Это раньше все проблемы, связанные с поездом, заключались в том, чтобы на него не опоздать, сесть то есть вовремя, да еще на какой-нибудь станции не отстать. Теперь же появились еще и границы — пусть без полосатых столбов, но с таможенниками, соблюдающими интересы своей державы. А не то вдруг отдыхающие, следующие транзитом, в братском государстве чего лишнего с собой прихватят. Хотя может случиться и так, что этим самым лишним, с точки зрения таможенников, окажется ваше собственное имущество.
Возвращаясь из круиза, куда мы ездили вместе с семьей, я оставил жену с сыном в Ялте, а сам поехал в Москву. Мне пора было на работу, а жене с сыном можно было задержаться еще на недельку. Поэтому мы и решили, что я возьму большую часть всех чемоданов и сумок, а заодно традиционные южные гостинцы для многочисленных родственников. Приобретение последних вызвало бурную семейную дискуссию: я, естественно, возражал — жена настаивала. Мои аргументы были крайне разумны: провезти все эти сумки через украинскую таможню так, чтобы, во-первых, тебя не приняли за мешочника или челнока, а во-вторых, чтобы они еще и не испортились в дороге, мне казалось не столько даже затруднительным, сколько глупым, — проще было купить все в Москве. Но жена настаивала, что южные плоды намного качественнее. Победа осталась за ней.
Несмотря на то, что поезд отходил поздно ночью, семейство в полном составе отправилось меня провожать. В вагон я загружался минут десять — под зорким наблюдением жены (чтобы в темноте я ненароком не забыл какой-нибудь пакет или сумку с дарами юга) и под шуточки сына. "Дама грузила багаж: диван, чемодан, саквояж..." — громко и с выражением декламировал сын. Будущая соседка по купе с колоритной грузинской внешностью и таким же акцентом умиленно улыбалась и чуть ли не причитала:
— Ай, умныца, гэнацвалэ... Просто Буба Кикабидзе!..
— Вах! — злобно буркнул я и с упреком посмотрел на жену. — Точно, заметут: или ссадят, или отберут что-нибудь...
— Или штраф заставят платить! — съязвил отпрыск.
Но супруга оставалась бесстрастной.
— Следи, чтобы фрукты не испортились, — строго наказала она. И мы тепло простились.
Поезд тронулся. Я вернулся в купе и занял свое место, размышляя о грядущем общении с харьковской таможней и о том, что заботливая половина моя не удосужилась объяснить, как именно за этими фруктами нужно следить, чтобы они не испортились. Соседка, оказавшаяся единственной, в беседу вступать не пыталась, лишь все так же ласково улыбалась непонятно по какой причине и с любопытством поглядывала на меня. Но я был молчалив, и мы безмолвно отошли ко сну.
Утром я тем не менее проснулся в хорошем настроении: наказы жены канули в вечность вместе с минувшим днем — чемоданы и сумки были распиханы по всему купе, не мозолили глаза и о себе не напоминали. Напротив меня сидела давно проснувшаяся и улыбающаяся соседка, оказавшаяся, во-первых, предпенсионного возраста, и во-вторых, Маквалой, и приглашала меня к завтраку в грузинском духе. Я сказал, что имя мне нравится — поэтичное очень, и приступил к трапезе.
Эта самая Маквала что-то там рассказывала непрерывно, без пауз, временами переходя на свой родной и недоступный для меня грузинский. Но я не возражал, и завтрак затянулся: плавно переходя в обед и грозя так же плавно перейти в ужин, как вдруг дверь раскрылась — и в купе вошел проводник.
Строго оглядел столик с поубавившейся снедью и рявкнул:
— Харьков! Приготовьте документы!
И так же стремительно вышел.
Мы полезли за паспортами. Настроение разительно портилось. Я мгновенно представил себе в красках, как таможенники начнут ковыряться в моих бесчисленных сумках, прикидывал, сколько именно они могут потребовать повыкидывать — как лишнее. Но тут же взял себя в руки: в конце концов, я же не контрабанду везу — а виноград и груши. И в скромном (по мнению супруги) количестве. Буквально через пару минут поезд остановился, а еще минут через пять в купе вошли таможенники.
— Оружие? Наркотики? Ценности? Чужие вещи? — спросил тот, который был в фуражке. Второй, с рацией, непринужденно облокотился на косяк в дверном проеме. Моя грузинская соседка протянула паспорт, сообщив, что ничего из перечисленного у нее не имеется. Нетрадиционное отсутствие на ее пальцах золотых колец, таможенников, видимо, успокоило, и они отстали от благородной матроны. Очередь, стало быть, дошла, до меня.
Я внутренне напрягся, протянул паспорт и чувствуя, что краснею, стал указывать по очереди на все свои сумки и чемоданы. Но бравые ребята на мои загнивающие плоды даже и не посмотрели. Однако радиофицированный указал на самый большой семейный чемодан и лаконично произнес:
— Откройте.
По краткости выражений и категоричности тона он чем-то напомнил мне мою дражайшую половину, оставшуюся на отдыхе, так что я почувствовал, что уже успел по ней соскучиться. Впрочем, предаваться тоске было особенно некогда.
Обрадованный их невниманием к количеству вещей, я быстро достал чемодан и спокойно открыл его. Наркотиков, оружия, как огнестрельного, так и газового, равно как и чужих вещей у меня не было.
Белобрысый в фуражке пристальным взором окинул аккуратные стопочки в моем чемодане, словно просвечивал их насквозь, и жестом показал, что все, дескать, закрывай.
Однако напарник его (с рацией), видимо, более опытный или же просто старший, промычал что-то нечленораздельное и показал пальцем (я всегда говорю сыну, чтобы он так не делал, потому что неприлично) на чемодан. Белобрысый в фуражке протянул к нему (чемодану) руки и достал мою видеокамеру в футляре, действительно там лежавшую.
— Это что? — грозно спросил он.
— Камера... — пролепетал я, непонятно по какой причине испуганно.
— Чья? — тон был прежним.
— Как это чья? — не понял я. — Моя, естественно.
— Декларацию! — потребовал старший.
Я с видом немого идиота уставился на них, совершенно не понимая, что именно от меня требуется. Пауза затянулась.
— Вы что — не понимаете? Давайте декларацию! — почти что хором потребовали оба.
Я действительно не понимал. Ту декларацию, с которой мы ездили в круиз, забрали таможенники еще в Одессе. О том же, что нужна еще одна, для пересечения российско-украинской таможни, я вообще слышал впервые.
Перед тем, как отправиться отдыхать, я поинтересовался прохождением досмотра при въезде на Украину. Друзья сказали, что это все ерунда — посмотрят паспорт и дело с концом, а сложности могут начаться, если только везешь ценностей на сумму больше $ 2000. Ценностей даже и на $ 1000 в наши планы везти не входило, а потому сложности планировались лишь в отношении количества баулов.
Таможенники начали хамить.
— Вы что, глухой что ли? — спросил тот, который стоял у двери. Второй ехидно улыбнулся и вкрадчиво молвил:
— А у него, наверное, нет декларации. Вы при въезде заполняли?..
Я вспомнил, как пересекал границу в "том" направлении. Глубокой ночью в наш поезд вошел какой-то парень в штатском, проверил лишь наличие паспортов, даже не заглянув в них и так и не произнеся ни слова вышел — о какой декларации речь?.
— Нет. Мы въезжали ночью... Таможенники спали...
— Таможенники не могут спать, — изрек старший. — Камеру придется изъять, — добавил он.
Я окончательно растерялся. Отдавать камеру, которая стоила сумасшедших денег, неизвестно кому (пусть даже и таможенникам), было бы верхом глупости. Выгружаться со всеми сумками и чемоданами в Харькове — еще глупее. Базарить и спорить с таможенниками — совершенно бесполезно.
— Но это же моя камера... — пробормотал я.
— Но у вас нет декларации! — хором рявкнули оба, и тот, который был в фуражке и держал камеру, передал ее своему старшему, с рацией.
— Подождите! Не забирайте! — опомнился я. — Давайте, я заполню декларацию!
— Это как? — начал издеваться белобрысый. — Сейчас что ли?..
И тут на помощь пришла моя до сих пор молчавшая грузинская попутчица:
— Ну, пусть он заплатит штраф... — сказала она как-то очень тихо, но твердо и убедительно, и ласково улыбаясь, посмотрела теперь уже на таможенников.
Эти двое переглянулись. Я недолго думая полез за бумажником и выгреб из него всю имевшуюся наличность, судорожно соображая, удовлетворятся ли они ее количеством. Наличности, надо сказать, было мало — всего 60 тысяч рублей. Я в отчаянии подумал, что вряд ли этого хватит, но в очередной раз ошибся. Они снова переглянулись, потом старший кивнул, вроде бы соглашаясь на штраф, младший достал что-то вроде бланка, вписал туда корявым почерком какие-то слова (я даже не особенно старался разглядывать) и протянул мне на подпись. Я подмахнул — декларацию, заполненную задним числом. Писавший сгреб деньги, забрал бумагу и погрозил мне пальцем. Через минуту их в купе не было.
Я, ошалев от всего происшедшего, буквально рухнул на сидение. Радоваться, что отделался легким испугом, у меня не получалось. Сердобольная Маквала наливала мне что-то в стакан, приговаривая:
— Обычное дело, гэнацвалэ... Они у всех за видеокамэры деньги берут. Считается, что только на Украинэ ты и мог ее купить... Нэ надо так пэрэживать... Вещь ценная — обязательно в декларацию заносится.
Когда поезд тронулся, в купе снова оказался проводник.
— Что, проблемы? — почему-то любезно спросил он.
Я спросил в свою очередь:
— А что, она действительно нужна?
— Кто? — спросил опять проводник.
— Декларация...
— Понимаете, — задумчиво протянул он, — теоретически она, конечно, нужна, но обычно ее не заполняют...
— Но ведь проверяют же, — с досадой вставил я.
— Все мы люди, всем жить надо, — философски заметил проводник. — Ведь обошлось же все. Чего вам еще?
Я не нашел, что бы ему такого убедительного ответить, и он исчез. В Москву доехали без приключений.
Но дома я все-таки решил выяснить все про эту самую декларацию и позвонил в таможенный комитет. Не из жадности, а из любопытства: вдруг эти таможенники обули меня по моей же юридической безграмотности.
Но там меня уверили, что я дал взятку действительно в связи с несоблюдением необходимых формальностей. Утешило это мало, и я подумал, что уж в следующий-то раз впишу в декларацию все, вплоть до зажигалки, — вдруг она покажется таможенникам ценной вещью и они решат ее изъять.
Николай ШИШКИН