Печальный какой-то народ пошел, пессимист на пессимисте. На нашу рубрику смотрят как на заповедник несчастных случаев. Как будто уж и нет у нас в жизни ничего светлого, жизнеутверждающего, интернационального по форме, капиталистического по содержанию. Есть, говорит народ, и подчеркивает, что все хорошее происходит почему-то то с Зиновием Гердтом, то с Михаилом Веллером. А вот что делать всем остальным? Но и со всеми остальными, к числу которых и относит себя, например, наша коллега из "Коммерсант-Daily", случаются прелюбопытные, я вам доложу, истории...
"Ехали на тройке с бубенцами, а вдали мерцали огоньки", — распевала на заднем сиденьи моего новенького перламутрово-зеленого "Вольво" веселая компания. А именно — подружка Ирка, ее приятель Митя, художник и дизайнер в одном лице, и ее же шестилетний сын Николенька. За окошком проплывала залитая дневной грозой Москва. Мы возвращались с дачного weekend в чудесном настроении, были готовы полюбить человечество — sic! трезвые — с оптимизмом глядя на предстоящие деловые будни. Если быть еще точнее, то распевала конкретно Ирка, сама похожая на цыганку — с ее круглыми карими глазами, копной вьющихся темно-каштановых волос. Николенька принимал соответствующие исполнению позы — насколько салон позволял исполнение "цыганочки", Митя улыбался в русые усы.
Мой приятель Стасик, сидевший рядом, в распевании цыганских романсов не участвовал, а, наоборот, рассматривал пейзажи в окошке. "Да-а-а, въехали ребята, — присвистнул он, когда мы миновали гору искореженного металла, в которой угадывались две неудачно повстречавшиеся машины. — Ты, я надеюсь, свою развалину застраховала?" "Родина-мать застраховала", — отшучивалась я. Машина была куплена редакцией — для меня, и застрахована редакцией же в страховой компании "Налко" сразу же после покупки на всю свою стоимость — а именно на двенадцать тысяч долларов. Сколько стоила персонально страховка, понятия не имею — поскольку страховала газета.
Чтобы не тащиться через центр, мы решили через Сокольники выскочить к "Рижской", а уже оттуда выехать на Ленинградское шоссе, которое и привело бы нас к дому. Но, как говорил незабвенный Михаил Афанасьевич, "Аннушка уже разлила масло". И мы, конечно же, об этом понятия не имели. Зато прямо перед нами были трамвайные пути, которым достаточно только раз попасть в гениальный текст, чтобы обеспечить себе светлый путь в мировой словесности. Еще перед нами была голубая "шестерка", и, само собой разумеется, светофор, зеленого сигнала которого все и ожидали.
И только загорелся зеленый свет, а я сняла ногу с тормоза, жуткий, оглушительный удар сзади обрушился на нас. Настолько мощный, что стоящая впереди "шестерка" прыгнула метров на пять вперед. Ирка сгребла Николеньку в тысячную долю мгновения. Живые, белые, мы замерли в каких-то вымученных, страшно напряженных позах после чудовищной встряски. Тишина. Ни нового удара. Ни звука осыпающегося стекла, ни криков. Выдохнув, я быстро осмотрела себя и спутников — ни царапины. Дар речи еще не вернулся ни к одному из нас — мы только оглядывали друг друга, хватая ртами благословенный воздух, как смертники-карпы на столе у домашней хозяйки. И тут я увидела мужика, вывалившегося из "шестерки" и на нетвердых ногах — по походке было видно, что он до сих пор не в себе — направляющегося ко мне. Первая мысль — убьет, кулаки у него — как чайники. "Посади бабу за руль..." — закончить он не успел, потому что перевел взгляд на нашу машину — и лицо у него вытянулось. Вместо окончания фразы я услышала сорвавшийся свист глубоко потрясенного человека. А что с машиной, наконец решилась спросить я, преодолевая смертное оцепенение тела и поворачиваясь назад. Зада у машины не было. Вместо него я увидела смятый капот "пятерки", следовавшей за нами. После некоторого усилия двери открылись, и вся наша компания на ватных ногах выползла на твердую землю. Крышу тоже перекосило. Самое удивительное — что на стеклах ни царапины, фары целехоньки. Вот что значит "Вольво". Мужик из "шестерки" тем временем вытряхнул из "пятерки", которая так здорово газанула, мальчонку лет восемнадцати со словами... Ну не будем уточнять, с какими словами. Как показала последующая экспертиза, мальчик был мало того что пьян (это можно было уяснить вообще-то и без экспертизы — тот случай, когда достаточно нюхнуть, чтобы опохмелиться), но еще имели место и наркотики — в этой истории они будут вместо классического подсолнечного масла.
Когда я подошла к старому и малому, Сеня (мужик из "шестерки") уже отобрал у парня документы и ключ. "Что, дорогой, машина, небось, батянина?" — сердечно спрашивал Сеня, заглядывая в его нанюхавшиеся глазки и выламывая мальчику руку. Тот кивал. "До конца жизни батяня на ремонт работать будет. Или квартиру продавать придется", — ворковал пострадавший. Это еще хорошо, что я газануть не успел, объяснял мне Сеня, а то бы полетел, как орелик. "Это хорошо, что трамвай за несколько секунд до удара успел проскочить, а то бы тебе, старик, не летать уже никогда", — внес ясность в наш разговор друг-Стасик. У сениной машины начисто отсутствовала задняя часть, перекорежило все двери, вылетели стекла.
Ясное дело, ГАИ при внимательном осмотре окрестностей не обнаружилось. Эдик ловит "тачку" и двигается в поисках милиции. Митя усаживает Ирку, которая до сих пор не пришла в себя, и обрадованного значительными событиями Николеньку на парковую скамейку, и бежит искать телефон. Телефон находится, а вот ГАИ, обнаруженное Стасиком аж на ВДНХ, ехать отказывается — район, оказывается, уже не "их". Через полчаса прибывает "правильное" ГАИ. Больше всего во всей этой истории гаишника оскорбляет, что самая хорошая машина — у женщины, а мужики черт те на чем ездят. Справившись с праведной классово-половой ненавистью, он начинает оформление бумаг — мы хором пишем заявления участников ДТП. Тормозной путь никто не измеряет — чего его мерить, когда дело абсолютно ясное. Потом мы отправляем моих пассажиров (кроме Стасика) домой, а милиционер составляет протокол повреждения. У меня получается 80 процентов деталей кузова. В кузов гаишник не лезет. Это, объясняет он, оценят уже на станции технического обслуживания. "У вас, дамочка, машина-то хоть застрахована?" — спрашивает он. Я киваю. "Ну так попробуйте теперь свою страховку получить", — следует совет. Затем он опять начинает копаться в бумажках, и, видимо, пережитый стресс пополам с усталостью и бесконечностью происходящего вызывает у меня жуткое раздражение. Нельзя ли побыстрее, спрашиваю я, и получаю вместо ответа взгляд. Пресловутая цикута — это разбавленная фанта по сравнению с этим взглядом. Но поскольку я уже осталась жива — взглядом меня не возьмешь. В этот момент мальчик впадает в истерику, обещая одновременно всех нас в порошок стереть ("в порошок уже не получилось", — комментирует Стас) и привезти деньги в неограниченных количествах хоть сейчас. "Нет, сейчас мы едем на медицинскую экспертизу", — говорит гаишник. "А это обязательно делать со мной вместе?" — интересуюсь. "Уверяю вас, — ледяным тоном говорит гаишник, — что вы никогда не получите страховку, если будете выступать и дальше в таком духе. Садитесь в машину". Оставив Стасика сторожить то, что было некогда вольвой, я гружусь в милицейский "Жигуленок".
Мы едем, едем, едем. Сначала куда-то за какими-то бланками. Потом на экспертизу в Измайлово. Потом еще куда-то. Сеня кладет мне руку на колено и, тяжело дыша, пересказывает личную жизнь, приговаривая, что "впервые познакомился с богатой женщиной". Жена, ясное дело, стерва. В районном отделении ГАИ я пытаюсь договориться о перевозке для машины. Нет, перевозка, похоже, существует для того, чтобы транспортировать личный транспорт с мест, не предназначенных для стоянок. Ехать на тросе и думать нечего — во-первых, полетели тормоза, во-вторых, как я понимаю, вытекло масло, в последних, заднее левое колесо не крутится из-за облепившего его мятого металла. Не получив законной перевозки, я тем не менее разживаюсь телефоном некой фирмы на Варшавском шоссе, которая радушно относится к моей просьбе.
К месту, где Аннушка пролила масло, мы прибываем вместе — я из ГАИ, перевозка — со своего Варшавского шоссе. Грузимся и едем по вечерней Москве — почти что на тройке и почти что с бубенцами (радио наигрывает что-то нежное). Уже затемно мы прибываем ко мне домой и выгружаем металлолом на заднем дворе.
Следующий день становится днем приема соболезнований и трудного решения. Что делать со страховкой? Опыта отношений, связанного со страховкой автомобилей, у меня нет. То, что "Налко" сделает какие-то телодвижения, чтобы от меня отмотаться и не платить денег (или хотя бы не платить все сто процентов страховки), априори сомнений не вызывало. Остаться без машины нет никакого желания, да и в газете такой поворот событий вряд ли вызовет припадок начальственной любви ко мне. Другой вариант — попытаться выколотить деньги у самого парня напрямую. Но это надо делать прямо сейчас — пока страховая компания еще не подключилась к решению моих проблем. В шумное редакционное обсуждение встряли мои знакомые — вовсе не близкие, но чрезвычайно практичные, и, как бы это сказать помягче, очень прочно, даже нахально прочно, стоящие на ногах. Они же предложили мне свои посреднические услуги. Идея мне не очень понравилась, но съездить к батяне нанюхавшегося мальчика я решилась — правда, в сопровождении двух своих знакомых, тех самых, которые прочно стоят на ногах. Целью было даже не выколачивание денег, а попытка выяснить — может мальчик вернуть деньги или нет?
Ну, что вам сказать? Мать рыдала, распушив остатки химической завивки. Отец, подполковник железнодорожных войск, смахнув скупую мужскую слезу, пообещал купить мне новый кузов к моей "Вольво". Мои доходчивые объяснения, что на станции техобслуживания машину еще не смотрели и вполне вероятно, что там вся начинка — только пионерам на металлолом, не подействовали.
Через неделю прибыли страховой агент и парень со станции техобслуживания. Вот когда я помянула добрым словом медлительного гаишника и простила ему женофобию. Умница, он все бумажки оформил правильно, и мне по заключению экспертизы причиталась вся сумма страховки — неполные двенадцать тысяч долларов. Отношения фирмы с подполковником, как там они будут получать с него деньги, меня не интересовали. Интересовало: когда деньги-то переведут? Дело в том, что выплата страховки должна была происходить в рублях по долларовому эквиваленту на день аварии и составления протокола. А дни шли. Не скажу, что я задолбала "Налко" звонками, но забыть о себе не дала. Где-то через месяц на счет редакции пришли эти самые почти двенадцать тысяч. Потом уже я пыталась понять, на чем основывалось мое неверие в happy end... На жизненном опыте, правильно подскажет читатель. Но и из опыта бывают счастливые исключения. Впрочем, счастье оказалось близким, но относительным.
Тут и новые пошлины на ввозимые автомобили ввели. Думать купить что-то дешевле двадцати двух тысяч было и нечего. А вот на новенькую "четверку" хватило. Она, конечно, не перламутровая, но почти зеленая.
НАДЕЖДА ПОКОЕВА