Начался год Гершвина
Сто лет Джорджу Гершвину исполнится только в сентябре. Но Петербург и Москва решили отметить эту дату двумя февральскими фестивалями — "Мир Гершвина" и "Магия Гершвина". И не зря. Именно в феврале 1924 года впервые прозвучала "Рапсодия в голубых тонах", и автор песен и бродвейских шоу вошел в концертный зал как бы с черного хода.
С этого момента началась "серьезная" карьера Гершвина. По мнению критиков, это было положение между двумя стульями: одной ногой на Бродвее, другой в Карнеги-холле. Балансировал Джордж Гершвин весьма успешно, и это не давало покоя современникам и потомкам, коллегам-композиторам и критикам, не знающим, в какую категорию поместить неудобного автора. Зато его опусы встречали восторг аудитории по обе стороны Атлантики. И жадных исполнителей — от пианистов классического профиля до джазменов.
Сын еврейских иммигрантов из Петербурга, дитя нью-йоркского Ист-Сайда, выпускник песенных фабрик Tin Pan Alley, он прошел свои университеты, работая плаггером (песенным агентом) в музыкальном издательстве — и вскоре начал сочинять песни, находящие приют в бродвейских шоу. Первой удачей стала Swanee (1919). В том же году он написал свой первый мюзикл, а к 1933-му был уже автором двадцати восьми; большинство из них пользовалось огромным успехом. Признанием значимости мюзикла вообще и гершвиновского в частности стало награждение Of Thee I sing (1931) ("О тебе пою") Пулитцеровской премией впервые в истории жанра.
В этом мире Гершвин был своим и говорил на родном наречии, а его таланта вполне хватало для блестящей карьеры. Но не оставлявшие удачливого автора амбиции писать музыку более долговечную заставляли его экипировать себя техникой, необходимой для сочинения и оркестровки концертных опусов. Уроки по гармонии, композиции, контрапункту он брал в течение почти всей жизни, тем самым выказывая гложущую его неуверенность и как бы соглашаясь с комментаторами, сердечно встречавшими его песни и бродвейские шоу, но морщившимися при его вылазках в академический репертуар.
При этом в его мастерстве обращения с популярным языком никто не сомневался. Но способность сочинять в большом количестве хиты вовсе не гарантировала признания за ним статуса настоящего композитора, скорее напротив. (Другого мнения придерживался Бернстайн, написавший как-то статью под названием "Почему бы тебе не пойти к себе наверх и не сочинить прелестную гершвиновскую мелодию?".) Тем более что сочинения, претендующие на жанр концерта или симфонической поэмы, строились на таких же прелестных мелодиях. Да и публичный имидж Гершвина — баловня судьбы, обаятельного счастливчика, сверкавшего фортепианными пассажами на вечеринках и лишь ненадолго отлучавшегося по концертной надобности из своего комфортабельного мира коммерции,— не мог быть в более резком контрасте с представлением о "серьезном" художнике-творце. То, что он сочинял, казалось, по выражению историка, "классической музыкой для тех, кто не любит классическую музыку".
Однако Джордж Гершвин, ровесник композиторов-модернистов, выдвинувшихся в 20-е годы,— Аарона Копленда, Генри Кауэлла, Роджера Сешнза, Вирджила Томсона,— вовсе не был чужд их устремлениям: он следил за деятельностью Лиги композиторов, подписывался на выпуски "Новой музыки", собирал записи Стравинского, Берга, Шенберга. Несмотря на фундаментальную разницу — в подготовке и стиле письма — Гершвину суждено было поделить сцену с высоколобыми коллегами.
Отпор европейскому модернизму
Премьера Rhapsody in Blue в 1924 году была подобна разрыву бомбы, став в ряд самых важных музыкальных событий десятилетия. В этом вторжении Гершвина на концертную территорию многие увидели вызов, который поспешили принять. Джордж Антейл откровенно заявил о соревновании с Гершвином, пообещав затмить его в своей Джаз-симфонии, представляющей "негритянский джаз, а не sweet джаз". Пол Уайтмен заказал и исполнил серию композиций в джазовой манере и приглашал всех американских сочинителей музыки поставлять произведения для его "современного американского оркестра". Лига композиторов и композиторская гильдия также включали в свои программы концертную музыку, связанную с джазом. Пика эта мода достигла к 1928 году.
Традиционный перевод названия рапсодии на русский язык поневоле снимает игру слов английского оригинала Rhapsody in Blue, предложенного Айрой Гершвином по соображениям весьма тонким и скорее живописным. Джордж предполагал бесхитростно назвать ее "Американской", но Айра предложил другой вариант, находясь под впечатлением картин Уистлера "Ноктюрн в голубых и зеленых тонах" и "Гармония в серых и зеленых тонах".
Бесполезно спорить о том, кто кому был обязан успехом. Джордж Гершвин — Полу Уайтмену, который заказал ему пьесу в джазовом стиле. Или Пол Уайтмен, руководитель и дирижер эстрадного оркестра,— Джорджу Гершвину, получив от него сочинение, которое сделало Уайтмена подлинным "королем джаза". Эту музыку Уайтмен исполнил более 80 раз после премьеры, записал на пластинку, разошедшуюся по всему миру, играл ее в шоу и киноревю; ее мелодия звучала в начале всех его концертных выступлений и стала его радиопозывными. Фантастический успех "Рапсодии" ошеломил ее автора. Сотни тысяч проданных экземпляров нот, миллионные тиражи пластинки, исполнения на сцене, экране, по радио и в балетных постановках. По числу концертных исполнений она далеко обогнала все прочие современные произведения и вошла в репертуар всех ведущих американских симфонических оркестров и выдающихся дирижеров.
"Рапсодия" стояла в конце большой программы, составленной Уайтменом с целью показать джаз во всех ракурсах. Поскольку программу готовили к дню рождения Авраама Линкольна, концерт позже называли "Манифестом об освобождении джаза". Овация зала после "Рапсодии" была единодушной, но мнения критиков разделились. Одни считали, что это "пустые пассажи и бессмысленные повторы", "лоскутки первоклассного джаза", сшитые с "риторикой и каденциями Листа". Высказывались ядовитые замечания по поводу технической оснащенности Гершвина — ведь "Рапсодия" была оркестрована Фердом Грофе, пианистом и аранжировщиком оркестра Уайтмена. Другие утверждали, что "Рапсодия" превосходит все написанное Шенбергом, Мийо и прочими футуристами, и уловили в ней нечто символическое. Благодаря игре случая она прозвучала всего двумя неделями позже нью-йоркской премьеры "Весны священной" Игоря Стравинского и была расценена как ответ Нового Света европейскому модернизму: Гершвина приветствовали как долгожданного американского композитора, который смог устоять против европейского титана.
Как написать популярную оперу
Все последующие опусы не обладали этим качеством — покоряющего своей бесхитростной гениальностью приема. Ни популярный фортепианный концерт, по поводу которого Вальтер Дамрош создал знаменитую формулу творчества Гершвина: "Многие композиторы ходили вокруг джаза, как кошка вокруг тарелки с горячим супом, дожидаясь, пока он остынет, чтобы полакомиться всласть и при этом не обжечь себе язык, который привык к тепловатому блюду, приготовленному поварами классической школы". Ни наивный "Американец в Париже". Только "Порги и Бесс" (1935) стала следующим шагом в глубь "классической" территории, оказавшейся вовсе не чужой, поскольку путь Гершвина пролегал по знакомому вдоль и поперек музыкальному театру, пусть его опыт до сих пор и был связан с театром популярным. Он создал мелодии, более запоминающиеся, чем в большинстве опер ХХ века, хотя включение номеров, рассчитанных на публику, и легкий успех некоторые критики поставили автору в вину.
Нью-йоркская премьера состоялась 10 октября 1935 года, европейская, в Копенгагене, прошла в 1943-м. В 1945-м опера была поставлена в Музыкальном театре имени Станиславского в Москве. Триумфальный успех и самые восторженные рецензии сопутствовали опере повсюду. В 1952-1956 годах негритянская труппа повезла оперу по Европе. После затяжных переговоров они смогли приехать в СССР. Американцы считали, что в духе Женевского соглашения великая американская опера в исполнении американских артистов улучшит взаимопонимание между двумя державами. Министерство культуры дало согласие на гастроли, только приняв за центральную тему оперы эксплуатацию негров белыми в южных штатах Америки. Выразив солидарность с неграми южных штатов, высокопоставленные чиновники, однако, были совсем не готовы встретить на вокзале в Ленинграде негритянскую труппу. Еще менее оказались готовы зрители, поджидавшие нищих обитателей Катфиш-Роу у служебного входа в Дом культуры Промкооперации (ныне Дворец культуры им. Ленсовета), увидеть холеных артистов в роскошных шубах.
Отрывки из "Порги" разошлись на сюиты и аранжировки, исполняются оперными и поп-певцами, звучат в академическом и джазовом вариантах, став частью американского музыкального наречия. И хотя по поводу "Порги" возникало особенно много вопросов о техническом мастерстве автора, она удержалась на плаву, в то время как сотни гораздо более совершенных работ исчезли без следа. И можно почти согласиться с историком, заключившим: "Есть более великие оперы ХХ века, но ни одна из них не предлагает больше качеств, которыми опера обладала в дни своего расцвета и которыми должна снова обзавестись, чтобы выжить".
Серьезный в кавычках
О "популярном" Джордже Гершвине можно написать не меньше, чем о Джордже Гершвине "серьезном". Но главным сюжетом, который он вписал в историю музыки ХХ века, с примечанием to be continued, будет оставаться затруднение, в которое он поставил свою и последующую эпохи (либо искушение, в которое он их вверг). А именно: необходимость ставить кавычки к слову "серьезный", когда мы говорим о его концертной музыке, и его спокойно обходящаяся без кавычек популярность, царствующая на тех же концертных площадках.
В тот момент, когда американский модернизм только еще стартовал, не успев вывести музыкальную культуру из состояния вакуума, Гершвину удалось создать свою "Рапсодию", которая казалась тогда началом новой эпохи. Кажется, что он сделал это по случайности или неосмотрительности, но совершенно естественно и без натуги, бросив лакомый кусок, за которым одни жадно потянулись, другие брезгливо отстранились, но не смогли игнорировать. Гершвин предложил путь к действительно характерно американскому музыкальному наречию, взяв джаз, который профессионалы считали своим конкурентом, в союзники. С первой попытки Джордж Гершвин метко попал в одну из центральных проблем американской культуры — проблему отношений высокого и низкого. Разрешить ее не удается по сей день, но это ничуть не мешает музыке Гершвина быть долговечной.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА