ванзее". Это было за четыре года до конференции, которая прославит живописное озеро на весь мир.

Его семья оказалась везучей. Им удалось выехать в Голландию за две недели до Хрустальной ночи. Они успели покинуть Голландию за месяц до немецкого вторжения. Пароход, на котором они добрались до Палестины, затонул в следующем рейсе. Его лучший друг, голландец, узнал Баха, увидев по телевизору репортаж с процесса Эйхмана в 1961 году, и написал ему, что из его школы в живых остался лишь он один.

Габриэль Бах рассказал о своей первой встрече с Эйхманом. Он сидел в своем кабинете в тюрьме Ягур в Хайфе и читал воспоминания первого коменданта Освенцима Рудольфа Хесса, которые тот успел написать до того, как его повесили в Польше. Дошел до эпизода, где Хесс признавался, как тяжело ему было выполнять план: убивать по тысяче еврейских детей в день. "Когда мне приходилось толкать детей в газовые камеры,— жаловался Хесс,— у меня иногда начинали дрожать колени. Я стыдился этой слабости. Оберштурмбанфюрер Эйхман объяснил мне, что сначала нужно убить детей. Потому что где логика, если убить взрослых мужчин, а поколение потенциальных мстителей оставить в живых. К тому же они могут стать зародышем для восстановления этой расы".

Через 10 минут Баха позвали на встречу с Эйхманом. "Мне было трудно сохранить лицо, как в партии в покер, сидя перед ним",— признался бывший прокурор.

Он рассказал о единственном свидетеле, который побывал в газовой камере и остался жив. Ему было 11 лет. Его затолкали в газовую камеру в числе 200 детей — обычная детская порция. Закрыли двери. Дети пели в темноте, чтобы подбодрить себя. Но ничего не происходило — и им стало страшно, они кричали и плакали. Внезапно дверь раскрылась. Двадцать детей, стоявших ближе к дверям, вышвырнули вон, а за оставшимися закрыли камеру.

Оказывается, пришел эшелон с картошкой. Эсэсовцам было не по силам его быстро разгрузить. Кому-то пришло в голову подключить детей — и отравить в следующей партии. Так и было бы, но мальчик повредил грузовой вагон. И офицер приказал его сначала выпороть, а потом уже в газовую камеру. Эсэсовцу, который должен был пороть ребенка, он чем-то приглянулся, и немец оставил его у себя слугой. Так он выжил.

Бах говорил слишком долго для торжественного вечера, мне даже стало несколько неловко за него. Я оглянулся по сторонам, как слушают. Рядом стоял великий виолончелист Миша Майский, который только недавно сошел со сцены после блистательного исполнения "Кол Нидрей" Макса Бруха — вариаций на тему молитвы, которую читают евреи в Судный день. Он стоял рядом с дочерью — она аккомпанировала ему на рояле — и ловил каждое слово. А Бах говорил о своей дочери. Вернее, как он сам лишился дара речи на суде.

Был допрос свидетеля — венгерского еврея (их отправили в Освенцим в самом конце войны). Он прибыл в лагерь с женой, 13-летним сыном и дочкой 2,5 лет. Жену и дочку отделили сразу, сына потом, и он смотрел, как их уводят — на дочке было красное пальто, и эта красная точка долго была у него перед глазами, все уменьшаясь, пока не исчезла совсем. Дочке Баха было в тот момент как раз 2,5 года, и он накануне купил ей красное пальто. Прокурор тут же представил себя в этой ситуации. Ему надо было продолжать допрос. Но он был не в силах.

Я же говорю: каждого в Израиле связывает с холокостом своя ассоциация. Лидер оппозиции, железная леди израильской политики Ципи Ливни призналась как-то, что пока росли ее сыновья, она все время прикидывала: они еще настолько малы, что их бы при лагерной селекции оставили с ней или уже достаточно взрослые, чтобы их отправили отдельно.

Я ей признался, что то же и со мной: пока росли мои дети, я все время представлял, как их проводят через селекцию. Теперь растут внуки — и то же самое. От этого не избавиться. Даже нам, не пережившим холокост. Что говорить о переживших?

Искушение местью

Тем, кто воспринимает это как национальную паранойю, стоит узнать об одной малоизвестной истории, связанной с холокостом. Шок и гнев, пережитые еврейским народом тогда, могли обернуться трагедией. Карикатурно кровавое мочилово, показанное Квентином Тарантино в его голливудской сказке для подростков "Бесславные ублюдки" — про еврейских мстителей, снимающих скальпы с немецких солдат в оккупированной Франции,— детский лепет по сравнению с реальным сюжетом.

Эту историю первым раскопал писатель и ученый, профессор Михаэль Бар-Зоар.

Еврейские мстители действительно были. И были они страшней киношных. И для этого им не понадобился американский сержант из Техаса, похожий на Брэда Питта. Обошлись своим умом и своими силами. Это была чисто народная инициатива. Но народ подобрался отборный.

Сразу после войны, вернее, в самом конце ее возникли, независимо друг от друга, не связанные друг с другом три группы еврейских мстителей.

Одна состояла из бойцов еврейской бригады британской армии. В нее входили люди, которые затем составили цвет израильской армии. Среди них — будущий командующий танковыми войсками во время Шестидневной войны, создатель уникальной системы танкового боя и израильского танка "Меркава" Исраэль Таль; один из первых начальников Генштаба ЦАХАЛа Хаим Ласков; будущий начальник военной разведки генерал Меир Зореа.

Под видом офицеров британской военной полиции они колесили по оккупированной Германии, отлавливая офицеров СС, функционеров, причастных к уничтожению евреев, наведывались по ночам к ним в дома, выводили в леса и убивали. У них были подробные списки нацистских палачей. Не исключено, что помогал им будущий президент Израиля, в то время полковник британской разведки в британской оккупационной зоне Хаим Герцог.

Вторая состояла из еврейских партизан, действовавших в Восточной Европе. Ее возглавлял Алекс Гатмон. Эти мочили нацистов с партизанской жестокостью — иногда просто душили. Но отморозками они все же не были. Автор фильма о мстителях Ярим Кимор рассказывал мне о таком случае. Один из них преследовал свою жертву, кровавого палача, повинного в смерти его семьи, по всей Германии, нашел, скрутил, вывез в лес, приставил пистолет ко лбу. А выстрелить в безоружного не смог.

Самой страшной была группа во главе с Аббой Ковнером.

Он вообще легендарная личность. Уроженец Севастополя, талантливый поэт — писал на идише и иврите. Был одним из руководителей подполья в Вильнюсском гетто. Они готовили восстание. Достали кое-какое оружие, но никто не умел им пользоваться. Абба, единственный из подпольщиков владеющий русским, нашел на книжном складе методички Красной армии и по книгам выучил обращению с оружием всех остальных. Немцы раскрыли организацию, потребовали выдачи командира — Ицхака Виттенберга под угрозой уничтожения всего гетто. Виттенберг назначил Аббу своим преемником, сам сдался эсэсовцам и покончил с собой в тюрьме. А Ковнер поднял восстание и увел своих ребят в лес. Организовал еврейский партизанский отряд.

Создав после войны организацию мстителей, он сначала сосредоточил усилия на уничтожении высокопоставленных нацистов: они гибли в автомобильных авариях, умирали в больницах, выпадали из окон. Но затем Абба загорелся идеей тотальной мести: за 6 млн евреев должны были погибнуть 6 млн немцев. План был таков: отравить водопровод в Гамбурге и Нюрнберге.

Яд изготовили в единственном научном институте в Палестине — ныне институте им. Вейцмана в Реховоте. По слухам, к этому тоже имел отношение кто-то из будущих президентов будущего Государства Израиль. Мешки с ядом Абба пронес на корабль, следующий в Германию. Кто-то его выдал. Перед арестом он успел сбросить яд за борт. Английская военная полиция допрашивала его, но о яде у них сведений не было. Они полагали, что он собирается устраивать теракты в британской зоне Германии. Посадили в тюрьму в Каире.

Оставшиеся на свободе мстители все же доставили яд в Германию. Но отравлять водопровод не стали.

— Нас не волновало, что погибнут невиновные, женщины, дети — ведь они тоже не жалели наших женщин и детей,— сказал один из них, уже глубокий старик, в телекамеру Яриму Кимору.— Но в Гамбурге и Нюрнберге уже было много семей американских оккупационных властей и армии. Они пострадать не должны были. Только из-за этого пришлось отказаться.

Отказались не совсем. В крупнейшем лагере для военнопленных эсэсовцев под Нюрнбергом, где содержалось 36 тысяч заключенных, они все-таки обмазали ядом буханки с хлебом. До сих пор неизвестно точное количество жертв — говорят, несколько сотен.

— Слава богу, что у них не получилось,— сказал мне Ярим Кимор.— Если бы это произошло, может быть, и не было бы Государства Израиль.

Михаэль Бар-Зоар, когда я стал расспрашивать его о том, как он относится к глобальному замыслу мстителей, был полон скептицизма.

— Это все несерьезно. Если бы действительно хотели — у них было множество возможностей и после ареста Аббы.

— Почему же отказались? Почему вообще мстители вскоре прекратили свои операции?

— Мне сказал как-то Алекс Гатмон: "Самая главная наша месть нацистам — Государство Израиль".

Я засмеялся.

— Почему ты смеешься? — спросил он.

— Потому что именно так я хотел закончить свою статью.

И это правда.