Выбор Игоря Гулина

Стихотворения 1942-1944

Геннадий Гор
Гилея

Сначала — несуразный футурист, потом — автор изящной орнаментальной прозы, после войны — советский фантаст, изредка писавший мемуары о модернистской юности. Единственное, что выдвигает Геннадия Гора из прозаиков второго ряда,— два-три совершенно кафкианских рассказа, написанных, когда автор начал замечать, что советская реальность какая-то странная, но не успел еще прикусить язык. Еще Гор писал гениальные стихи. Писал, по сути, на протяжении одного 1942-го года и никогда никому не показывал. После его смерти вышли пара незаметных журнальных публикаций, книжка в Германии, и вот, наконец, собрание блокадных текстов Гора появилось в России.

Эти стихи написаны уже после эвакуации, Гор не свидетельствовал, а вновь и вновь проигрывал блокаду: голод и холод, налеты и выжидание, физический и духовный распад, разнузданность и людоедство. Среди всего, написанного о блокаде, эти тексты — из самых жестоких. Но они, вообще-то, не совсем о ней. Блокада Гора — событие не историческое, вообще не человеческое, скорее вселенский сдвиг. Будто мир, который прозревали в своих текстах недавно истребленные обэриуты, наконец спустился на землю. И увидевший это Гор начал описывать его, работая за всех своих друзей.

Здесь любой телесный процесс приравнивается к философскому подвигу, каждый предмет может ударить, а то и убить. Здесь про возлюбленных не скажешь, живы ли они еще или уже нет, в диалог с людьми вступают умные растения, животные и реки, по городу перемещаются великие художники и поэты прошлого. Все они, восстав, как праведники из гробов после распятия, приходят в блокадный Ленинград, чтобы засвидетельствовать этот абсолютный ноль смерти. И сам герой — как странную награду — получает от них возможность вновь и вновь умирать, без необходимости промежуточного воскресения. Кажется, что из блокадного Ленинграда Гор увез огромный запас отложенной смерти и сделал его материалом, замесом, может быть, самых страшных (но еще и очень смешных) стихов русской поэзии XX века.

"Эдгара По нелепая улыбка, // Сервантеса неловкая походка, // Ненужная, но золотая рыбка // Тревожная, опасная находка. // Меня убьют, я знаю, в понедельник. // И бросят тут же, где и умывальник. // И будет мой убийца умываться, // И удивляться, там где целоваться, // И умываясь, будет улыбаться"

Орина дома и в Потусторонье

Вероника Кунгурцева
Время

Вероника Кунгурцева — автор трилогии детских романов про Ваню Житного, любимых некоторыми взрослыми за мрачноватый мифологизм и политические мотивы. Это — первая ее формально взрослая книга. Девочка Орина счастливо растет в маленькой уральской деревне на рубеже 50-х и 60-х, однако родившаяся мертвой двоюродная сестра Калисса пообещала, что в семь лет Орина умрет, уколовшись веретеном. Действительно, достигнув семи, героиня — не совсем по той причине, которая ожидалась,— впадает в кому. Просыпается же она в другом — похоже, загробном,— мире, где идет мистическая война, напоминающая затянувшуюся Великую Отечественную, а все герои из ее прошлой жизни получают роли, кто из русских сказок, кто из античной мифологии. Превратившаяся за пару дней во взрослую девушку Орина вместе с соседским мальчиком Павликом должна выполнить здесь ряд ответственных заданий военного и детективного характера. Особенность книги Кунгурцевой — в том, что невозможно сказать, что это вообще такое. То ли сентиментальный автобиографический роман (судя по единственному большому интервью, реалистическая часть жизни героини полностью совпадает с детством самой писательницы), то ли облегченная мамлеевщина, то ли постмодернистская игра в войнушку по мотивам известных сказок, "Мифогенная любовь каст" без мата и наркотиков. В лучших же местах книги все это есть вместе. Кунгурцева ничего не изобретает, но чужие открытия она смешивает в очень странных пропорциях, и это делает ее вполне любопытным автором.

Оскар Рабин. Нарисованная жизнь

Аркадий Недель
НЛО

Главный живописец Лианозовской группы Оскар Рабин — одна из самых притягательных фигур советского нонконформистского искусства доконцептуалистского периода. Он вырос в глухой мансийской деревне, а подростком чуть не сбежал на Запад; в 50-х — первым приехал в знаменитое потом Лианозово и освоил (а затем перенес в искусство) барачную жизнь; будучи тишайшим интеллигентом, работал десятником в подмосковном лагере; пытался стать честным соцреалистом, а позже организовывал "Бульдозерную выставку"... И т. д.

Автор этой книжки Аркадий Недель — живущий в Париже прозаик и философ, человек, писаниям совсем не чуждый. Однако "Нарисованная жизнь" оставляет чувство редкой текстуальной неловкости. Кажется, будто герой попал к автору случайно, и тот не знает, что с ним делать. Недель окружает описание пути и поисков Рабина банальностями об устройстве советского мира и аналогиями из китайской философии искусства, подробно рассказывает то, что любители московского андерграунда (а первые читатели книги — в первую очередь они) и так отлично знают, а самые интересные моменты едва проговаривает. Большую часть биографических подробностей автор, кажется, узнал из бесед с самим Рабиным, но его голос в книге практически не слышен. И это самое обидное — можно было бы сделать сборник интервью или хотя бы дать герою право слова. Тут же, чтобы найти по-настоящему ценные места, сквозь текст приходится упорно продираться.

Стыдные подвиги

Андрей Рубанов
Астрель

Новая книжка одного из самых популярных российских прозаиков, автора "Йода", "Хлорофилии" и "Сажайте и вырастет". Андрей Рубанов ворвался в литературу 7 лет назад на правах сильной личности с крайним (тюремным) опытом, но с тех пор превратился в писателя-профессионала и выпустил уже 11 книжек. Его тексты обычно представляют собой нечто среднее между брутальным русским палпом, среднего качества позднесоветской прозой и проблемным социальным романом. Эта смесь оказалось очень продуктивной для выражения чувства гложущего социального дискомфорта. Новая книга — снова автобиографическая, на этот раз Рубанов описывает не отдельные периоды, а весь свой трудный путь: советское детство и юность, Чечню, попытки предпринимательства, тюрьму, карьеру. "Стыдные подвиги" писались 16 лет, так что это, по всей видимости, обязательный для поклонников опус магнум.

Книга и братство

Айрис Мердок
Эксмо, Домино

Впервые переведенный на русский роман знаменитой английской писательницы. "Книга и братство" вышла в 1987 году, когда Мердок было уже под 70, и многие считают, что среди ее поздних вещей эта — лучшая. Несколько окончивших Оксфорд друзей создают интеллектуальный кружок под названием "Братство". В центре его — харизматический мыслитель Дэвид Краймонд, пишущий всеобъемлющий трактат о марксизме. Друзья называют его просто "Книгой" и много лет подряд поддерживают Краймонда финансово и духовно, надеясь, что Книга будет, наконец, написана. Этого не происходит, но философ вовсю пользуется их доверием, иногда позволяя себе легкие монструозности.

Моя Полониана

Асар Эппель
НЛО

Умерший два месяца назад Асар Эппель был одним из лучших русских переводчиков с польского — как прозы (благодаря нему появился русский Бруно Шульц), так и поэзии. Эта последняя подготовленная самим Эппелем книжка — как раз собрание польских стихов в его переводах, начиная от поэтов XVI века до замечательной Виславы Шимборской, которую Эппель пережил всего на пару недель: "Время глухое. // Пустое. Натощак. // Самое дно суток. // Всем не по себе в четыре утра. // Если муравьям по себе в четыре утра - // поздравимте их. // И — да наступит пять, // ежели дальше решаем жить".

Убийство Халланда

Пиа Юль
Corpus

Новая книжка довольно плодовитой датчанки Пии Юль — один из самых заметных датских детективов последнего времени. Однажды утром писательницу Бесс отрывает от работы звонок в дверь, звонит полицейский и с порога предъявляет ей обвинение в убийстве ее мужа Халланда. За пять минут до этого тот как ни в чем не бывало ушел на работу, а, умирая, успел прокричать кому-то, что в его смерти виновата Бесс. Теперь героине приходится заново осознавать их вроде бы тихие отношения, искать тайные сюжеты мужниной жизни, а также настоящего убийцу.