"Меня спасает то, что я мало думаю"

На 62-м Международном Берлинском фестивале показали новый фильм с участием Шарлотты Рэмплинг "Я, Анна", режиссером которого стал ее сын Барнаби Сауткомб. "Огонек" побеседовал с актрисой об опыте совместной работы с детьми

— Госпожа Рэмплинг, где вы до сих пор прятали вашего сына? Почему решили сняться у него сейчас?

— Я не прячу своих детей. Наверное, они прячутся от меня. Не хотят стоять в тени своей знаменитой матери. Барнаби — сын от первого брака — был связан с кинематографом с самого детства. Сначала он мечтал стать актером, потом начал карьеру телевизионного режиссера: снимал рекламу, писал сценарии. И вот нашел свой путь к художественному кино. Ему трудно было пойти по иному пути, особенно если мать таскала его с самого детства на съемочные площадки, добровольно или против его воли. Но он, по-моему, удался, нет?.. Мой сын! Очень удался! До настоящего момента нам не приходилось работать вместе по той простой причине, что он никогда меня об этом не просил.

— Я слышала, что вашему сыну приходилось разговаривать с вами через вашего агента. Это правда?

— Это он вам рассказал? Я действительно долго отказывалась от роли. И дело не в том, что речь идет о моем сыне. Я по натуре человек очень требовательный. Сказалось воспитание в офицерской семье. Отец считал, что в жизни есть три добродетели — контроль, дисциплина и скромность. С этими постулатами он нас и воспитал. Поэтому и от своих детей я ожидаю той же требовательности и серьезности к работе и жизни. Когда Барнаби прислал мне небольшое резюме, несколько страниц, своего нового фильма, текст мне показался незаконченными, недоработанным, и я отказалась. Потом он переписал сценарий, моя роль стала проявляться яснее и вырисовываться драматичнее, она начала меня интриговать.

— То есть, если вспомнить окончательную версию сценария, ваш сын явился к вам и сказал: "Мама, я разработал роль специально для тебя. В ней ты сыграешь женщину помешанную, которая знакомится с мужчинами на вечеринках, потом ты встретишь там незнакомца, отправишься к нему на квартиру и начнешь заниматься оральным сексом. После секса он будет над тобой издеваться, за это ты убьешь его, в тебя влюбится комиссар полиции, и ты задумаешь покончить жизнь самоубийством. Но ведь такие роли тебе играть не впервые?"

— (Хохочет.) Ну, его презентация очень отличалась от вашей. И потом, если решаешь стать актрисой, надо быть готовой ко всем ролям — к избиениям, сексу, к сценам нагишом. Поэтому так важно доверять режиссеру, который на короткий момент становится твоим защитником и лидером. Режиссер говорит, что нужно делать, и ты отдаешься его воле. Это очень интимные отношения — между режиссером и актерами. Здесь необходимо полное доверие, потому что в течение двух-трех месяцев режиссер руководит твоей жизнью, говорит тебе вещи, которые ты не обязательно хочешь слышать, и ставит перед тобой задачи, которые не всегда легко решить. С Барнаби все было легче. Он — моя кровь и плоть. Я ни на минуту не сомневалась в том, что его решения единственно правильные для меня и проекта и что их нужно реализовать так, как он говорит. Ведь мы, актеры, подписываем пакт еще до съемок. А потом — как говорится в пословице: "Назвался груздем, полезай в кузов".

— Что вы открыли в своем сыне, когда увидели его в роли режиссера?

— Хороший вопрос. Родители привыкли оценивать своих детей с "родительской" точки зрения, то есть видеть в них до конца жизни неумелых и несамостоятельных подростков, за которых они несут ответственность всю свою жизнь. А тут передо мной стоит повзрослевший сын. Он работает и самостоятельно принимает решения. Я очень удивилась тому, как здорово он адаптировался к жизни, как возмужал. Я гордилась им, но и собой, ведь и мои родительские усилия оправдали себя.

— А оправдали ли себя эти усилия по отношению к вашей роли Анны?

— Думаю, что она мне тоже удалась. Я никогда не думаю о своих характерах в категориях "хороший-плохой". Когда дело доходит до ролей, актеры становятся похожи на адвокатов. Для нас нет "хороших" или "плохих" клиентов, как для защитников нет "невинных" или "виновных" подсудимых. Мы должны принимать и любить их такими, какие они есть. Я чувствую симпатию к Анне особенно тогда, когда она наименее симпатична, когда становится сложной и проблематичной, даже злой и непредсказуемой, потому что именно в этот момент эту Анну мне наиболее интересно играть. Именно в этот очень интенсивный момент она становится частью моей жизни и навсегда моей актерской биографией. Актеры должны быть гуманистами и понимать своих героев, какими бы они ни были. Я не стану отвергать героиню только потому, что ее поведение не отвечает моим представлениям о жизни. Как, будучи матерью, я не смогу отвергнуть своего сына, если он совершит грубую ошибку.

— В образе Анны вы воплощаете женщину преклонных лет. Однако вашей героине не чужды любовная страсть, увлечение мужчинами, что для многих женщин ее возраста кажется уже нереальной мечтой. Правда, на их стороне нет таких красавцев, как Гэбриел Бирн, европейская версия Аль Пачино... Уместно ли играть такие роли? Каково раздеваться и изображать страсть в определенном возрасте? Или вообще получать приглашения на роли?

— Роли трудно получать в любом возрасте, а со временем становится все труднее и труднее. Население планеты растет, актерская профессия продолжает оставаться привлекательной. Во все времена молоденьким актрисам было тяжело начинать. И в мое время они приезжали на кинофестивали в надежде повстречать своего продюсера или режиссера, который даст им первый шанс. Их были сотни. Первые 50 — получали шанс, выбивались — лишь две-три. Что касается возраста, то страсть, любовь и желания возрасту не покорны. У меня, например, складывается впечатление, что я не меняюсь вообще. Если не считать количества морщинок на лице, но и они не поменяли моей души. Изменилось лишь отношение к жизни, и совсем ненамного. Если раньше любая новая роль мне казалась необычным приключением, то с возрастом у меня появилось чувство, что я все уже пережила и знаю наперед. Волнение остается, с ним и дрожь в коленках, только сейчас я говорю себе: "Черт возьми, мне ведь все это уже знакомо, я знаю, как я буду себя чувствовать и чем все закончится". Наверное, это и называется старением. Становишься мудрее, но нисколько не мужественнее. С возрастом сложнее заниматься самопознанием или самокопанием, больше не хочется рыться в своей памяти, жить воспоминаниями — это становится опасно. Может быть, на склоне лет вы будете брать у меня интервью и застанете меня на диване с альбомом пожелтевших фотографий на коленях. Когда-нибудь, еще не сейчас. У моей героини Анны есть замечательное качество — она страдает потерей памяти. Не помнит, например, где была в ночь убийства, и даже что убийцей стала сама. Это огромное счастье — жить настоящим, а не прошлым. Настоящее дает нам силы, а прошлое их отнимает. Вы спросите меня, разве человек не отличается от животного тем, что у него есть память? Я вам отвечу, что это так. Но прошлое есть мы сами, и мы всегда будем носить его с собой. Это может сделать нас несчастными, неважно, идет ли речь о хороших или плохих воспоминаниях. Поэтому моя героиня — после того как из-за нее погибла внучка и дочь навсегда покинула ее — выжила лишь из-за потери памяти. А клубы, знакомства с мужчинами и даже анонимный секс — ее способ вернуться к нормальной жизни.

— В своей жизни вам приходилось играть различные роли. Выбор многих из них стоил большого мужества: Например, "Ночной портье" 1974 года, где ваша героиня вступает в садомазохистские отношения с бывшим охранником концлагеря, или "Макс, моя любовь" 1986 года, где вы вступаете в порочную связь с шимпанзе. Как вы приходите в себя после таких ролей?

— В 1970-х — 1980-х годах было нарушено табу. Актерская профессия — работа творческая, она мучительна во все времена. Сначала мне требуется много времени, чтобы войти в роль, потом так же много, чтобы из нее выйти. Во время работы я часто нахожусь в состоянии опьянения. Все на съемках знают об этом и обращаются со мной заботливо и ласково, как с ребенком. Когда я приезжаю на съемочную площадку, команда заботится о моем комфорте: всегда стоят еда-питье, меня кутают в одеяло, если холодно или если сцена была особенно мучительна и стоила мне много энергии. После съемок меня отвозят домой, ведь кто знает, может быть, в этом состоянии я сама дорогу не найду. (Смеется.) Но меня это не тревожит. Это только кажется, что Шарлотта Рэмплинг контролирует ситуацию, на самом деле я контролирую только свои роли. Во всем остальном я полностью отдаюсь контролю других. Даже в роли матери я никогда не была склонна командовать детьми, я оставляла за ними право выбора. Какими бы ни были решения детей, я всегда и во всем поддерживала их.

Съемки длятся долго, к ним нужно быть готовой физически и эмоционально. Мне помогает одно — поменьше думать! Вне работы я не позволяю себе растрачивать эмоции: можно быстро перегореть. По той же причине я никогда не просматриваю свои фильмы несколько раз и никогда — много лет спустя. Мне не хочется заниматься анализом того, что я сделала неправильно. Нынешний фильм я впервые посмотрела в Берлине, во время премьеры. На этом и остановлюсь. Наши судьбы во многом похожи.

— ...Что вы имеете в виду?

— Нет, я серьезно. Некоторые молодые актрисы спрашивают меня о том, что значит быть Шарлоттой Рэмплинг. Каждый может это почувствовать. Например, вы приехали на кинофестиваль и проживаете здесь интенсивные дни своей жизни. Каждый день — тысячи дел, решений, просмотров, интервью, эмоций и переживаний. А потом фестиваль заканчивается. И наступает ощущение пустоты. Это то, что я чувствую, когда заканчиваю работу над фильмом. Мне кажется, что я как будто не у дел. Становится грустно. Но проект все равно останется, он как ребенок, который растет, становится самостоятельным и продолжает жить без тебя. А я продолжаю носить в себе его частичку.

Беседовала Татьяна Розенштайн, Берлин