209 сообщений о педофилах за три последних дня (на каждое сообщение в среднем 3–5 статей) выдавал «Яндекс.Новости» 13 апреля. Всего, если сложить всех пострадавших по мнению информагентств, растлено около 1200 человек (там несколько педофилов- оптовиков), в среднем по 400 в день. И так уже не первый месяц. Педофилы разошлись не на шутку — и так, и эдак, и оптом, и в розницу, и своих детей, и их друзей, и совершенно посторонних, незнакомых девочек и мальчиков. При этом, по официальным данным, в России в день и рождается тоже около 400 детей. То есть мы уже дошли до такого уровня представлений о масштабе педофилии, что статистически каждый российский ребенок должен оказаться жертвой педофила.
Причем рождаемость у нас не растет, а педофилия, наоборот, ширится, так что, видимо, скоро пойдут сообщения о растлении нашими педофилами детей иностранного происхождения и подданства.
13-го же апреля «Яндекс.Новости» выдавал больше 100 сообщений о геях. По уровню общественного интереса к себе геи находились между РПЦ (70 упоминаний) и президентом Медведевым (142 упоминания). Только это интерес в основном отрицательный. Геи выступают, вовсю пропагандируют, их арестовывают, осуждают, штрафуют и бьют. Много сообщается о вовлечении геями в свои занятия не геев, тут информация частично пересекается с педофильскими этюдами.
Я заинтересовался этим потому, что мне когда-то впечатался в память доклад Юрия Михайловича Лотмана о страхах. Дело было в 1982 году, на конференции в Кяэрику, и он потом никогда, насколько я знаю, не публиковал этот текст, поскольку выполнял чисто культуртрегерские функции. Он рассказывал о книгах Жоржа Лефевра «Великий Страх 1789 года» и Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху», которая открывается главой о Великом Страхе. У Лефевра речь идет в основном о делах человеческих — там у него сначала все боятся разбойников, которые сейчас нападут из леса, потом эмигрантов, которые вывезли несметные капиталы и плетут заговоры. Фуко дело этим не ограничивает, французские города и деревни у него в годы революции начали массово бояться сексуальных маньяков, вампиров, оборотней, порчи, заразных психических заболеваний и т.д. Я тогда услышал имена Лефевра и Фуко впервые и страшно заинтересовался, тем более что Лотман рассказывал гораздо лучше, чем это написано у них.
Вообще, откровенно говоря, эта история про Великий Страх — действительно нечто. Там из раза в раз повторялось одно и то же. Вдруг ни с того ни с сего возникал слух, что на город идут разбойники. Город мгновенно вооружался, люди разбирали оружие, били в набат, посылали гонцов за подмогой в соседние города. Иногда формировались отряды, и они выходили навстречу неприятелю, иногда шла подмога, и издалека их принимали, естественно, за разбойников. Иногда, если в городе не было стен, женщины хватали детей и убегали в поля и леса, тут, понятно, на них нападали маньяки, вампиры и оборотни, на которых начинали охотиться всем миром. Овернь, Бурбонэ, Лимузен, Форэ, Дофинэ, Эльзас, Франш-Конте, Нормандия, Бретань по нескольку раз оказывались жертвами этой тяжелой эпидемии истерии. Лефевр подсчитал по архивам, что Великий Страх распространялся по Франции со средней скоростью 4 км в час, со скоростью пешехода, который, правда, идет во все стороны сразу и никогда не останавливается. 17 июля 1789 года в панику по поводу некой армии, идущей на город, впал Париж — город несколько дней находился на осадном положении, хотя его никто не осаждал. С мобилизацией, реквизициями продовольствия, поиском шпионов, набатом. Правда, тут надо учитывать, что за три дня до того горожане взяли Бастилию и, возможно, опасались, что им за это не поздоровится.
Лотман тогда только что увлекся школой «Анналов», одним из основателей которой был Лефевр, и ему страшно нравилась интерпретация событий в этой книге. Лефевр доказывает, что эти события никто не организовывал, они происходили сами собой, в силу сдвига в ментальности населения непосредственно перед революцией. Историческая ментальность — центральное понятие школы «Анналов», оно синтезирует психологические, этнографические и исторические аспекты исследования, и это все захватывающе интересно, а отчасти похоже на лотмановскую «семиосферу». Без этого аппарата действительно невозможно объяснить, откуда появляются вервольфы и ведьмы, мир сказок братьев Гримм или «Капричос» Гойи. Фуко показывает, что, когда в Европе рухнула эпоха просвещенных королей, на поверхность вылезли готические страхи, новая модель рационального еще не сложилась и не контролировала ничего, хотя за все бралась. Крах государства — это, помимо прочего, и крах пусть никуда не годной, устаревшей, но все ж таки разумности, не допускающей, скажем, страху педофильства разрастись до масштабов угрозы «400 растленных на 400 родившихся».
Но все же этих объяснений как-то не хватает, чтобы объяснить, почему люди одновременно начинают бегать от разбойников, которых нет, и ловить вампиров по всей стране сразу. Для меня в 1982 году категорическое утверждение Лотмана (вслед за Лефевром), что никто ничего не организовывал и все произошло само собой, показалось несколько неправдоподобным. И вот сейчас, наблюдая, как нас захватывает эпидемия страхов, я думаю, что все же они чересчур увлеклись ментальностями и не учли фактора человека, который с этими ментальностями работает.
Я это к тому, что профессионально я в восторге от человека, который придумал заклеить город рекламой «Ушел в интернет и не вернулся», где маньяки-педофилы ищут по сетям невинное дитя. Если бы мне поставили задачу сделать так, чтобы старшее поколение, неуверенно чувствующее себя с компьютером, не давало подросткам в него погружаться — ну потому, скажем, что двигателем арабской весны стали люди 15–18 лет,— я бы ее не смог решить лучше. Нужна не работа по убеждению, не технические ограничения, нужно разбудить животный страх мам и бабушек, чтобы они не уговаривали и не думали, а бились в истерике при одном намеке, что ребенок может оказаться у компьютера.
Фото: DIAMEDIA / Print Collector
Понятно, что когда по всей России начинают хватать людей и объявлять их педофилами по самым абсурдным основаниям, то не может не выйти так, чтобы кто-нибудь из правозащитников не начал бить в колокола. И это очень хорошо. Понятно, что либеральная оппозиция не может не начать защищать права геев, ведь то, что происходит,— это злобное варварство. Превосходно, пусть защищают, и погромче, погромче, чтобы всем было слышно. Весьма вероятно, что когда РПЦ сажает женщин на семь лет в лагерь за хулиганские просьбы к Богоматери, то всякие там эти тоже не промолчат. А мы им еще и усугубим потрясения, объявим Моцарта попсой или Набокова запретим — пусть погромче кудахтают. Нужно, чтобы у граждан были четкие, на уровне автоматизма ассоциации: которые либералы и правозащитники — они педофилы и пидоры, на матерь нашу православную церковь удумавшие. И люди работают, отец Чаплин — тот уже прямо говорит, что на церковь нападают либералы и геи. Но это на уровне слов недостаточно действует. Нужно, чтобы если баба слышит, что человек за честные выборы, она сразу боялась, как бы с дитем дурного не вышло. Нужна истерия, устойчивая фобия.
Все же едва ли не раньше всех войска к Парижу под предлогом того, что город надо защитить от разбойников, стал стягивать Людовик XVI (хотя Лефевр считает, что это ни на что не влияло). В итоге страх обернулся против него и против всей системы старой власти — но это в итоге. Королям массовые страхи кажутся полезными тем, что консолидируют людей вокруг государства. Во дни сомнений, во дни педофилов и содомитов, ты один нам надежда и опора, царь-государь.
Есть страхи социальные, а есть животные, физиологические, и задача здесь заключается в том, чтобы перевести первые во вторые. Чтобы человек боялся телом, потому что когда он боится телом, он не рассуждает, а либо стремится убежать, либо ищет сильного, кто бы его защитил. Образы сексуального извращения или насильственной смерти сегодня идеально подходят для общественных фобий — люди, увы, теперь мало верят в вампиров.
Проблема в том, что такая консолидация вокруг короля оказывается недолгой.
У Фрейда была такая статья о «неврозе страха», там он выделял три главных симптома этого заболевания. Во-первых, «повышенная общая раздражительность», когда человек очень восприимчив, причем негативно восприимчив — любое внешнее раздражение на него сильно действует и интерпретируется в отрицательном ключе. Фрейд даже говорил о «гиперестезии слуха», и трудно это не сопоставить с тем, что слухи являются главным носителем массовых фобий. Во-вторых, то, что он называл «синдромом завышенных ожиданий», когда от любого действия ждут или полного спасения, или полного провала. А в-третьих — «патологическую склонность во всем сомневаться», что даже и комментариев не требует. Хотелось бы понять, какая власть может усидеть на таком трехногом табурете.
Может быть, я не прав, и даже вероятнее всего — и Лотман, и Лефевр, и Фуко думали иначе, полагая, повторю, что дело в ментальности. Но мне кажется, что события в ближайшее время будут развиваться несколько иначе, чем все предсказывали в январе-феврале, после митингов. Не то что, научившись у креативного класса, люди пойдут митинговать, когда введут парковку по 50 рублей за час, или поднимут цены на ЖКХ, или произойдет еще какое-нибудь ущемление. Нет, сначала власть запустит механизм массового страха для того, чтобы маргинализовать протест.
К педофилам и геям сейчас добавятся экстремисты, может быть, террористы, шпионы — что-нибудь такое, чтобы женщины побежали в леса спасать детей, решив ни с того ни с сего, что деревню атакуют гомосексуалисты и оборотни. А вот потом в атмосфере массового невроза произойдет все остальное. Интересно, что понятие Великого Страха было введено в России в 1906 году, когда перевели книгу Огюстена Кабанеса и Люсьена Насса «Революционный невроз». «Предостеречь самих себя от печального повторения того, что бесполезно омрачило навеки самые светлые страницы народного возрождения Франции,— вот цель поспешного издания настоящей книги на русском языке»,— писал в предисловии издатель Дмитрий Коморский. Ни фига не помогло.