Вышел однотомник первого российского букеровского лауреата
Сочинение продолжений старых сюжетов и развитие заложенных в них идей — дело, как известно, чреватое. Но, похоже, трудноистребимое. Результатом очередного такого мероприятия стало издание сборника трех романов Марка Харитонова.
Стиль первых двух включенных в книгу и сюжетно связанных произведений — "Прохор Меньшутин" и "Провинциальная философия" — можно определить как профессиональный традиционализм. И отчасти, даже против ожиданий, в данном случае ни одна из составляющих этого термина не имеет отрицательного оттенка. Не вполне крепко сшитый, но бесспорно ладно скроенный язык, местами унаследованный от Бунина, местами (особенно во второй повести) от Гоголя, местами же прикидывающийся настолько своим, харитоновским, насколько это возможно в конце ХХ века. Именно эти предшественники упомянуты не случайно: и тот, и другой, и наш автор, по сути, певцы провинции, каждый в своем стиле и для своего времени.
Что касается Харитонова, его позиция здесь — ставка на среднего человека, для которого провинция "не географическое понятие, а категория духовная, способ существования и отношения к жизни" (вагриусовские аннотации иногда бывают емкими и точными). Первые два романа поднимают эту концепцию на щит, развивают ее, дополняют и в итоге творят из харитоновского Нечайска нечто абсолютно глобальное, заставляющее вспомнить — и не без сожаления, потому что здесь явственно заметно отставание от предшественника,— идеальный образ провинции: Макондо Габриэля Гарсиа Маркеса.
Параллели болезненно очевидны — настолько, что будят соблазн читать Харитонова как некий гипертекст (при всей сомнительности того, что таковой задумывался автором): мелкие чудеса, до того бытовые, что нет времени им удивляться; вместо маркесовских близнецов — близняшки, меняющиеся женихами и всячески стремящиеся походить друг на друга вопреки материным стараниям; наконец, философ Милашевич (из букероносного романа "Линии судьбы, или Сундучок Милашевича") — генератор универсальных идей, чьи мысли о судьбоносной роли провинции все еще претендуют на пророческий статус, словно повествование цыгана Мелькиадеса о будущем обреченного рода Буэндиа.
Но не выходит — у рода Прохора Меньшутина, судя по всему, особенного будущего не предполагается. Сам он пока верит в чудеса; иногда у него даже получается заразить этой верой остальных. Запереть дочь дома, чтобы на представление сказки о Золушке она не пошла, а именно сбежала — естественно, не обойдясь без феи. Сказка, понятая буквально: капитан Грэй сидит в местной лавке и выбирает шелк (для алых парусов?). Однако Нечайск не Зурбаган. Бал кончается дракой и браком. Не особенно счастливым.
Особняком стоит "Возвращение ниоткуда" — вещь, с одной стороны, не вполне вяжущаяся с двумя первыми, но, с другой, весьма активно выталкивающая читателя с традиционно-повествовательного плеса на бурный стрежень философской прозы. А затем выносящая к постыло узнаваемому берегу постмодернистских стандартов. Отчасти эта тенденция заметна уже в "Провинциальной философии" — страница воспроизведенных почти без авторских комментариев разговоров в очереди никак не легче премногих томов Владимира Сорокина. В последнем же романе явно рубинштейновские четки разрозненных реплик ("-- А было время.— По старым ценам.— Не все так просто") уже почти не раздражают своей вторичностью; здесь они, однако, становятся не способом тотальной инвентаризации мира, но всего лишь выражением традиционно болезненной русской рефлексии.
Возвращаться ниоткуда не страшно; но и конечный пункт подозрительно похож на нигде. Поиски новизны в русской прозе все больше напоминают поиск черной кошки в темной комнате — ну ведь был же на стене выключатель! Впрочем, это уже упрек не одному Харитонову.
НИКОЛАЙ Ъ-СМИРНОВ
Марк Харитонов. Возвращение ниоткуда. М.: Вагриус, 1998