Андрей Колесников о Маше и Ване
Кьюзар есть только в нескольких московских клубах. Это детские клубы. Был день рожденья Маши, которой исполнилось 11 лет, и я уже понимал, что тоже стану жертвой кьюзара, причем в прямом смысле. Мне вдруг отчаянно захотелось всего этого.
Это примерно то же, что пейнтбол (почти все знают, что такое пейнтбол), только не для взрослых, это более утонченный вид военного искусства, здесь стреляют не шариками с краской, которые могут сотрясти мозг, а лазерными лучами, которые всего-навсего прошивают его насквозь.
Могу твердо сказать, что среди московских школьников от 8 до 13 это сейчас едва ли не главное клубное развлечение. Но я никак не думал, что оно сможет настолько поглотить меня. Я ловлю себя на том, что когда начинаю рассказывать о великой битве, которая закончилась два часа назад, то начинаю путаться в словах и смыслах, потому что хочется рассказать сразу и обо всем, а не получается.
Но все-таки. Нас было 11 человек. Шесть девочек и пять мальчиков. Девушка лет 20-ти, с которой я бы пошел в разведку, провела короткий инструктаж. Надо было поделиться на две команды для начала. Все стали спорить, кто с кем. У этого спора были все шансы продлиться до утра.
Наконец имениннице доверили право решающего голоса, и тут она с надеждой посмотрела на меня.
Да, у меня есть готовые ответы на целый ряд вопросов. В том числе был ответ и на этот. Я предложил, чтобы в одной команде были мальчики, в другой девочки. Маша обрадовалась:
— Папа, отлично! Мы тебя сразу убьем, потому тебя будет хорошо видно. И тогда их останется четверо. А нас шестеро.
— Да, будет видно. Зато будет не слышно,— огрызнулся я.— А вы все равно визжать будете. Я вас по визгу буду вычислять и ликвидировать одну за другой, одну за другой.
Они примолкли и начали шептаться. Я понимал, о чем. Но еще лучше я понимал, что девчонки все равно не смогут не визжать. К тому же для начала я их все-таки маленько деморализовал хотя бы.
Выяснилось, что на самом деле все непросто. Лазерный луч из пистолета-автомата надо навести на жилет, попасть,— только тогда получаешь свои 75 очков. В своего лучше не попадать: теряешь гораздо больше очков. И в зале есть пара бомб, которые, если их взорвать, дают каждая по тысяче очков сразу. Но бомбой надо правильно пользоваться, иначе она может разнести и тебя, и вообще все вокруг веером лазерных лучей.
О бомбе я задумался сразу и всерьез. Тут был резерв, хоть пока и скрытый от меня моей собственной неопытностью, которая, впрочем, приходит с годами, потому что дети как-то все схватили на лету. А я этот резерв как-то не нащупал, но чувствовал, что он есть.
Надев бронежилет и взяв в руки пистолет-автомат, я сразу почувствовал себя очень уверенно. Мне его даже потом снимать не хотелось. Так бы и ходил, черт возьми.
Света почти не было. Я поначалу видел только мельканье зеленых (вражеских) и красных (наших) бронежилетов. Пару раз я чуть не выстрелил в красные — давали знать о себе нервы в первом бою. Но я сдержался, тем более Саша и Леня, которые уже сражались здесь, в этом клубе, работали в паре и, увидев наведенный на них ствол, успевали крикнуть мне:
— Свои!
А я успевал подумать, что эти двое, братья по крови, и правда за несколько последних лет стали мне как свои, потому что знаю я их лет восемь, и всегда с лучшей стороны. И ни разу они не подвели меня. В том числе и сейчас.
И тут я понял, в чем будет моя тактика. Я подбегал к зеленым бронежилетам и, прежде чем они успевали расстрелять меня в упор, кричал:
— Свои!
А зеленые меньше чем по трое не ходили: прямо как в школе на переменах. Они и были из одного класса, и среди них была моя дочь.
И когда я кричал "свои", они поневоле опускали оружие. И тут я их спокойно расстреливал.
Можно сказать, что я поступал плохо. Но ведь можно сказать, что на войне как на войне. Тем более что они, расстрелянные, не умирали, а только теряли очки.
Пару раз в темноте я наткнулся на своего сына. И надо же, кровиночку-то я чувствовал сразу и не трогал его (Машу не чувствовал, видимо, потому, что она была в окружении боевых подруг). Хотя первая кровь будоражила во мне что-то великое и ужасное. Честное слово, для меня все было всерьез.
Время от времени оружие на несколько секунд отказывало мне. Это значило, что в меня тоже попадали. Чувствовать себя беззащитным перед лицом такого количества угроз было нехорошо.
И тут я вспомнил о бомбах. Я нашел одну из них. Вернее, я услышал сдавленный крик:
— Папа, сюда!
Я подумал, что Ваня ранен. Но нет, он не хотел привлекать лишнего внимания. Бомба висела под потолком и нервно мигала оранжевым цветом. Несколько выстрелов — и она засветилась зеленым. То есть мы ликвидировали ее. Первая тысяча очков.
И тогда я, конечно, еще несколько раз прицельно выстрелил в нее. Я уже мысленно записал на свой счет еще пару тысяч очков.
— Папа, стой!!! — услышал я Ванин крик, но было поздно.
Я взорвал эту бомбу. Надо было подождать еще несколько секунд, пока она опять не станет оранжевой, но я не хотел ждать.
— Ложись! — крикнул Ваня, и я бросился на пол.
Сотни лазерных лучей пробили темноту. Мне показалось, кто-то вскрикнул. Возможно, это был я.
Судя по тому, что мое оружие бездействовало, меня задело. Значит, я лишился всех очков.
И тогда я забыл обо всем, кроме себя и этой бомбы. Я опять взорвал ее. Я остался с ней один на один. Я дождался, когда эта тварь замигает оранжевым, и опять нажал на спусковой крючок. И я очень удивился, что не последовало выстрела. Я в отчаянии нажимал и нажимал, но мой автомат молчал.
И тут я понял, что надо оглянуться. Прямо за моей спиной стояла подружка моей Маши и расстреливала меня в спину. Она продолжала это делать даже тогда, когда я обернулся. У меня опустились руки. А у нее — нет.
И тут к ней подбежала Маша и крикнула:
— Все, не надо больше!
Я считаю, она спасла меня. Теперь я ее должник.
И только одну фразу я теперь никогда не смогу простить себе.
"Свои!" — говорил я им и расстреливал их одну за другой.
И как теперь снова стать своим?