Двое суток, пока шли поисково-спасательные работы, провел на шахте "Зыряновская" специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ.
Я постоянно читаю про шахтеров. Без конца смотрю на них по телевизору. Они бастуют, они не получают зарплату, а их шахты взрываются. Они терпеливы, но гнев их страшен. Они, когда захотят, снесут любое правительство и любого президента. Но только за дело.
Шахтерам на "Зыряновской" вовремя платили зарплату. Они не бастовали, потому что были довольны своей жизнью. Они вовремя получали зарплату, потому что такой уж у них директор, всем бы такого. Им не было особого дела до правительства, и до президента тоже. Не самая типичная, согласитесь, шахта.
А теперь уж точно единственная такая во всей России. 67 шахтеров "Зыряновки" погибли. За что? Да почему, в конце концов, эти шахты все время взрываются? Говорят, не только у нас в России. Правда, у нас чаще. Говорят, у нас чаще, потому что везде в мире эти шахты понемногу закрывают. Или не понемногу, а, как в свое время Маргарет Тэтчер в своей Англии, большую часть и сразу. И научились английские шахтеры в итоге водить эти троллейбусы,— научились, никуда не делись. А как не хотели.
Я поехал на "Зыряновскую", как только услышал про эту катастрофу. Не было еще такой в России. За что они все погибли? Зачем занимаются этим самоубийством? Пусть водят троллейбусы.
Так мне казалось до этой командировки. И точно так же мне кажется сейчас, когда я вернулся.
А им не кажется.
И жалко их до смерти, и попробуй скажи им об этом. Работа у них адская, и самолюбие тоже адское. И семьи большие, и династии. И во всех президиумах шахтеры всегда сидели по заслугам.
Нельзя им туда спускаться, в эти их шахты. Так я теперь думаю. Так и раньше думал.
Шахтерская смерть
3 декабря, 7 часов утра. Шахта "Зыряновская", около часа езды от Новокузнецка. Холодно, минус 30. Темно. Перед входом в дирекцию шахты стоят человек пятьдесят. Курят, молчат. Ждут — а чего, сами не знают. Вроде их смена, а шахта все равно не работает, в забоях горноспасатели, но может, и шахтеры пригодятся. Говорят, подняли уже много людей.
К нам подходит человек, ему за пятьдесят.
— Журналисты? Пошли.
Мы идем с ним куда-то в полной темноте. Метров семьсот, километр? Останавливаемся перед огромной черной дырой в горе.
— Вход в ствол шахты. Вам сюда,— поясняет человек.— Не говорите никому, что я вас проводил.
У входа в шахту стоит еще один человек, он машет руками "КамАЗу", чтобы подъехал поближе. Но мешают какие-то рельсы.
— Вы откуда здесь? — замечает нас.— Уже знаете?
Из этой черной дыры будут выносить погибших шахтеров, которых сейчас поднимают спасатели.
— Я полторо суток не сплю и, наверно, долго еще не засну,— говорит этот человек. Его зовут Алексей.— Больше сорока человек погрузил. Не беспокойтесь, машин хватит. Если "КамАЗы" кончатся, вон, видите, "Газели" стоят.
— Поглядите, я не поседел? — вдруг озабоченно спрашивает он и снимает шапку.
Я таращу глаза, честно всматриваюсь, но такая темень.
— Да нет,— успокаиваю.
— Слава Богу, — говорит,— а то неудобно. Сейчас пойдут. Семь человек должны поднять. А, вот родственники идут. И там еще шахтеры должны быть с разных участков, для опознания. Там, понимаете, не всех можно опознать.
Мы ждем. Хорошо, что рядом маленький домик,— это, нам говорят, контора лесного склада, там печка в полкомнаты.
Я захожу в контору. Здесь несколько шахтеров в касках, с горящими фонарями над головами. Я тихонько говорю одному:
— Выключи фонарь-то.
— Пошел ты,— с готовностью откликается он и выключает.
На стене комнаты, смотрю, "Уголок техники безопасности". "Производственный травматизм и аварийность как на подземных выработках, так и на поверхности шахты из года в год снижаются. Но в последние годы травматизм снижается слабыми темпами..."
— Пошли! — в комнату вбегает человек, весь в угольной пыли.— Уже подняли, надо выносить.
Они быстро уходят. Минут через десять из входа в шахту выносят человека на носилках.
— Смотрите на номер аккумулятора,— переговариваются шахтеры и спасатели... На руке посмотри номерок.
— Да нет ничего... А, вот. Бабич.
Перед входом в ствол сбилось уже много родственников. На Бабича никто не отзывается. Выносят еще одного.
— Тоже аккумулятора нет... Ничего нет. Не опознан.
— Да куда вы там смотрите! — кричит женщина из толпы.— Кофта на нем должна быть!
— А наколка! У нашего наколка на плече! — кричит другая.— Ищите лучше!
Спасатели долго ищут.
— Ничего нет. Не опознан.
Выносят следующего.
— Есть номер на аккумуляторе! Белокопытов.
Женщина в толпе молча валится с ног.
Так выносят семерых. Пауза полтора часа.
В конторе лесного склада уже полно людей. Подошли еще родственники, журналисты, шахтеры, спасатели.
Опять выносят тела шахтеров.
— Посмотрите, я ему пришивала на внутренней стороне брюк кусочек одеяла...
— Еремин Паша, третий участок.
Все опять идут греться. Пожилой шахтер говорит.
— Я еще зеленый был, только собирался шахтером стать, а тесть говорил: не ходи ты в эту шахту, и ни в какую не ходи. Боялся шахты, как огня, хотя всю жизнь сам в ней проработал взрывником. Там, сказал, окошек нет и большие крысы бегают. Шутил. А боялся по-настоящему.
— Крыс, конечно, хватает. Тормозки наши жрут, как ни прячем. Очень чувствительные эти лариски. В 89-м, перед пожаром в шахте, все убежали. Из людей никто, правда, не пострадал. Но шахту тогда запечатали. Участок, где основной пожар был, только в этом году вскрыли: уголь горел.
Я не выдерживаю.
— Зачем же вы туда вообще спускаетесь? Вы самоубийцы?
— Почему самоубийцы? — рассудительно переспрашивает молодой.— Всякое случается. И на земле, и под землей.
— Все ты правильно говоришь,— вдруг соглашается со мной молодой шахтер.— Меня жена под землю сегодня не пускала, орала как сумасшедшая. А алюминщики с завода в Новокузнецке так и сказали: "Мало вам, дуракам, нечего лазить в эти шахты". А, с другой стороны, чем детей кормить?
— Идите,— говорю,— на тот же алюминиевый завод.
— Так там платят меньше и через раз,— подходит еще один шахтер.— А на "Зыряновке" вовремя платят.
С этим соглашаются все и начинают хвалить директора, который вовремя платит. А почему они в эту рулетку каждый день играют, остается непонятно.
— А если шахту закроют? — спрашиваю их.
— А чего ее закрывать? — обижаются.— Хорошая шахта. Оборудование приличное. А ремонтировать после взрыва там особенно нечего. Завалы расчистить да новую технику кое-где спустить. Через пару дней можно к работе приступать.
— Да ведь неделю назад уже был взрыв метана,— говорю,— пятерых ваших обожгло, теперь опять взрыв, 67 трупов. Завтра, не дай Бог, опять рванет.
— Да брось ты,— отмахиваются,— как это рванет?
Двое молодых шахтеров стоят в сторонке, помалкивают. Я подхожу к ним.
— Да, надо что-то делать,— говорит.— По-хорошему, драпать отсюда надо. И на поверхности-то здесь тошно. После смены отоспимся, водки выпьем и ходим, ищем девушек или, на худой конец, азербайджанцев: на них всю злость срываем. Азербайджанцы тут торгуют. Им холодно, а они торгуют. Мы их, конечно, мочим, но есть тут такие из наших, которые их в обиду не дают. "Крыша" у них местная. Обидно. Причем девушек очень мало, а азербайджанцев очень много.
Снаружи, у входа в ствол, опять женские крики. Вынесли еще одного шахтера. Из окошка конторы я вижу, как женщина рвется к носилкам, а ее не пускают, потому что совсем мало там осталось от ее мужа.
Достали уже 65 человек. На сегодня, похоже, все. Не подняли только двоих — тех, что качали воду в шахте.
Я ухожу, так ничего и не поняв в этой странной шахтерской логике. В шахту их уже жены не пускают, а детей кормить надо. Драпать отсюда пора, а куда? На завод, конечно, можно устроиться, а вдруг платить будут меньше? За неделю на шахте два взрыва, но больше, конечно, не будет ни одного.
В этот день еще бесконечные пресс-конференции, разговоры со спасателями, шахтерами. Нашли еще одного, шестьдесят шестого. Всех опознали. Все горноспасатели брошены на поиски последнего шахтера.
Шахтерская жизнь
Следующий день, утро. Мы идем по Сибирской улице. Она совсем рядом с шахтой. Этот мороз за тридцать, моментально хватающий за все живое, не имеет ничего общего с мужичком, лет сорока на вид, за воротами аккуратного деревянного дома. Мужичок стоит без шапки, в распахнутом пиджаке на голое тело, присматривается к чему-то на улице и бормочет что-то.
— Случилось что?
— Да вот, Саньку привезли или нет, не знаю. Вроде милиция снег очищала около дома с утра. Ждем из морга с минуты на минуту, а все не везут. Завтра похороны. А вы что? Замерзли? Давайте в дом.
В доме грели две печки. В большой комнате с ковром, цветным телевизором и видео мальчик лет восьми и девушка "призывного" возраста, лузгая семечки, напряженно смотрели диснеевский мультик. На нас не обратили внимания.
— Дом-то хороший, в прошлом году купил,— рассказывал хозяин, сразу раздевшись до пояса.— 40 миллионов отдал, так и не жалко, тем более деньги-то не я, а жена заработала. Теперь ремонтирую. Сам бы ни за что на него не заработал. Но жизнь какая-то пошла. Жена телеграфисткой работает, дали ей несколько лет назад бумажки, сказали, что акции. Акции так акции, мы все квитанции на любую телеграмму бережем, тем более такую. А несколько месяцев назад какая-то фирма стала эти акции покупать. И дали ей кучу денег! Мы на них этот дом и купили. А то жили бы в Логу, над шахтой, в халупе этой всю жизнь.
Отец Александра Галиуллина 36 лет отработал на "Зыряновской", и все семеро его детей сейчас на ней работают.
Отец, правда, года четыре назад умер. Но успел пожить в новой квартире в Белодомах, что рядом с шахтой, хорошее место, отец эту квартиру всю жизнь ждал. А после его смерти отобрали квартиру. Директор сказал старшему брату, что шахта строила, шахта и назад берет. А в семье не то что дети, а и все зятья на "Зыряновке" работают, и дядьки все тоже. И всем жить негде, страшная давка и теснота, настоящая беда.
Александр узнал про взрыв 2-го днем. Побежал к зятю: знал, что у того в это время была смена. Зять спал, долго не открывал. Александр долго стучал, думал, что спит, потом понял, что больше стучать нет смысла. Медленно пошел к своему дому, соображая, как теперь быть и что говорить жене и всем остальным. Тут заспанный зять и открыл дверь и окликнул родственника раздраженно: "Ну ты стучишь. Мертвого разбудишь".
— Ну, я так и подумал...— начал Галиуллин-средний и прикусил язык.— Как там, Саня?
Саня рассказал.
— Только с братом Серегой спустились в шахту, пришли, сели тормозок есть — взрыв. Ничего не видать, то ли пыль, то ли дым, сорвало каски, самоспасатели, фуфайки, самих на стены швырнуло. Железобетонная затяжка пролетела мимо. Стали на ощупь искать самоспасатели, нашли каким-то чудом, надели кислородные маски, стало полегче. Хотим идти к выходу, смотрим, а перемычку завалило столбом, еле открыли. В лицо — свежая струя. Мы обрадовались, пошли к выходу, тут воздуху по всем правилам техники безопасности наверху сделали реверс, и мы опять оказались в самом дыму.
Им пришлось искать другую дорогу. Самоспасатели уже не помогали, угарный газ сочился через маску, слабели руки и ноги.
— Серега,— сказал старший брат младшему.— Я пьяный какой-то стал, ноги не держат. Давай сядем, посидим минутку.
Младший разозлился и потащил старшего к выходу, тот был уже совсем никакой. Так и вытащил.
Я посмотрел на детей и увидел, что они, открыв рты, слушали рассказ отца, который оказался интереснее диснеевского мультика. Он спохватился, замолчал, укоризненно посмотрел на меня: ты, в смысле, виноват, при них-то не надо бы. Мальчик молча засобирался в школу.
— Во вторую смену учится. Его мать вчера спрашивает, ты кем будешь, когда вырастешь? Только шахтером, говорит. Не пущу, закричала, как будто он не в школу, а уже в шахту идет. Я ее успокоил. Когда он вырастет, говорю, все шахты давно закроют. Она все равно ревела.
Не шахтер
А я вспомнил, как вчера мы ездили в Новокузнецк, к шестерым уцелевшим после этого ада. Двое, Женя Шааб и Паша Коцеруба, совсем молодые, одному — 21, другому — 19; их уже десять раз показали по телевизору, и они уже командуют фотографу, с какого ракурса ему лучше их снимать. Мы долго разговариваем с ними об этом взрыве, о том, как они вышли. Они рассказывают, как шли, потом ползли сто метров, как отключились, как их вытащили. А я все хочу спросить: да зачем вы туда ходите?
— Да зачем? Низачем,— неожиданно говорит Женя.— Я же студент горного факультета академии в Новокузнецке, у меня договор с "Зыряновкой", она за мое обучение платит, я еще должен по этому договору три года отработать. А так-то я, конечно, не хочу. На экономический поступал, в шахту с самого начала не было особого желания идти. Не поступил. Теперь заканчиваю горный факультет.
— Так и останешься на шахте?
— Я не сумасшедший. Отработаю свое и уйду. Все равно закончу экономический факультет и никогда не вернусь на шахту.
— Ты это после взрыва решил?
— Я это всегда знал.
Ну вот. Хоть один.
Пора провожать Женьку
— К Женьке пора идти, сейчас понесут,— сказал хозяин.— С детства его знаю. Он к нам на гору в Лог приходил кататься на санях, и в кино вместе ходили, и на свадьбе его гулял. Обидно, ему жить бы да жить. А то такие уроды по земле ходят... Один, молодой, подошел с час назад, сказал, что друга ищет. Я спрашиваю, какого друга, а он не может сказать, как его самого-то зовут. А не пахнет. Укололся по-сильному. Вся молодежь колется. Порция ханки меньше, чем бутылка водки стоит. А ляпка, где сразу две-три порции,— тридцать, говорят, тысяч. Сейчас старший брат придет, и к Женьке.
Тут и брат пришел, лет сорока пяти.
— Новых фильмов не купил? — требовательно спрашивает.
— Мультики.
— О, давай! Чип и Дейл или дядя Скрудж?
— Чип. В шахте знаешь чем хорошо работать? — вдруг горячо взялся объяснять мне хозяин.— Все время одна температура. Летом прохладно, зимой тепло. Понял?
— А еще чем хорошо?
Долго думал, минуты две. Потом пожал плечами:
— Больше нечем. Это единственное.
Старший брат, сидя на корточках, тискал ленивую кошку. У обоих были совершенно одинаковые красные глаза.
— А мой-то,— старший брат говорит,— кот! В ту ночь с восьми вечера, как бешеный, стал прыгать. И Граф чуть цепь не порвал.
— Кто это — Граф?
— Собака, кавказец, кто еще. Дом-то прямо на шахте стоит, вот они и взбесились. Слышь, Саня, брат зятя-то ходит-ходит по комнате и через каждые пять минут вскрикивает: "Ух, вытащил ты меня, брат, вытащил, по гроб я тебе обязан!" Тот говорит: "Да брось ты". Так и разговаривают. Последнего не нашли, ты не знаешь?
— С водолазами вроде искали, он же воду качал перед взрывом. Еще не нашли.
Я им говорю, что мне полчаса назад в МЧС сказали, что собаку должны привезти из Кемерова с кинологом.
— Ух ты — собаку! — восхищенно говорят они и смотрят на меня уважительно.
— Ну что,— застегивает хозяин пуговицы рубашки с короткими рукавами,— пошли к Женьке.
По дороге старший брат упрямо доказывает мне, хоть я и не собираюсь спорить, что "Зыряновка" лучше всех остальных шахт. В основном потому, получается, что зарплату, благодаря директору, платят вовремя. А то на соседней "Абашевской" давно не платят. Люди там в основном тихие, смирные, но четвертый участок как-то не выдержал, забастовал.
— Не вышли из забоя, легли, и все. К ним директор спустился, говорит: "Если через два дня не найду денег, приду и лягу вместе с вами в забой". Ему отвечают: "А на хрена ты нужен с нами лежать? Ты иди деньги ищи". Через два дня заплатил 20 процентов и больше ни шиша.
А младший перебивает его, торопится, пока не подошли, рассказывает, что работает комбайнером в забое, комбайнерам платят больше всех, и за дело.
А я думаю о том, что с угольным комбайном связано такое, о чем тут, на шахте, все помалкивают.
Версия
На пресс-конференции измотанный, с черными кругами под глазами вице-премьер Сысуев (а кто тут не измотан, кто без кругов?) сказал, что кое-что о причинах аварии становится известно. Что нашли место, и что где-то там комбайн... Дальше говорить не стал, остановился. Журналисты пытали его, без успеха.
Я знал продолжение. Горноспасатели даже друг с другом не говорят об этом. Под салазками комбайна, который режет уголь в забое, нашли разорвавшийся самоспасатель. Он не мог взорваться во время аварии. Как он попал под комбайн, неизвестно. Чья-то глупость, неряшливость, черт его знает что еще. Самоспасатель часто мешает шахтерам во время работы, они снимают его, кладут рядом с собой, мог он просто соскользнуть по лаве под рейку комбайна, а там вода, химическая реакция, взрыв, вспышка огня. Такое уже бывало, шахтеры помнят. Правда, раньше заканчивалось без последствий, а тут, скорее всего, был залповый выброс метана, счетчики его не зафиксировали, вроде концентрация была в норме, 0,2 процента. А уж метан поработал на шахте как умел. Случайность.
А вообще, все ждут заключения правительственной комиссии. Может, скажут, что и не так все было,— и это окажется правдой. Молчит комиссия. Малышев говорит, что нужна реструктуризация. С ним согласны. Тулеев говорит, что Малышев — враг. С ним тоже согласны. Сысуев потрясен. Кириенко молчит. Ельцин выражает соболезнования из Швеции, Черномырдин из Москвы. Комиссия работает. Шахту вот-вот откроют.
Шахтерские похороны
Мы подходим к дому Дремовых. Улица Пархоменко, 17. Это с полкилометра от шахты. Евгений Иванович Дремов, Женя, 1966 года, жена и дочка семи лет, как погиб, толком неизвестно. Его хоронят одним из первых, потому что одним из первых подняли.
Длинная процессия, идут быстро, потому что мороз стал прибывать, никто не плачет, тихо переговариваются.
— Одной женщине в морге выдали не ее труп, представляешь!. Ох она и кричала.
— Ты слышала, что Тулеев сказал? Что на каждый миллион тонн угля в Кузбассе приходится два трупа. Значит, "Зыряновка" еще не выполнила норму, угля пока больше дает.
— Ты к гробу не подходи, гроб не неси, уронишь еще, ты же выпил-то как, заберите его кто-нибудь, люди...
— Что за собака все время под ногами путается, может, дремовская, слышишь, как скулит? Не уходит... нет, у Дремовых другая. Чья собака?
— Говорят, московское начальство на другие похороны поехало. У нас-то будет кто-нибудь? Хоть бы замминистра какой-нибудь подъехал, Шойга, что ли...
На кладбище с шахтером прощаются недолго. Очень холодно. Шахтера похоронили. Завтра еще 49 человек. И может, найдут последнего.