Искусство присвоения

В Tate Modern открывается ретроспектива Дэмиена Херста, самая большая из проходивших когда-либо выставок самого известного современного британского художника. Здесь будут все его главные работы: "Физическая невозможность смерти в сознании живущего" (мертвая акула в бассейне с формальдегидом), "Тысяча лет" (инсталляция с коровьей головой и плодящимися, летающими и умирающими мухами), картины с мертвыми бабочками, медицинские кабинеты, первые живописные эксперименты, статуя "Гимн" (огромная бронзовая копия анатомической модели человека со снятой кожей и обнаженными внутренностями) и, наконец, "За любовь Господа" — знаменитый инкрустированный бриллиантами платиновый череп с настоящими человеческими зубами.

Вообще-то выставка Херста в Tate планировалась еще в 2003 году. Но ее опередил Чарльз Саатчи, собственными силами и не спросив у Херста устроивший его ретроспективу у себя в галерее. Тогда художнику не понравилось, как были расположены и отобраны работы (например, Саатчи выставил раскрашенный фирменными херстовскими точками автомобиль Mini, который Херст сделал для благотворительного аукциона и вообще за произведение искусства не считал). После этого Херст перекупил у Саатчи большую часть своих работ и отказался иметь с ним впредь дело.

Сейчас для ретроспективы Херста более тревожный момент, чем девять лет назад. За последние года три его репутация решительно пошатнулась. Вывести Херста на чистую воду пытались много лет. Если даже вынести за скобки обвинения в пустоте и спекулятивности, Херсту ставили в упрек еще несколько вещей. Во-первых, он ничего не делает сам: не то что не ловит акулу, не пилит овцу, не гранит бриллианты для черепа, но даже и не пишет большую часть своих картин. Понятно, что для современного художника это не очень существенный упрек, но есть и более важный — в плагиате, присвоении чужих методов и образов. Художники из движения Stukism (борющегося за новую живопись против концептуального искусства) буквально расписали почти все ключевые херстовские работы с указанием их оригиналов. Часто они передергивают, и речь скорее идет об источнике вдохновения, но часто и о прямом плагиате. Больше всех пострадал друг Херста начала 90-х нью-йоркский художник Джон Лекей — у него Херст крал идеи буквально пачками (включая и череп, покрытый драгоценными камнями). Все это было бы совсем не страшно, если бы Херст не был яростным защитником собственного авторства, не судился бы с каждым, кто, в свою очередь, пытался использовать его искусство в ненадлежащих целях (так в 2008 году был довольно громкий скандал с граффитистом Cartrain, включавшим в свои работы изображение все того же херстовского черепа).

Но неожиданным образом первым серьезным ударом для репутации Херста стали не все эти истории, а момент, когда он три года назад решил выставить сделанную своими руками живопись — в основном натюрморты с черепами, выполненные под раннего Фрэнсиса Бэкона. Как ни странно, Херст оказался попросту плохим, непоправимо вторичным художником. Большая часть критиков была в ужасе или растерянности, старые враги ехидничали, все говорили, что ниже падать некуда.

Но оказалось, что есть. Только что в одиннадцати отделениях Gagosian Gallery (в Нью-Йорке, Лондоне и еще семи городах) прошла выставка Херста "The Complete Spot Paintings". Это — сотни работ за 25 лет, кропотливо собранные по коллекционерам и представляющие собой разноцветные точки, расположенные в разных конфигурациях на белых холстах. Эта мегаломанская бессмыслица, кажется, обнажила положение вещей (в духе "король-то голый"). Критики были еще более радикальны, чем после картин с черепами. Кристиан Виверос-Фон из The Village Voice даже написал Херсту издевательский некролог.

Этот идиотически-тотальный, разбросанный по всему миру проект действительно высвечивает главное про Херста: он представляет собой индустрию современного искусства, сосредоточенную в одном человеке. Статус самого богатого в мире художника, бесконечные аукционные рекорды и финансовые странности, весь этот круговорот огромных денег — в случае Херста не просто антураж, а в большой степени содержание его искусства. Объясняя смысл херстовских работ, обычно говорят о смерти. Однако Херста больше интересует, кажется, не напоминание о ней или объяснение ее, а присвоение, обладание смертью. Именно это обладание оказывается в такой системе главной целью искусства (отчасти об этом писал в эссе "Рыба в растворе", самом глубоком тексте о Херсте на русском языке, израильский писатель Александр Гольдштейн). Поэтому все его мертвые животные — факты искусства не сами по себе, а только вместе с историей их покупок и продаж. Вершина здесь — конечно, все тот же череп, самый дорогой в производстве объект современного искусства, в основе которого — фактические останки человека. На выставке в Tate он будет охраняться с предосторожностями, какие применяются только по отношению к Туринской плащанице, "Гернике" и еще паре объектов такого уровня.

В принципе, такого же рода индустрию, хотя и более смешную, представляют собой его точки. Это — своего рода фабрика изобразительного авангарда — производство вещей, в которых Херсту не принадлежит ни работа кистью (точки делают художники-ассистенты), ни метод (точно такие картины писали американские минималисты 60-х), ни видение (оно там радикально отсутствует). Его — только имя, которое, собственно, и создает произведения, превращает в факт большого искусства и материал продажи.

В основе работы Херста, таким образом, оказывается очень радикальный жест: он присваивает не только объекты, живые и мертвые существа, не только чужие образы и идеи — но сам механизм функционирования современного искусства, как в философском, так и в рыночном смысле. Делает этот механизм настоящим, главным содержанием своего творчества. В этом грандиозном экономическом метадействии последние следы собственно искусства, как интеллектуальной или духовной деятельности, логичным образом исчезают. Большинству критиков после недавних выставок кажется, что Херст совершил эстетическое самоубийство. Возможно, ретроспектива в Tate даст возможность заново понять, на что похожа его история в целом.

Лондон, Tate Modern, с 4 апреля по 9 сентября