В ожидании суда над Pussy Riot художественное сообщество активно выступает в поддержку группы. Однако защита «панк-молебна» с точки зрения свободы творческого самовыражения едва ли пойдет на пользу как Pussy Riot, так и современному искусству.
Не успело видео с «панк-молебном» Pussy Riot появиться в сети, как Марат Гельман на правах главного эксперта по современному искусству, не дожидаясь просьб прокомментировать, выступил в своем блоге в поддержку группы… то ли художников, то ли музыкантов — защитник путался в показаниях. Выступил в том же ключе, что большинство адвокатов из художественного сообщества впоследствии: акция возмутительна, но художник имеет право на критику, тем более что РПЦ своими хождениями во власть сама напросилась на критику в такой форме. Сходные аргументы защиты звучали и раньше, когда современное искусство и церковь сходились в суде, будь то акции Авдея Тер-Оганьяна и Олега Мавроматти или выставки «Осторожно, религия!» и «Запретное искусство» в Сахаровском центре. Дескать, акции и выставки плохи, но попрание свободы художественного слова еще хуже. И как тогда оппоненты обвиняли художников и кураторов в дешевом пиаре, так и сейчас нелюбители Pussy Riot предрекают: быть им, перещеголявшим по медийной популярности группу «Война», лауреатами следующей «Инновации».
Параллель с «Войной», к которой строго законспирированная Pussy Riot, по слухам, восходит генетически, напрашивается, если считать, что в обоих случаях речь идет о так называемом activist art. И если принять как аксиому, что Pussy Riot занимаются именно современным искусством в форме активизма, то, конечно, не самое подходящее время выяснять, удачна или неудачна их акция в художественном смысле, раз предполагаемые участницы группы уже два месяца просидели в СИЗО и им грозит семилетний срок. Вероятно, когда Pussy Riot записывают в художницы, тут скорее работает инерция любую странную выходку перформативного рода проводить по ведомству искусства, чем желание защитить их в суде. Можно подумать, кому-то в России удалось спастись от уголовного преследования на территории современного искусства: кураторы Сахаровского центра Юрий Самодуров и Андрей Ерофеев заплатили штрафы, Авдей Тер-Оганьян и Олег Мавроматти бежали от тюрьмы за границу.
Есть, кажется, единственный довод из арсенала арт-критики, способный как-то смягчить приговор (хотя в мягкость суда, к которому взывает патриархат, верится с трудом) или даже вовсе развалить дело. «Панк-молебен» прошел не в храме Христа Спасителя, а в пространстве чистой условности — в виртуальном сетевом пространстве. Монтажные швы ролика заметны невооруженному глазу, и этому невооруженному глазу, если он смотрит непредвзято, видно, что реальных «кощунственных действий» в соборе не было, с чем соглашаются и церковники, заявляющие, что он не осквернен. Однако следует ли считать любой символический жест в пространстве условности жестом искусства?
Грань, отделяющая политический активизм от художественного, едва ощутима, но удостоенный «Инновации» opus magnum группы «Война», при всей очевидности своего политического содержания, вписывается в традицию стрит-арта, существенно обогащая ее, сколько бы активисты «Войны» ни кричали о своем презрении к традициям (что тоже является частью традиции). Но если приращение художественного смысла обогащает высказывание «Войны», то любые попытки найти художественную составляющую в выступлении Pussy Riot, напротив, делают их протестное высказывание бедным и плоским. Поющие «Богородица, стань феминисткой» Pussy Riot наследуют традиции феминистского искусства, поскольку своим названием обязаны движению riot grrrl и, как и группа Guerrilla Girls, анонимны и носят маски? Pussy Riot в кислотных нарядах — это новое слово в области колорита? Это «бунт цвета» с «богатым потенциалом» для «художественного переосмысления этого цвета», как говорит, прелестный в своей искусствоведческой наивности, художник Анатолий Осмоловский? Или, может быть, художественный смысл «панк-молебна» в критике власти? Что ж, тогда смысл «Черного квадрата» — в изображении геометрической фигуры черного цвета на холсте. Или то был акт институциональной критики, выступление против фундаменталистской церковной цензуры в искусстве? Коли вы к нам на выставку с погромом, то и мы к вам в храм с кощунством?
Все эти разговоры в пользу современного искусства оскорбительны как для него самого, предстающего здесь в виде нашкодившего дурачка-эпатажника, так и для Pussy Riot: чем-чем, а глупым эпатажем их акцию никак не назовешь. Вот уже два месяца, как они — властительницы дум, давшие голос и цвет безгласному и бесцветному протесту «белого движения». Современному искусству, особенно сегодня, когда в моде левая риторика и болтовня о социальной ответственности художника, явно польстил бы такой общественный резонанс. Но и самые скандальные акции перформансистов, рубивших иконы или распинавших себя на кресте, вели лишь к обсуждению (пусть и довольно широкому) вопроса о границах допустимого в искусстве. Собственно, к миру искусства прежде всего и обращались тогда художники. «Панк-молебен» Pussy Riot не был адресован одной только художественной аудитории и вывел дискуссию в иное, общественно-политическое пространство.
Тут и выплеснувшийся в интернет и даже федеральные СМИ антиклерикальный протест такого масштаба, какой просто нельзя было представить себе после перестроечного покаяния, увенчавшегося всесоюзным празднованием 1000-летия крещения Руси и всенародным воцерковлением. Весть о чудесном сошествии нанопыли стоимостью в 20 млн руб. на патриаршую квартиру, анекдотический скандал с патриаршими часами, данными нам в отражении, вал публикаций о выселенных из церковных зданий в никуда больницах, о разорении музеев, о поповских «мерседесах», о борьбе особо набожных клириков с гомосексуализмом, выставками Пикассо и сказками Пушкина — все это спровоцировано «панк-молебном» и церковной реакцией на него. Тут и подлинный раскол в самой Церкви, очередное разделение ее на внешнюю, официозную, зачитывающую с амвона обращения в прокуратуру, и внутреннюю, взывающую к милосердию патриарха в смиренных письмах.
Выступление Pussy Riot оказалось блестящим и точным политическим ударом, ударом в нужное время, подготовленное всей протестной зимой, и в нужном месте, потому что трудно представить себе что-либо, оскорбляющее чувства верующих сильнее, чем храм Христа Спасителя с расценками на фуршеты-банкеты и вип-очередями к святыням. Содержание этого политического выступления можно интерпретировать по-разному. И как демократический протест секулярного характера — против сращения церкви с государством и навязчивых попыток клерикализации общества. И как новую страницу в истории юродства, призыв к очищению Церкви, род диссидентства, коль скоро первым русским диссидентом почитают протопопа Аввакума. Что же касается формы выступления, видимо, Pussy Riot — это и есть наша политическая модернизация. Возможно, консервативная, свидетельствующая об откате назад: в годы реакции политика нередко ретируется в епархию культуры и отставные революционеры принимаются строчить романы-утопии. Но все же модернизация, бравшая уроки стратегии и тактики в европейских университетах эпохи 1968 года.