Исполняется 85 лет закрытию Москвы - введению столице особого режима прописки. Писатель вспомнил об этой дате и о собственном опыте. Как быть с Москвой и как жить в ней толерантным?
Поэт Дмитрий Пригов, москвич и певец Москвы, как-то раз сказал мне, что мы, жители Москвы, все равно, что дворяне. Все остальные завидуют нам, в своей зависти нас не любят и делают все возможное, чтобы тоже стать дворянами.
В сущности, больная и даже запретная тема. Но эта запретная тема сидит у всех в голове и воспаляется всякий раз, когда происходит конфликт между Москвой и приезжими. Загонять эту тему в подполье — себя не любить, обнародовать — значит сталкивать лбами разные интересы, часто при этом криминального свойства.
Причина конфликта — в разнице качества жизни и ментальности. Это надолго. Почти навсегда, если будем жить-выживать по нашей политической и бытовой инерции. Если не перепашем страну — не революцией, а умными действиями. Но где храбрые люди умных предложений и действий? Не во власти, во всяком случае.
Европа отгородилась от нас визовым режимом: видит порог между собой и нами. Нам надо поднять ногу, чтобы вступить на порог в Европу, на иной уровень цивилизации, как бы мы яростно ни отрицали высоту и необходимость порога, выраженного в жестком шенгенском регламенте. Шенген — фильтр, или чистилище, через которое нас пропускают — или не пропускают. Мы кричим: откройте шлюзы! У вас самих куча проблем, у вас в Париже — "черное" метро, и вообще — у вас скучно, а у нас весело, мы — православный народ, а вы — непонятно кто, мало ли что еще мы кричим, но когда мы получаем шенген, особенно многолетний, мы гордимся, мы рады, как дети, как африканцы, наводняющие парижское метро, которые гордятся тем же шенгеном.
Что-то похожее происходит с Москвой. Между ней и провинцией тоже разница в ментальности и пороге качества жизни, не только зримо материального. Речь идет о качестве представлений о жизни, качестве знаний, качестве обретенного опыта. Это не значит, что за пределами МКАД жизнь блекла и неинтересна. Но те волны, которые идут на Москву из провинции, ставят Москву в сложное положение, и она от них пытается огородиться.
В Москве много зримых и незримых фильтров, которые превращают Москву в крепость на осадном положении. Прописка, введенная еще в 1927 году,— это самый очевидный советский фильтр; он так или иначе существует до сих пор. С точки зрения красной Москвы, вся остальная страна, включая крупнейшие города Поволжья, рассматривалась как ссылка. Ярчайший пример — высылка Сахарова в Горький. Этой ссылкой Советский Союз подписал себе очередной приговор, объявив на весь мир, что мы — страна ссылки. Трудно представить себе, чтобы Эйнштейна за его убеждения отправили куда-нибудь в Чикаго, подальше от иностранных корреспондентов. Но помимо идейного, политического фильтра есть полицейский фильтр борьбы с преступностью — тема бешеной коррупции и произвола, которые развратили наши правоохранительные органы. Прописка превратилась в дорогостоящую покупку и объект административного шантажа. Если собрать все слезы, пролитые в связи с московской пропиской, то это и будет истинная цена московской жизни.
На штурм Москвы шли и продолжают идти целые батальоны самого разного народа. Москву штурмуют мигранты, от отчаявшихся отцов нищих семейств до полных отморозков. Идут искатели счастья, готовые на все конформисты. Штурмуют Москву батальоны девчонок, порядочных и беспорядочных. В Москву тянутся будущие гении и просто будущие студенты. Сюда рвутся коммерсанты. Идут специальные батальоны бандитов, воров, насильников, маньяков и все тех же отморозков из мигрантов.
Это — море народа. Их не пересчитать, не переписать. Нужно ли настежь открыть ворота и дать возможность перемешать амбиции приезжих с московским духом? Как разделить их на чистых и нечистых? Кто судья? Или, невзирая на лица мигрантов, ужесточить режим, устроить большевистские чистки?
Москва колеблется и — проигрывает, не зная, на что решиться. Полумеры не помогают. Регистрация приезжих — дохлый номер. Она сдерживает законопослушных, которые страшны только самой массой, но не представляют собой опасности. Москва невольно закрывается от приезжих, она не резиновая. В свободной стране граждане вольны ездить и жить, где хотят. Но цена свободы определяется профессиональным умением справиться с обстановкой. Нам об этом можно только мечтать.
Генерал Страх — один из главных генералов нашей Истории. Если напустить Генерала Страха на мигрантов, снабдив лозунгом "Москва для москвичей", — не отстоим ли мы Москву? Есть немало ценителей Генерала. Но Генерал Страх, владелец судов, расправ и тюрем, не может командовать только в одном сегменте государства. Дайте ему волю — он начнет всех потрошить, правых и виноватых, сверху донизу, потому что страх должен быть глобальным — иначе это пародия на страх, еще одна лазейка для коррупции. Кроме того, Генерал Страх эффективен только в тоталитарном государстве, которое ставит перед собой идеологическую сверхзадачу и превращает своих граждан в рабов идеи. У нас такой сверхзадачи нет. Даже сторонники Великой России, державные и народные патриоты, любят себя сегодня больше, чем государство и к самопожертвованию готовы в основном на словах.
Проблема заключается в нас самих. У нас нет общей базы ценностей. Мы, москвичи, раздроблены и ослаблены этой раздробленностью. Мы показали в последние месяцы, что нам дороги идеи справедливости, однако этого недостаточно, чтобы обеспечить себе право на достойную жизнь. Но возьмем вольный Амстердам со всеми его многовековыми ценностями, возьмем Норвегию — там тоже нет решения вопроса. Он не решается ни либеральным, ни консервативным способом. За ответом всем надо идти в будущее. Москву нельзя делать открытым городом — она превратится в бандитскую зону, Москву нельзя делать и закрытым городом — мы задохнемся в административных репрессиях. Однако оставлять нашу крепость такой, какой она есть, со стыдливо приоткрытыми воротами — тоже нельзя. Ситуация становится все более и более напряженной. Мы становимся ходячими мишенями. Нас не в состоянии защитить многотысячная полицейская рать.
Я пишу эти строки под свежим впечатлением от разбойного нападения. Не абстрактные размышления, а боевой нож, приставленный к ноге двумя бандитами "кавказской наружности" средь бела дня на шумной базарной парковке, призывает меня понять, что же все-таки происходит. Случай вооруженного нападения был не лишен комизма.
Двое молодых людей резко открыли дверь моей машины, где я сидел за рулем в ожидании жены. Я подумал в первый момент, что они хотят предложить мне боржоми или еще какую-нибудь мелкую контрабанду, но увидел нож в руках первого парня. Второй, с бородкой, в белой шапочке произнес с сильным кавказским, "сталинским" акцентом (так подражают Сталину, рассказывая анекдот):
— Кашэлек или жизн?
Я чуть не рассмеялся:
— Ребята, вы что, кино снимаете?
Они опешили, явно не ожидая такое услышать. Но я ведь тоже не ожидал услышать слова из забытых фильмов про пиратов. Несколько секунд они переваривали мой вопрос, после чего второй повторил, с той же сталинской интонацией:
— Кашэлек или жизн?
А первый слегка ткнул меня ножом в ногу.
— Ребята,— спокойно сказал я, не успев испугаться,— я писатель, нашли, кого грабить!
И опять-таки это спокойствие несколько озадачило моих кавказских грабителей, возникла заминка, но первый знал, где кошелек (они, очевидно, следили за мной), и, перевалившись через меня, залез в бардачок, выхватил бумажник — и они побежали со всех ног. Свидетель из ближайшей машины сказал мне позже, что тот, в белой шапочке, бежал с пистолетом в руке — я не видел пистолета.
Через десять минут весть об ограблении чудесным образом уже висела в интернете, а площадь перед рынком быстро заполнялась полицейскими и журналистами с телекамерами. Одно могу сказать — полицейские были классные: доброжелательные и грамотные. Какой-то шутник в интернете, комментируя событие, написал, что это — не новость. Вот если бы вооруженный Ерофеев напал на двух безоружных кавказцев — это была бы новость!
В интересах следствия я не буду вдаваться в подробности, но скажу, что я видел, как эти парни, длинноногие, прилично одетые, перепрыгивая через лужи, неслись к выходу с парковки. А потом мне показали сотни, сотни фотографий подобных бандитов с чудовищными лицами и сказали, что мне сильно повезло. А дальше со всех сторон посыпались вопросы и комментарии:
Вот ты, такой либеральный, такой толерантный, какой вывод из этого делаешь?
Вот если бы у тебя был в машине травматический пистолет, ты бы стрелял им в спины?
Не сами вопросы, но подсказки друзей и журналистов ставили меня в тупик. Получалось так, что все бы стреляли! Получалось, что нельзя больше быть толерантным. А если бы рядом сидела жена? Или моя маленькая дочка?
Эти грабители, конечно, на меня зря напали: зачем же в очередной раз так нагло подрывать репутацию всего Кавказа? На меня уже раз нападали с ножом — в нью-йоркском метро, в час пик, на одной из центральной станций, двое черных. Приставили нож к шее, вытащили бумажник — и вон из вагона. Никто из пассажиров не шелохнулся. Но то был Нью-Йорк — пресловутый бандитский город, где, как мне говорили мои коллеги-писатели, живешь, как на фронте.
Вот и у нас живут, как на фронте. Я стал невольно оглядываться, садясь в машину, и немедленно запираться. Я с интересом рассматриваю залетных продавцов цветов и думаю, что, если закроют вот этот цветочный рынок, будут ли они грабить. Я не нахожу ответа. Мне сказали, что даже в центре города есть страшные районы, вроде окрестностей Киевского вокзала, туда лучше не ходить. Я понял тогда, на парковке, что эти парни не считают меня за человека, они презирают меня, потому что я не расстрелял их в упор — я для них ходячий бумажник. Я потерял свою толерантную невинность. Я не хочу мести, мне противно думать, что какие-то родственники бандитов будут, если тех поймают, униженно умолять меня, будут угрожать мне страшной местью. Я знаю: если в автобусе кто-то толкнул меня и наступил на ногу, я не буду в ответ толкаться — я просто другой. Но вот эти "просто другие" теряют моральную прописку в Москве, потому что мы все больше и больше превращаемся в жертв.
Но, говоря это, мы льем воду на националистические мельницы, поддерживаем вроде бы разговор о том, что "Москва для москвичей". Нужно ли мне еще одно вооруженное нападение "кавказской наружности" или угона машины (мне, кстати, сказали, что в Москве теперь угоняют 100 машин в день — цифры растут), чтобы я окончательно определился? Конечно, дело не только в наружности. Машины часто угоняют "наши" умельцы в Ржев — техника отработана до малейших деталей. Но поиск преступников ведется "отсталыми" методами, допотопными способами — мы во всем отстали в нашей отсталой стране.
Мы заметались — у нас нет выхода. Мигранты нужны в хозяйстве Москвы. Кто будет мести наши улицы? Генерал Страх нас не спасет, но он уже поселился в нашем сознании. Нам приходится констатировать: наша крепость под названием Москва взята. Но нас слишком много, и нас еще не всех перебили, а некоторых даже и не испугали. Наша жизнь зависит от случая. Могли и сунуть нож в бок. Запросто. Так сказали мне доброжелательные профессионалы.