Премьера балет
Когда в России ставят балеты Форсайта или Дуато — это гарантированная национальная театральная премия. За тем, как берлинский Staatsballett справился с премьерами "Arcangelo" Начо Дуато, "Herman Schmerman" Уильяма Форсайта, "And the sky on that cloudy old day" Марко Гекке и что ему за это было, наблюдала в Берлине ОЛЬГА ГЕРДТ.
Ни одна из последних премьер Staatsballett не заставляла прессу реагировать столь яростно. Дело не в авторах. Балеты Форсайта и Дуато — проверенный репертуарный козырь. Все еще слишком актуальные, чтобы сбросить их с корабля современности, но уже слишком респектабельные, чтобы хвалить за радикальность, они — рабочий выбор для любого европейского театра, ничего особенного, текучка. Тем не менее репертуарный крепыш, который изначально мог рассчитывать на уверенные позиции, повалился с ног, не успев на них встать. Даже несмотря на участие в двух из трех балетов примы Полины Семионовой, покидающей в этом сезоне Staatsballett к большому неудовольствию прессы. Имя, на которое Владимир Малахов, интендант труппы, делал особую ставку, вместо того чтобы успокоить недовольных, их еще больше разъярило. Семионова, возмутился один из критиков, имеет право на более яркое прощание с публикой, чем пара балетов, в которых для нее нет главной роли. И припечатал как проклял: "Недостойно!"
На наш русский взгляд наезд совершенно левый: аскезу и умение работать в ансамблях децентрализованных модернистских балетов мы в наших примах только приветствуем. Ближайший удачный пример — три новых балета Большого театра: "Chroma", "Herman Schmerman" и "Cinque". И берлинские звезды не менее, а может быть, даже более хороши, когда снимают корону с головы ради сермяжного анонимного труда у Форсайта или Дуато.
В "Arcangelo", балете Начо Дуато на музыку Корелли и Скарлатти 2000 года, эти индивидуальные усилия — быть на виду и одновременно не выделяться — особенно важны. Выбрать кого-то из восьми солистов — четырех женщин и четырех мужчин, ткущих в различных дуэтных сочетаниях некое бесконечное любовное адажио,— решительно невозможно. Не факт, что ликующая женственность Полины Семионовой здесь приоритетнее приглушенной чувственности японки Секо Накамуры или усмиренного темперамента испанки Элисы Каррильо Кабреры. Спектакль, в котором донельзя телесные отношения стремятся к форме особо платонической — партнеры парят в объятиях, не касаясь грешной земли,— завершается эффектной сценой "вознесения": на темном занавесе, подобием савана окутавшем тела, любовники поднимаются под колосники. Чтобы не превратить эту поэзию в сладость и пошлость, требуется не только физическое, но и ментальное соответствие уровню европейца Дуато. Артисты Staatsballett этот тест выдерживают.
Когда Начо Дуато, только что получивший "Золотую маску" в Москве, вышел на поклоны в Берлине — возникло ощущение, что контекст у нас наконец-то общий, как и репертуар. Старый, 1992 года, балет Уильяма Форсайта "Herman Schmerman" тут же это чувство уничтожил. Можно приобрести балеты Дуато и Форсайта, можно нанять самого Дуато, но нельзя, к сожалению, купить породивший их контекст, как и тот заряд свободы, без которого танцовщикам трудно находиться с хореографами на одной ментальной частоте. В "Herman Schmerman" солисты Staatsballett азартно издеваются над балетным нарциссизмом и перфекционизмом. Над той самой иерархией звезд и больших ролей, которая вроде бы противоречит участию Полины Семионовой, или Нади Сайдаковой, или Дину Тамазлакару в этой самой постановке как не соответствующей их статусу. Форсайт дает им это право и эту возможность. В Па-де-де, когда Надя Сайдакова вертит бедрами в желтой юбочке с таким маниакальным усердием, словно это не юбочка, а хула-хуп, а Аршак Галумьян поигрывает мускулами так самовлюбленно, как будто разницы между солистом балета и культуристом никакой — в зале стоит нормальный человеческий хохот, который на московском "Herman Schmerman" представить невозможно.
Завершал вечер новый балет немецкого хореографа Марко Гекке "And the sky on that cloudy old day" на музыку минималиста Джона Адамса. Похожие на нервных птиц, персонажи бегали на полупальцах и частили руками, и этот общий для девяти солистов набор телодвижений, который разделил с коллегами и Владимир Малахов, хоть и позволял определить язык хореографа как особый птичий, хоть и отличался определенным качеством, но выглядел надуманно и так старомодно, словно новый балет Гекке намного старше старых Дуато и Форсайта.