Любите ли вы задавать вопросы? Да-да, знаю, тот, кто задает слишком много вопросов, всегда знает слишком мало. И все-таки, если нравы собственного отечества вам известны достаточно хорошо, и вы почти ничем не рискуете, действуя по своему разумению, то попав в иные страны, вы можете получить во-о-от такой большой счет за во-о-от такие мелкие услуги.
К многочисленным ошибкам, совершенным мною в жизни — случайно и с чистосердечной готовностью, прибавилась еще одна. А именно — я три вечера подряд надевала свой новый пиджак фирмы Philippe Adec. Плохо было не то, что я его надевала, а то, что я надевала пятисотдолларовый пиджак на голую шею, сменив блузку на шелковый топик.
Но оставаться в блузке было сродни мазохизму — жара висела над Берлином, и только вечером, когда начинались выезды в театр, рестораны и в гости, становилось возможным несколько подышать.
Рассматривание засаленного ворота — будем называть вещи своими именами, и размышления о своих жизненных проколах пришлось на чудесное берлинское утро — солнце только поднималось, и промытая поливальными машинами зелень на газонах и розовые кусты дышали свежестью. Эта прелестная картина открывалась мне из окна моего номера на восьмом этаже в роскошном пятизвездочном Intercontinental.
Я сидела на огромной жесткой кровати, возвышающейся на постаменте посреди комнаты, разложив перед собой на сияющем белизной покрывале замурзанный пиджак. Но не только в моей голой шее было дело.
Вчера вечером мы с приятелем отправились в казино. Оттуда перекочевали в ресторан, оттуда в бар, оттуда поехали кататься по Берлину и уже глухой ночью заявились в гости к приятелю моего приятеля — известному немецкому музыковеду, с которым Стас дружил еще тогда, когда музыковед только подавал большие надежды в московской консерватории. Вечер — точнее ночь — был так хорош, что только уходя, я обнаружила, что на моем пиджаке спит его ньюфаундленд. Эрих пинками согнал пса с пиджака, долго тряс его в воздухе — отчего шерсть, налипшая на темно-брусничную шелковистую ткань, даже частично отряхнулась, долго целовал мне руки, и обещал приехать в гости. Так что темную полосу на воротнике дополняли налипшие длинные шерстины.
С российской туземной традицией путешествовать со своим утюгом, который изящно дополнялся палкой колбасы, обметанным накипью кипятильником и стиральным порошком, насыпанным в баночку из под детского питания, я рассталась так же давно, как с телевизором "Рубин" и девичьей привычкой выслушивать душещипательные истории всех своих подруг.
С замурзанного пиджака, который еще вчера был гордостью моего гардероба, мысль моя вернулась к номеру, посередине которого я восседала. Привычным взглядом осмотрела окружавшее меня великолепие, всякие там резные ножки-ручки, позолоту и бронзу.
В 500 долларов, которые за сутки моего проживания в этом номере платила пригласившая меня фирма, входила масса всего полезного и приятного. А именно — бассейн, ванна джакузи, занятия в тренажерных залах и еще какая-то ерунда. Вот эта ерунда и занимала мои мысли — наверняка, размышляла я, сюда же относится и глажка, стирка и чистка одежды. Что там чистка по сравнению с ванной джакузи — это, как и сказано однажды и навсегда, как штатский против военного.
Прикинув таким образом, я сложила в пакет пиджак, потом добавила к нему юбку и платье — ясно, что так качественно, как здесь, дома я эти вещи не почищу. Это с одной стороны. С другой — имело место и неосознанное жлобство. Раз уж мое пребывание здесь так дорого стоит, вернусь домой хотя бы в чищенном пиджаке.
Затрещал телефон. "Так ты идешь на завтрак или спишь?" — услышала я в трубке голос Стаса. "Ты знаешь, во что превратился мой пиджак, после того, как на нем поспала эта скотина?" "Ну мятый, ну в шерсти. Но нельзя многого требовать от музыковеда. Я прекрасно помню, как он отбивался от осадивших его около консерватории стаи дворняг папкой с нотами, а когда они от него начали удирать, погнался за ними по улице Герцена и продолжал колотить их нотами бранденбургского концерта Баха.Ты могла бы поступить так же".
Оставив пакет с вещами для чистки в номере, я спустилась к завтраку. Когда я вернулась, пакета, разумеется, не было, зато уже после обеда вычищенный и отглаженный пиджак, юбка и платье висели на плечиках в шкафу. Все-таки "пять звезд" — это, действительно, пять звезд, размышляла я. В две секунды все вычистили так, как в Москве и за неделю не почистят. Дав себе обещание в следующий приезд захватить специально для чистки непринимаемую в московских химчистках замшевую куртку, я напялила чистый Adec на плечи и отправилась в ночной клуб.
Расплачиваясь с Intercontinental-ем за телефонные переговоры, я обнаружила неведомый мне чек на 170 долларов. "А это еще за что?" — я помахала счетом перед портье. Похоже, мадам, объяснил он мне, вы что-то сдавали в чистку. И это за чистку, за пиджак, юбку и платье — 170 долларов?
Я остолбенела. Конечно, трата в 170 долларов не подрывала мой бюджет, но каждая вещь стоит столько, сколько она стоит, и каждая трата должна иметь смысл. За 170 долларов можно было бы заказать чистку пиджака в аппарате президента и пришивание пуговиц у Джорджио Армани. Вопрос в другом: стоит ли это делать?
Только теперь я сообразила, что не было большого труда спуститься в химчистку, которая располагалась в доме напротив — наверняка, там бы я заплатила сумму другого порядка. Безропотно расплатившись, я мысленно передала привет джакузи, и тренажерному залу и очаровательному близорукому музыковеду с ньюфаундлендом на веревочке.
На этом бы историю с чисткой пиджака и считать законченной. Но так получилось, что история эта получила продолжение — впрочем, косвенное, ибо ни пиджак, ни пятизвездочный Intercontinental больше в ней не принимали участия.
А случилось вот что. Через две недели я летела в Венецию. Под мирное гудение моторов я задремала и проснулась только от бряканья-звяканья бутылок, чашек, стаканов. Пришло время полетного ленча.
— Чай? Кофе? — заглядывая мне в саму душу нарисованными глазами, спросила стюардесса. Кофе, пожалуйста, попросила я. И спустя секунду чашка горячего кофе, вылетев от какого-то побочного мелкого движения из лебединой руки стюардессы, приземлилась мне на колени, обдав веером и моих соседей.
Но большая часть выплеснулась все-таки на меня. Я взвизгнула, как заяц, схваченный за глотку догнавшей его борзой. Я вскочила, чуть не опрокинув второй стаканчик с кофе, стоящий перед Стасом, у которого все очки были залиты моим кофе — но в последнюю долю секунды отпрянула. "Прошу прощения, прошу прощения", — лепетала она, промокая мои белые штаны (да, да, штаны были белые) каким-то куцым полотенцем.
Тут я завопила от боли второй раз: горячую ткань прилепить к свежему ожогу — это свидетельствует об истинно милосердной душе. Испугавшись, стюардесса метнулась вытирать орошенных кипящим кофе соседей, но они все дружно желали ей одного.
Точнее, сказал Стас, протирая стекла очков от коричневых разводов, возможно, но только вместе со всеми нами. И уже обращаясь ко мне, спросил: тебе-то хоть есть во что переодеться? Поскольку все вещи, кроме маленького саквояжа с косметикой и еще какой-то мелочевкой я, разумеется, сдала в багаж. Ты знаешь, сказала я, мне сейчас остро не хватает папки с нотами бранденбургского концерта.
Ноги у меня тем не менее болели и надо было во что-то переодеваться. Осмотр саквояжа ничего не дал — белые шорты, которые я там обнаружила, выставляли на всеобщее обозрение мои вареные бедра. Стас сказал, что у него в сумке есть джинсовые бриджи, но тут я сказала, что не собираюсь обращаться к итальянскому народу с речью: "Люди добрые, мы сами не местные..." Тут у Стаса возникла еще одна живительная идея: а что если застирать здесь твои штаны, на теле они высохнут. Между прочим, на обожженном теле, подытожила я.
Тут в ряду кресел сзади нас послышалось движение — наши соседи, итальянская семейная пара с девочкой-тинэйджером, на ломаном английском объясняли, что могут предложить мне белые джинсы их дочери. А потом, когда у меня будет возможность, я могу им вернуть штаны. За что я люблю Верди — за открытое сердце и темперамент. Рассыпаясь в благодарностях на всех известных мне языках, я схватила джинсы и пошла переодеваться в туалет. Там в крохотном пластиковом пространстве я стянула с себя загубленные штаны и влезла в любезно мне предложенные джинсы. Хотя, видит небо, если бы мне предложили кружевные панталоны до колен с подвязками, я бы приняла это с не меньшей благодарностью.
Прилетев в Венецию и получив багаж, я оставила Стаса заговаривать зубы нашим доброжелательным соседям и опять побежала переодеваться.
Курорт, куда мы ехали отдыхать, находился в пятидесяти километрах от самой Венеции. Это был даже не курорт, а очаровательное местечко с хорошей четырехзвездочной гостиницей. Добрались мы туда только к вечеру. И после душа, ужина и смазывания ног каким-то кремом я начала думать: что делать со штанами. Весь отдых впереди и белые брюки нужны.
Покупать взамен что попало не хотелось. Выход был, похоже, один: сдать все это в стирку. Хотя вряд ли крепкий кофе отстирается. С сколько это может стоить? Ну наверное, не 170 долларов — все-таки это не Intercontinental. Задавив в себе подозрение, что стирка будет равняться стоимости штанов, я вызвала housekeeper. Продемонстрировав ей испорченные брюки, я объяснила ей, что их надо постирать. Si, signora, si, закивала она. А гладить нужно? Воспоминание о 170 долларах сразу кольнуло: нет, не надо, подала вместо меня голос моя жадность.
Утром, перед завтраком ко мне постучала все та же housekeeper. Брюки были постираны, но она страшно сокрушалась, что едва заметные контуры пятна, если смотреть на просвет, оставались.
Как поняла я из объяснений и трех пальцев, которыми она размахивала у меня перед глазами, мои штаны стирали три раза и все-таки эти проклятые контуры остались. Ну остались и остались. Я надела на себя штаны и — никаких контуров не обнаружила.
Интересно, сколько все-таки стоила эта трехразовая стирка? Не желая к тому же копить все счета и чеки на последний день, я спустилась в reception и попросила счет за стирку. И глядя на сумму "4 доллара", которая красовалась на беленьком листочке, я почувствовала себя совсем обескураженной. Ошиблись, что ли? Может быть, 40? Может, счет за стирку еще не пришел? Нет, нет, заверил меня портье, все правильно, именно 4 доллара.
Как это там говорят англичане? Лучшее — враг хорошего? Зато теперь я точно знаю, что в конфликте лучшего и хорошего речь на самом деле идет о ста шестидесяти шести долларах. Впрочем, смешное дело — поверять Германию Италией и наоборот. Можно только сравнивать.
Надежда ПОКОЕВА