Поделиться статусом vagner'a и verdi

В Мадриде важная премьера — «C(h)oeurs», танцевальный спектакль с хорами из опер Вагнера и Верди в постановке Алена Плателя. Инициатор спектакля, глава Teatro Real Жерар Мортье, прибегает к элегантному сравнению: опера, точнее, эти самые хоры, были в свое время коллективным организатором и пропагандистом — то есть фейсбуком позапрошлого века.

«Я уничтожу порядок, расщепляющий единое человечество на враждебные племена, на могущественных и слабых, на привилегированных и бесправных, ибо он всех делает несчастными. Я уничтожу порядок, делающий миллионы людей рабами немногих, а тех немногих — рабами их же собственной власти и богатств». Это не кричалка оккупирующих Уолл-стрит, не манифест из социальных сетей и не спич на митинге, а пассаж из статьи «Революция», написанной в 1849 году Рихардом Вагнером. Эта статья, как и появившаяся тогда же вагнеровская брошюра «Искусство и Революция», в своем роде очаровательна — что-то вроде лютой, но поэтичной смеси Ницше с «Манифестом коммунистической партии». Процитированные обещания у Вагнера изрекает Революция, обещающая всему свету новый порядок, где все будут могучими, свободными, правдивыми братьями не столько во Христе, сколько в Аполлоне.

Понятно, что очень многое из того, что накипело у тогдашнего Вагнера, плечом к плечу с Михаилом Бакуниным стоявшего на баррикадах во время дрезденского восстания, органично перешло в либретто его «Кольца», но все же сейчас его мало кто воспринимает как идеолога мировой революции. Другое дело Верди: тот никаких памфлетов на социально-освободительные темы не писал, однако все знают, что он — «маэстро революции», что знаменитые хоры из его опер были для итальянского Рисорджименто «Варшавянкой», «Марсельезой» и «Интернационалом».

И вот теперь в мадридском Teatro Real ставят спектакль под названием «С(h)oeurs» (то есть и «хоры», и «сердца», в зависимости от того, раскрывать или не раскрывать скобки), где музыкальное содержание составляют именно оперные хоры Вагнера и Верди, а содержание идейное — жизнь толпы, массы и ее сложные взаимоотношения с индивидуумом.

Ставит «С(h)oeurs» по просьбе генерального директора Teatro Real Жерара Мортье известный бельгийский хореограф Ален Платель, руководитель труппы современного танца Les Ballets C de la B. И с этой постановкой вышла вот какая история. На самом деле Мортье предложил Плателю подумать насчет танцевального спектакля с хорами довольно давно, несколько лет назад. Где-то в конце 2010 — начале 2011 года проект стал уже принимать реальные очертания — и тут началось. Сначала общественное бурление в переживавшей правительственный кризис Бельгии, к которому после одной из акций приклеился ярлык «революция картошки фри» — но тут все еще смеялись слову «революция». Но потом началась «арабская весна». Потом новая волна протестов рассерженных горожан в Греции. Потом — Occupy Wall Street. Ну, и русский декабрь-2011, само собой. А теперь докатилось и до Мадрида, где за считаные недели до премьеры демонстрации протеста собрали полмиллиона человек.

В общем, накликали.

В этой ситуации чувствуешь себя внутри ультракондового советского учебника, где нудно рассказывается о том, как такое-то произведение отразило революционные настроения, свойственные прогрессивным слоям общества в ситуации 1848–1849 годов. Многие помнят — читаешь такое и думаешь: что за чушь, ну неужели все эти события, случившиеся во Франции и в Гватемале, в Венгрии и Испании, вот так вот и происходили с одинаковой автоматичностью неумолимого силлогизма, да еще вынуждали деятелей культуры тоже автоматически «выражать настроения». А теперь «С(h)oeurs» преподносится именно как выражение настроения, как констатация того, что мир меняется и что рецепты ХХ века более не работают.

Выходит, что Верди с Вагнером напоминают не столько о рецептах своего собственного века, сколько о самом духе «весны народов», о поиске новой общности и новой связи между людьми. Жерар Мортье прибегает к элегантному сравнению: сегодняшние протестные движения вдохновляются, строятся и организовываются с помощью Facebook, а вот в середине позапрошлого столетия коллективным организатором и пропагандистом, мол, была опера, точнее, эти самые хоры, выражавшие прогрессивную на тот момент национальную идею.

Но есть Ален Платель, чей театр ни в коем случае не про общность и преемственность. Его мир — беспорядочный, искривленный, гротескный, и каждый несчастный в нем бурно несчастен по-своему, причем здесь и сейчас. Спектакли Плателя, в которых изобилие виртуозно разыгранных судорог, конвульсий, бессвязных речей и противоречащих всем законам анатомии позитур напоминает самые устрашающие средневековые описания эпидемий одержимости,— не самый духоподъемный вид современного танца, и даже поклонники хореографа, употребляя по отношению к его творчеству слово «красота», оговариваются, что это красота уродства.

У Плателя вдобавок довольно своеобразные отношения с музыкой — ему случалось использовать, например, и барокко, и Моцарта, но чаще всего музыкальный источник подвергался агрессивной деконструкции. Как в спектакле «VSPRS», где бессмертная «Вечерня Пресвятой Девы» Клаудио Монтеверди звучала в виде отвязных вариаций джазово-роково-этнического толка.

Впрочем, «C(h)oeurs» в этом смысле совершенно особый случай: здесь будет некая толика современного саунд-дизайна, но основной массив музыки должен звучать, как в партитуре написано,— в яме штатный оркестр театра, на сцене его штатный хор, который Мортье заново набрал и которым очень гордится (судя по нескольким прошлым премьерам, гордится заслуженно); в афише театра спектакль проходит не по разряду «балет/современный танец», а по разряду «опера». И хору, так получается, доверена главная миссия — самым наглядным образом изображать диалектические отношения индивидуума и массы.

Сам Платель говорит, что хор для него даже «опасно красив». На практике это значит, во-первых, что он попытался было придумать и для хористов какие-то выраженные танцевальные партии (как делали, обращаясь к оперному материалу, и Триша Браун, и Саша Вальц), но потом отказался от этой идеи, потому что, мол, и без того хорошо: «Если восемьдесят человек одновременно просто шевельнут мизинцем, это впечатляет гораздо более, чем самый изысканный танцевальный паттерн». Но есть и еще одно: хореограф, практически не работавший прежде с большим хором, именно на этом примере (если ему верить) почувствовал двусмысленную соблазнительность массовости, коллективности: дескать, и тянет влиться в группу, выйти за пределы собственной личности, но боишься в ней потеряться.

И знакомясь с концепцией спектакля, понимаешь, что это ощущение было буквально как по заказу. Достаточно посмотреть на список авторов, у которых взяты использованные в спектакле цитаты. Там есть Марио Варгас Льоса, который, как ни крути, отстаивал в 90-е уж такой чистопородный капитализм, что теперешние оккупанты Уолл-стрит его просто линчевали бы, подвернись он им с такими взглядами. Есть Элиас Канетти — ну, это понятно, «Масса и власть», где сам феномен массы препарируется с настороженностью вирусолога. Есть свеженькое — «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, в которых создатели спектакля увидели прежде всего гуманистическое рассуждение о личной ответственности в условиях тотальной бесчеловечности — кто, мол, виновнее, начальник концлагеря или привратник газовой камеры. Ну и, наконец, Ортега-и-Гассет, из которого вообще-то с легкостью могли бы надергать цитат и те, кто после «C(h)oeurs» будет в тысячу первый раз громко возмущаться убожеством современного театра и современного искусства вообще. «Сюрреалист отважно кладет (избавлю себя от необходимости приводить это слово) там, где раньше стояли „жасмины, лебеди и фавны”, и полагает, что превзошел мировую литературу»,— например. В «Восстании масс» много говорится в том числе и о XIX веке, и это очень идет к образам вдохновленных оперными хорами народных толп, но итог чеканится понятно какой: «Первое — либеральная демократия на базе технического творчества является высшей из доныне известных форм общественной жизни; второе — вероятно, это не лучшая форма, но лучшие возникнут на ее основе и сохранят ее суть, и третье — возвращение к формам низшим, чем в XIX веке, самоубийственно».

И в ответ на прямой вопрос — вы-то сами как относитесь к революции — Ален Платель начинает чуть сбивчиво говорить, что, оно конечно, мы поначалу были очень воодушевлены, арабская весна и все такое, но, знаете, революция всегда пожирает собственных детей, радикализм — зло, мгновенных преобразований не бывает, а я так предпочитаю компромисс, постепенность и здравый смысл.

Мы знаем, что и Верди разочаровался в политике, когда возрожденная и объединенная Италия как-то сразу оказалась не великой державой, а второразрядной и не слишком уважаемой страной, и Вагнер стыдился того, что ради каких-то абсурдных идей пошел вместе с лавочниками на баррикады. Но это было дело неспешное. А тут — один спектакль, в котором отразилось все сразу: и воодушевление, и разочарование, граничащее с испугом и неуверенностью.