Музыкальный фестиваль "От авангарда до наших дней" открылся в Театре оперы и балета Санкт-Петербургской консерватории мировой премьерой оперы Александра Мосолова "Плотина" (1930). ВЛАДИМИР РАННЕВ оценил не только подвижничество фестиваля, но и проблемы, с которыми он не мог не столкнуться в таком амбициозном проекте.
Это последнее сочинение Мосолова-авангардиста до его трагической перековки с полным набором сопутствующих кошмаров: обличительные статьи в советской прессе, исповедальные письма Сталину, доносы, арест и лагерь, затем скитания по провинциальным городам, работа в домах культуры и фольклорных экспедициях по медвежьим углам (последнее было распространенным убежищем обескровленных бунтарей 1920-х — добровольная ссылка, бархатный ГУЛАГ без конвоя и лесоповала). "Плотина" готовилась к постановке в ленинградском ГАТОБе (ныне Мариинский театр), и его "штаб сквозной бригады" даже торопил композитора, "чтобы осуществить скорейшее появление на советской сцене советской оперы". Но времена стремительно менялись, и проблемная опера о варварском строительстве ГЭС с неоднозначной характеристикой "враждебных элементов" — кулаков и несознательного крестьянства, выступающих против индустриальной машины первой пятилетки — представилась культначальству "преступной политической близорукостью". Почти готовую оперу сняли с постановки, и впервые она прозвучала только через 80 лет, и лишь благодаря тому, что худрук фестиваля Игорь Рогалев обнаружил в архивах Санкт-Петербургской консерватории ее клавир.
Строго говоря, то, что мы услышали на этой премьере — лишь отчасти Мосолов. Музыка была перекомпонована, заново оркестрована и декорирована индустриальными шумами, отчего говорить об аутентичном артефакте мы не можем. Но это в данном случае и не важно. Главное, что консерваторским студентам представилась возможность поучаствовать в большом новом деле, что в стенах учебного заведения большая редкость. И именно в этом статусе — как практикум по музыкальному авангарду — нужно рассматривать и оценивать эту постановку, в которой, с этой позиции, работа оркестра, солистов, хора (фольклорный ансамбль консерватории) и танцоров обнадеживает, а все неизбежные для такой масштабной партитуры огрехи оправдывает студенческий энтузиазм. Как правило, в таких проектах недостаток профессионализма компенсируется избытком фантазии. Но в том-то и проблема в данном случае, что авторы постановки — режиссер Софья Сираканян, балетмейстер Илья Устьянцев и видеохудожник Александр Малышев — не предложили никаких оригинальных идей. Притом, что они имели дело как раз с такой эпохой, для которой все новое и радикальное было фетишем. Тут бы и развернуться, но акустический радикализм Мосолова оказался в этот вечер в тисках оперных шаблонов романтического века — той эстетики, которую авангардисты 1920-х активно не жаловали. Студентами все было сделано так, как их учат в консерватории — но учат ведь совсем на другом материале. И то, что они прозевали проблему стиля — главный минус этой работы. Певцы выходили на авансцену, пели в зал и, закончив, уступали место своим коллегам. Причем пели в манере вердиевских экзальтированных персонажей. При этом сценография была весьма условна, отчего все действо походило скорее на концертное исполнение, чем на театральную работу. Единственное, что оживляло картинку — хореография Ильи Устьянцева, в которой гимнастический элемент как бы намекал на механику мейерхольдовского театра, но с такой робостью и оглядкой на классическую балетную технику, что Мейерхольд рядом с этой компромиссной продукцией кажется ультрановатором. Странно, что молодые творцы оказались консервативнее того поколения, от которого их отделяет почти столетие. И тут дело не в том, что какие-то оригинальные постановочные идеи не удалось реализовать, а в том, что они отсутствовали. В результате, самое свежее и авангардное, что досталось увидеть в этот вечер, — это кадры из фильма "Энтузиазм: Симфония Донбасса" Дзиги Вертова, которые открыли и закрыли оперу.
Тем не менее, этот опыт достоин продолжения. Робость и наивность, с которой постановочная команда выполнила свою работу, тем и объясняется, что нормой жизни в учебном процессе Петербургской консерватории является рутина — важная составляющая в оттачивании мастерства, но плохой помощник для экспериментов. Если эксперимент, подобный этой "Плотине", станет хоть и редким, но неизбежным гостем в консерваторских стенах, за смелостью и фантазией студенты в карман не полезут.