Выбор Игоря Гулина
Стихи
Лев Лосев
Издательство Ивана Лимбаха
Лев Лосев умер в 2009 году. С тех пор вышли посмертная поэтическая книжечка и два больших тома — литературоведческих работ и мемуарной прозы. Но это издание — самое долгожданное: полное собрание всех публиковавшихся стихов (сюда не вошли первые юношеские тексты).
О парадоксальности устройства стихов Лосева — их ерничающем трагизме, классицистском новаторстве, сочетании альбомной камерности и гражданственности — сказано очень много. Любопытно, что столь же противоречива его литературная позиция. Это сто раз описано: поэт, в большой степени посвятивший себя памяти младшего друга — комментированию стихов Бродского, текстам о нем, включая титанический "ЖЗЛ", собственные зрелые стихи Лосев начал именно под влиянием отъезда Бродского, от образовавшейся пустоты. Он — вроде бы фигура крайнего самоумаления, но в то же время воспринимался патриархом, одним из немногих непререкаемых авторитетов, и сам не то чтобы избегал этого статуса. При своем подходе к поэзии как к полушутке, он считал ее уделом немногих, и поэтический расцвет последних десятилетий выглядел в его глазах суетливым абсурдом, об этом — часто цитирующееся "Какой там фестиваль! // Нас в русском языке от силы десять".
Еще более известен другой его упрек: "Деконструкторы в масках Шиша и Псоя разбирают стихи на запчасти". Парадокс здесь в том, что Лосев — прямой предок Брянского и Короленко. Он одним из первых придумал сталкивать высокую русскую поэзию с матерной советской песней, 40 лет занимался не чем иным, как разбиранием на запчасти классических стихов. Здесь — борьба скорее не с циничными постмодернистами, а с незваными продолжателями, переходящими положенные старшим автором границы. Наконец, Лосев — поэт очень умственный, но в то же время важную роль в его поздних текстах играет презрение к интеллектуализму ради непознаваемой правды, и возмутившее многих оскорбительное стихотворение о смерти Мишеля Фуко — не курьез, оно органично вписывается в его мировоззрение.
О Лосеве принято писать почти исключительно апологетически, и это справедливо: без него русская поэзия много бы потеряла. Но такое отношение замыливает взгляд, не дает заметить, что он — фигура очень неоднозначная. И, может быть, новая книга послужит более взвешенному, глубокому отношению. Не говоря о том, что ее появление — большая радость.
Я++. Человек, город, сети
Уильям Митчелл
Strelka Press
Монография недавно умершего известного американского теоретика архитектуры Уильяма Митчелла "Я плюс плюс" — это как бы антропологическое исследование о том, как меняется человеческий мир под воздействием развития беспроводных сетей. В общем-то, этот внушительный том вполне в духе разнообразных исследований медиа (не случайно это — первая книжка, выпущенная в рамках издательского проекта Института "Стрелка"). Но прелесть ее отчасти в том, что у Митчелла очень архитектурный взгляд: сети, коммуникации он описывает не только и даже не столько функционально, а как новый способ организации пространства, архитектуру нового уровня, в которой человек учится жить. Одна из главных его идей: организовывающая мир система стен-ограничений уступила место системе сетей-связей, но люди еще не вполне заметили эту новую открытость. Забавный момент: хотя эта книжка — про то, как стремительно меняется земля в XXI веке, она кажется написанной примерно 100 лет назад, во времена, скажем, итальянских футуристов. Даже когда Митчелл описывает опасности всеобъемлющего распространения видеонаблюдения, его тревога — всегда очень восторженная. Митчелл старомодно влюблен в будущее, и именно это делает его симпатичным автором.
Реставрация вместо реформации. Двадцать лет, которые потрясли Россию
Владимир Пастухов
ОГИ
Публицист и адвокат фонда Hermitage Владимир Пастухов, эмигрировавший в Великобританию, чтобы спастись от участи, постигшей его коллегу Сергея Магнитского, собрал в книгу свои статьи за последние 20 лет. Объединены они довольно спорным сюжетом — этими самыми прошедшими 20 годами. Пастухов высказывается по самым разным вопросам — от реформы МВД до перспектив российского конституционализма. По его мнению, под каким углом ни смотри, Россия катится в известную субстанцию. И хотя такие мысли порой посещают каждого, формат высказывания, выбранный автором, требует, как кажется, чуть большей обоснованности.
В российской интеллектуальной традиции есть жанр, унаследованный с советских времен — кабинетных не сказать чтобы исследований, но размышлений о судьбах Родины. В информационном вакууме тоталитарного государства этот научный метод был удивительно продуктивен: Андрей Амальрик в своих "Записках диссидента" сделал больше точных замечаний о природе авторитаризма, чем многие политологи, имевшие доступ к фактическим данным. Но то, что приносило плоды в ватной тишине советской власти, сейчас кажется непозволительной леностью. Построения Пастухова не подкрепляются ничем, кроме ладно сбитого текста (редкие ссылки, в основном на свои же работы, не в счет). Когда нет нужды доказывать свои утверждения, можно экономить на деталях: автор мыслит крупными формами — государство, народ, Запад. В панельном доме, построенном из таких железобетонных блоков, жить можно, хотя и непонятно, зачем — сейчас так не строят.
Песня слов
Константин Вагинов
ОГИ
В прошлом году вышел составленный Анной Герасимовой (Умкой) долгожданный том Александра Введенского "Все". Сейчас в той же серии Герасимова выпустила собрание стихотворений еще одного обэриута — Вагинова. С изданием вагиновских текстов такой катастрофы, как со стихами Введенского, не было — впрочем, последнее нормальное собрание вагиновских стихов выходило в 1998 году, а с тех пор статус этого автора в русской культуре, кажется, сильно поменялся. Из маргинального писателя для писателей он окончательно превратился в одну из ключевых фигур русской литературы 1920-х, освящающую любую попытку "другой", бегущей общего потока литературы. Помимо основного корпуса стихов, здесь есть редкие юношеские тексты (правда, они для совсем уж фанатичных поклонников) и довольно большое количество документов. "И снова мне мерещится любовь // На диком дне. В взвивающемся свисте, // К ней все мы шли. Но берега росли. // Любви мы выше оказались".
Счастливый брак
Рафаэль Иглесиас
Corpus
Рафаэль Иглесиас — довольно известный американский романист, в какой-то момент полностью ушедший в сценарную работу (написал, среди прочего, сценарии к "Бесстрашному" Питера Уира и "Девушке и смерти" Романа Полански). Вышедший в 2009 году и получивший премию "Лос-Анджелес Таймс" "Счастливый брак" — первый его роман после очень долгого перерыва. Это более или менее простая автобиографическая история про семью, написанная после смерти жены Иглесиаса,— очень подробный рассказ про знакомство, тридцатилетнюю совместную жизнь, смерть одного из героев и ее переживание вторым.
Smoke: Всемирная история курения
Под ред. Сандера Л. Джилмена и Чжоу Сюнь
НЛО
У 500-страничной иллюстрированной книги, посвященной курению в разных культурах и в разные времена, почти четыре десятка авторов. Это не рассказ по верхам, а подробнейшее описание того, как распространялось по миру это занятие — от ритуалов доколумбовых майя до фетишизировавшего сигареты Голливуда 1930-х и далее; что значил этот процесс в том или ином социуме; как курение становилось то благородным занятием, то вредной привычкой. Есть и отдельные "проблемные" главы — например про курение среди геев, евреев и женщин XIX века.
История математики
Ричард Манкевич
Ломоносов
Научно-популярная книжка британца Ричарда Манкевича, по-английски вышедшая в 2004 году, рассказывает историю еще одного важного человеческого занятия. Манкевич прослеживает эволюцию в целях и средствах математики от счетных палочек до компьютеров, описывает путь всех главных людей, сформировавших современную точную науку, и пытается объяснить, чем, собственно, занимается математика помимо счета. При всем том, это не монография, а именно история, в смысле рассказ, в котором математика — нечто вроде героя.