55 лет назад, летом 1957 года, получило международную огласку "дело Московского университета", или, как его называли по имени одного из фигурантов, "дело Краснопевцева"
Девять человек — Краснопевцев, Рендель, Меньшиков, Покровский, Обушенков, Гольдман, Семененко, Чешков и Козовой, большинство из которых были выпускниками истфака МГУ — выступали против закулисных политических интриг руководства и участие народа в реальной политике — деятельность этой группы стала частью первого после 1917 года общественного движения 1950-х годов, началом того, что сегодня принято называть гражданским обществом. В итоге все они были осуждены и провели от 6 до 10 лет в мордовских лагерях. Сегодня Лев Краснопевцев — хранитель открытого в 1992 году в Москве его усилиями музея предпринимателей, меценатов и благотворителей. "Огонек" встретился с этим редким во всех отношениях человеком, чтобы расспросить, как его и его друзей полвека назад превратили в диссидентов.
— Вы и ваши единомышленники отдавали себе отчет, что несогласие с властью может закончиться лагерем или в начале 50-х у вас была надежда, что пришли другие времена?
— Тогда все ждали существенных реформ. Было очевидно, что в руководстве страны есть ядро людей, которые понимают, что дальнейшее существование этого загнивающего экономически и политически режима невозможно. И хотя ХХ съезд с его разоблачением культа личности Сталина не был для нашей группы откровением, мы как историки зашли гораздо дальше его выводов, он породил у нас надежды. Но их перечеркнуло в 1956-м подавление венгерского восстания. Тогда стало ясно, что танки — все-таки основа существующего режима. Но народ у нас был серьезный, все окончили истфак МГУ, кроме двух ребят-инженеров. Двое были уже кандидатами наук, несколько человек, и я в том числе,— аспирантами. Конечно, мы были разными людьми, с разной степенью решительности и полнотой отрицания марксизма-ленинизма и советского строя, но власть идеи была для нас выше практических соображений. Об опасности мы не думали.
"В первые же дни учебы нам показали рыжеволосую девушку: "Смотрите, это Светлана Сталина!" Наше первое курсовое собрание открыл зять Молотова, парторг истфака Никонов. Как обычный студент появлялся здесь Григорий Котовский, сын прославленного командарма. На нашем курсе учились Лев Рейснер, внук автора первой советской Конституции 1918 года и племянник Ларисы Рейснер, и Толя Каплан, племянник Фани Ефимовны Каплан... Я так понимаю, что задача истфака в тот период была создать монолитный сплав из преданных партии и умных людей, именно так — преданных и одновременно умных".
— Какие цели ставила перед собой ваша организация?
— Изучая историю, мы пришли к выводу, что Октябрьская революция стала трагической ошибкой, прервавшей естественный ход развития страны. Такие же мысли были рассыпаны в головах тысяч людей. Университет, который я сам окончил в 1952 году, в 1955-м, когда я пришел туда в аспирантуру, бурлил. Студенты все время что-то обсуждали, не ходили на лекции, требовали реформ. Все это тоже было частью того нового потока идей, который захватил нас и уже не давал вырваться. Мы просто хотели разобраться в том, что происходит с нашей страной. Мы были принципиальными противниками всякого насилия. И в листовке, которую мы выпустили в июне 1957-го, не было даже намека на призыв к насильственным действиям. Одно из наших требований — собрать съезд "руководящей и направляющей" партии. Который дал бы наконец слово и тем, и другим, и третьим. И выяснил настроения народа.
"Еще в 1952 году один из тогдашних собеседников отошел от нашего круга, сказав: "Нет, ребята, я не хочу копать никель в Норильске!" Не то чтобы я об этих последствиях не догадывался — у меня фактически не было выбора. Я ведь не только эмпирически воспринимал все безобразия, которые происходили вокруг. История как профессия дает человеку очень много, но она же его и порабощает, ставит ему жесткие рамки. Когда видишь, что какие-то вещи прямо противоположны не только здравому смыслу, но и законам развития человеческой цивилизации, ты уже никуда не можешь деться от этого понимания".
— Кроме того, вы требовали отмены 58-й статьи УК — той самой, "за антисоветскую деятельность". По ней вашу группу вскоре и осудили?
Сегодня, как и в конце 50-х, Краснопевцев не понимает, почему власть сочла его группу опасной
Фото: Светлана Привалова, Коммерсантъ
— Да, хотя, подчеркну еще раз, мы всего лишь считали необходимой общественную дискуссию о будущем страны, выступали за цивилизованные формы и нормы жизни. Чтобы у людей была возможность открыто, а не на кухнях говорить о том, что происходит в промышленности, сельском хозяйстве, культуре. Гласно обсуждать вопиющие провалы, лечить язвы. Мы сами уже отошли от марксизма, но считали, что страна, народ сделать это еще не в состоянии. Так что пусть КПСС остается, но положение в стране должна обсуждать вся партия, а не какая-то узкая группа лиц, назвавшая себя пленумом ЦК.
— Вы говорите об июньском пленуме ЦК КПСС 1957 года, где пытались скинуть Хрущева, а в итоге сместили "антипартийную группу" Молотова, Маленкова и Кагановича?
— То есть судьба страны, как и во времена Сталина, решалась в закулисной схватке ключевых фигур с привлечением силовых структур, без участия народа. Почему все делалось конспиративно, в тайне? Мы считали это совершенно недопустимым и приняли решение обратиться к общественности с политическим заявлением. Как мы узнали позже из следственных материалов, 50 из 300 листовок, которые мы распространили в июне 1957 года в обычных жилых домах на Пресне и в Сокольниках, оказались в КГБ. Но большинство этих криминальных по тем временам листочков люди забрали и никуда с ними не пошли.
— То есть большинство граждан оказались скрытыми "отщепенцами"? А вашу группу вскоре осудили за антисоветскую деятельность, направленную на реставрацию капитализма, и сроки вы отбывали в системе Дубравлага. Кто же оказался в мордовских лагерях в числе первых советских диссидентов, хотя само это слово было еще не в ходу?
— Герой Советского Союза, в прошлом командир партизанского отряда Павлов. Он написал наверх гневное разоблачительное письмо, в котором ругал Хрущева и Фурцеву. Армейские офицеры, прошедшие войну. Один из них, Витя Вершков, капитан первого ранга на флоте, человек искренний и наивный, написал письмо в ЦК — критиковал армейские реформы, затронувшие пенсии офицеров. И получил за это срок. Были парнишки-рабочие из Мончегорска — их возмущало то, что творится и на их предприятии, и в стране, и не скрывали этого. Один человек до того, как попасть в лагерь, был заместителем министра. Хрущев тогда затеял перекройку министерств, по-моему, в совнархозы, а хозяйственники понимали, что все это — очередная дурь власти ради того, чтобы сломать старое и на этом подняться. Вот он и высказался на партсобрании. Он страшно переживал, часто даже плакал — никак не мог понять, как это его запихнули на нары из его кабинета, откуда он руководил работой серьезных предприятий. Мы знали, что старых политзаключенных Хрущев выпустил. А тут оказалось, что к весне 1958-го уже набрали новых. Правда, почти всех таких, как мы, сам Хрущев и выпустил за год до своей отставки. Всем предлагали только написать просьбу о помиловании и выпускали в пять минут. Но трое из нашей группы, получившие по 10 лет заключения, отбыли их полностью. И мы увидели, как уже при Брежневе в нашем лагере появились новые инакомыслящие — в 65-м, когда арестовали Синявского и Даниэля, пошла следующая волна диссидентов. Синявский попал именно к нам в лагерь.
— В годы перестройки выяснилось, что скрытые инакомыслящие есть даже в политбюро, а "диссидентов в душе" в стране миллионы. А в 1991-м советский строй в одночасье рухнул. Праздновали победу?
— Мы никогда не мечтали, чтобы при этом распалась наша страна. Для многих распад СССР стал трагедией. На самом деле еще большая трагедия была в том, что рухнула экономика. В том числе и машиностроительный завод им. Орджоникидзе, на котором я после освобождения шесть лет проработал слесарем, его станки отправлялись на сотни советских предприятий. Хорошо, что все-таки удалось удержать Россию от развала и серьезно ее перестроить. Мы вошли в мировое экономическое сообщество, у нас есть рубль, который можно поменять на любую валюту.
--Что происходит сейчас: вместо объединения всех, кто хочет перемен, опять разборки и разделение на своих и чужих?
— Диссидентство — это, увы, не только протест против авторитаризма, это внутренняя болезнь России. Но, я надеюсь, преодолимая. Те, кто не давал уничтожать Химкинский лес, те, кто ездил с белыми ленточками по Садовому, заставят всех "несогласных" объединиться. А власти — перестать искать среди думающих и активных граждан новых диссидентов. В России никогда не умели достойно спорить и выслушивать оппонентов. Нам нужно научиться договариваться.