"О спорт, ты — наше все",— сказал один нефтепромышленник, взбираясь на снегоход.
"Политика,— писал Ортега-и-Гассет,— самая действенная и наглядная сторона общественной жизни, но она вторична и обусловлена причинами потаенными и неощутимыми". Президентское послание Федеральному собранию, если отбросить шелуху общих фраз и сиюминутных экивоков, читается как напутствие хоккеистам: собраться, напрячься, выиграть, наконец.
У хоккея есть определенная государственная мистика, и сила ее такова, что в особо ответственные моменты этот вид спорта притягивает даже людей, им мало интересующихся. Когда-то (сознаюсь в страшном подростковом грехе) я, бывало, желал победы канадцам. Поскольку хоккей был спортом, обласканным империей, его победы были победами советскими и оттого нежелательными.
Потом, как известно, было вообще не до спорта и не до хоккея: Альбервилль и Лиллехаммер виделись в некой дымке, словно снились, да не нам. Потому дела было мало: ну, устраивали свои карьеры хоккеисты. Ну, упражнялась в оригинальности заголовков пресса: "Цена быстрых секунд" и "Горячий лед Олимпиады" были, натурально, на месте. Но и не более того.
Теперь что-то меняется. Конечно, вся эта дивная медийная свежесть никуда не ушла — налицо и "лыжня длинною в год" и "упорство на пьедестале". Изменение же заключается в том, что хоккеисты наши и в самом деле имеют какой-то особенный шанс. Во-первых, преимущество их неочевидно. Во-вторых, отчего-то кажется, что победи они — и дело будет сделано, и все-все начнет получаться — в точности как обещает в своем послании президент.
Обещал и раньше, действительно, ну а теперь — вдруг сбудется? Но, главное, хоккеисты наши первыми, кажется, из спортсменов "вестернизировались" — то есть, попросту, стали профессионалами, с профессиональным же подходом ко всяким житейским вопросам. В том, что некто играет за канадский клуб, будучи русским, давно уже никто не усматривает измены родине. То, что игрок живет там, где ему надо — тоже всего лишь обстоятельство текущего момента, и за этим нет никакого "я выбрал свободу". Иными словами, хоккеисты ("наши парни") зажили так, как давно живет весь мир. И преуспели, что естественно,— делать как все, гораздо удобней, чем искать особый путь.
Собственно, проблема названа давно — уверенность в завтрашнем дне. Для наших спортсменов это всегда был самый болезненный вопрос: а что потом? Что, действительно, погибать, доживать? Надо, как писывали перестроечные публицисты, дать людям право на достойную жизнь.
Сколько это стоит? Подсчитывали, и подсчитывали нервно: столько-то тысяч за такую-то медаль. Сначала раздался прямо-таки стон: да бедные! Да гроши-то какие получают! Это за подвиги-то!
Затем охолонули, да вычислили, да призадумались. Действительно, когда обнаруживаешь, что у ближнего твоего суп жирней, чем у тебя,— на протяжении некоторого времени испытывать боль за этого самого ближнего становится затруднительно. Вышло, что наши несчастные заработали не так-то плохо.
Увы. На деле все-таки плохо — поскольку никакие сотни тысяч не обеспечат жителю России того качества жизни, какое имеет рядовой житель Финляндии или Швейцарии по факту рождения. Затраты наших чемпионов на обустройство дальнейшей жизни будут несравненно выше — и никакими сколь угодно высокими персональными заработками это не изменишь. И первоначальный порыв — ах, бедные! — был все-таки справедлив.
Бедные — потому что бедновата страна. Президентское послание по-своему отвечало на вопрос, почему это происходит и как с этим бороться. Здравый смысл не в первый раз подсказывает одни и те же ходы: укреплять средний класс, взращивать отечественных товаропроизводителей.
Но это первый уровень здравого смысла, кремлевский. И за него, конечно, спасибо. Второй уровень здравого смысла (обозначим его как уровень Старой площади), пожалуй, заставил бы задаться вопросами целеполагания. То есть — зачем все это и что же должно получиться в итоге? Ну, скажем, демократическое общество западного типа.
Третий уровень — назовите его хоть обывательским, хоть кухонным — увы, с легкостью опровергает построения и первого и второго. Средний класс укреплять, говорите? Это нереально: почти ни у кого нет возможности заработать на приличную жизнь. Отечественные производители шоколадок? Ну да, вот на моем столе лежит шоколад с гордым названием "Президентский". Обертка украшена золотым орлом герба и несет на себе цвета российского флага. Все в ней прекрасно: и эмблема "Красный Октябрь", и петитом сбоку отпечатанное Packaging produced in Germany. Штучка, видно, из кремлевского буфета.
Я, впрочем, купил его в буфете издательского дома "Коммерсантъ". За десять рублей. Неплохой шоколад, что говорить: ешь его и чувствуешь, как наполняет тебя мысль государственная. Цена, правда, несколько сомнительная. И еще более сомнителен этот товар в контексте президентского послания: то есть наша несравненная кондитерская гордость, какой ее знает Б. Н. Ельцин,— это спецтовары, спецбуфет, вообще спецжизнь спецчеловека спецсудьбы. Это — номенклатура.
Сим святым для русского уха словом и порушается здравый смысл любого уровня. Ну и если до сих пор не вышло построить хоть сколько-нибудь устойчивого капиталистического общества, то с чего же удастся на этот-то раз? Или хоть что-то делается здесь по-новому?
Да нет же. С одной стороны, для президента выпускается спецшоколад и собирается спецавтомобиль. С другой — сбор налогов, который есть некоторая фундаментальная обязанность и основа системы ценностей среднего класса, мыслится тоже несколько по-номенклатурному.
Все начинается с необузданной наружной рекламы — "любишь кататься, люби платить". На плакатах, развешанных во множестве по Москве, видны вилла, яхта и автомобиль "порше". Клуб владельцев сих последних — свидетельствую не как член оного, но как платонический поклонник марки — в Москве насчитывает не менее полутора десятков членов. Разумеется, заплати они налоги, и любой бюджет станет стране по плечу.
Тот же шоколад "Президентский", вид сбоку. Еще одна затея для партхозактива — так уж устроены мозги.
Но вот, может быть, какая-то надежда или даже признаки выздоровления замечаются не в политической жизни, не в промышленности, не в деловой сфере. Тут все господствует прежний стиль: либо тяжеловесный, неповоротливый, сановный; либо чересчур уж пассионарный, необузданно-хватательный. Ни средний класс, ни стабильные и хоть как-то похожие на справедливые правила игры еще далеко не доминируют.
Но в спорте и, правда, виден подъем, и чувствуется ободрение духа. "Как распознать,— задается вопросом Ортега,— ощущает себя жизнь упадочной или нет?" И отвечает: "Решающий признак для меня бесспорен: ту жизнь, которая не завидует никакой другой и, следовательно, из всех, когда-либо бывших, предпочитает себя, никоим образом нельзя всерьез называть упадочной".
Есть грандиозные победы лыжниц — но это победы в спорте терпения, в виде, так сказать, страдательном. А вот победа хоккеистов (в которой я не позволяю себе сомневаться) будет каким-то особо весомым доказательством нормализации русской ситуации или хоть намека на начало этой нормализации.
"О спорт, ты — наше все", — как сказал недавно один известный нефтепромышленник, взбираясь на снегоход.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ