Дело о человеческом жертвоприношении

120 лет назад, 7 мая 1892 года, в Вятской губернии началось расследование смерти Конона Матюнина, которого, как решило следствие, принесли в жертву языческим богам. Вполне обычная, как утверждали знатоки вопроса, для того времени и тех мест история неожиданно попала в центр общественного внимания всей страны. Ведь местные суды дважды признавали подсудимых виновными, а высшая судебная инстанция Российской империи — Правительствующий Сенат — дважды отменял приговор и отправлял дело на новое рассмотрение.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Путник без головы

В ходе расследования любого уголовного дела, как правило, возникает множество версий происшедшего. Свое собственное и не всегда совпадающее с другими мнение складывается у полицейских чинов, ведущих первоначальное дознание, у следователей, обвинителей и защитников. И конечно же, у судей и присяжных заседателей, а также у следящих за ходом дела сторонних наблюдателей. История смерти Конона Матюнина, случившейся в мае 1892 года в Малмыжском уезде Вятской губернии, не стала исключением из правила.

Практически все факты и вытекающие из них версии оспаривались всеми сторонами, участвовавшими в следствии и судах. К примеру, обвинение и защита вместе с помогавшим ей знаменитым русским писателем Владимиром Галактионовичем Короленко спорили даже о том, где именно было обнаружено тело. Единственным, в чем они сходились, оказались обстоятельства и время обнаружения трупа.

"Около полудня 5-го мая,— писал Короленко,— пешеходной тропой, соединяющей деревню Анык с деревней Чульей, шла девочка Марфа Головизнина. Тропа эта непроезжая, пролегает по топкому болоту, поросшему лесом, и для прохода на ней настлан на расстоянии несколько менее версты узкий бревенник, без которого нога тонет в болоте по колено и больше. Невдалеке от речки Люги, на которой стоит небольшая мельница-толчея, девочка увидела лежащего поперек тропы человека. Хотя ей при этом пришлось обходить лежащего, т. е. сойти с бревенника в топь, но, по ее словам, она не заметила, жив ли этот человек или мертв, потому что он был покрыт азямом".

Татарский кафтан, которым был покрыт человек, потом станет еще одним предметов упорных препирательств в суде. Но это случится позднее, а в тот день девочка просто пошла своей дорогой. Ничего странного в том, что она не подошла к незнакомцу, а главное, не рассказала в Чулье о лежащем на тропе человеке, не было. Жители большинства деревень уезда, как, впрочем, и всей Вятской губернии, в те годы отличались, как писали этнографы, "слабостью к водке" — как казенного образца, так и выгнанной самостоятельно — вотяцкой "кумышке". Так что вид уснувшего на земле пьяницы не удивлял здесь никого.

Марфа не подошла к лежащему и по другой причине. Весной 1892 года в округе — и в русских деревнях, и у вотяков, как тогда называли удмуртов,— после трех лет неурожая царили голод и болезни, включая тиф. Так что девочка не решилась подходить к лежащему еще и во избежание возможных бед. Однако, возвращаясь на следующий день из Чульи, она увидела то, что заставило ее бегом побежать за взрослыми. Азям больше не закрывал верхнюю часть тела, и Марфа увидела, что у человека нет головы.

"Кто первый явился к трупу,— отмечал Короленко,— неизвестно, но только 7-го мая прибывший урядник Соковиков констатирует, что кругом следы затоптаны совершенно. Урядник объясняет это тем, что соседние (русские) крестьяне искали голову. По словам урядника, у трупа за плечами на лямках холщовая котомка, за которой между лямками заделан черный, крестьянского сукна азям с большим откидным воротником".

Два дня спустя на место происшествия прибыло сельское полицейское начальство:

"9-го числа прибыл пристав Тимофеев. В своем донесении следователю он отметил, что при трупе найдено удостоверение Ныртинского сельского старосты о личности убитого — Конона Дмитриева Матюнина, а также свидетельство, что он страдает падучей болезнью".

Подобным сочетанием удостоверения личности со справкой об эпилепсии чаще всего пользовались профессиональные нищие. И проведенный в соседних селах опрос подтвердил, что в предыдущие дни Матюнин побирался в окрестных деревнях. Последним местом, где его видели, оказалось лежащее поблизости вотское село Старый Мултан.

Корыстный мотив полиция отмела сразу, поскольку вещи убитого и собранную им по деревням мелочь убийцы не тронули. Собственно, полицейские начали отрабатывать одну сразу же возникшую версию. Место, где Матюнина последний раз видели живым, отсутствие головы у трупа и бедствия, происходившие на фоне неурожая и голода, подвигли полицию, как казалось ее чинам, к единственно правильному выводу: вотяки принесли жертву языческим богам, чтобы избавиться от страданий.

Конечно, сразу же возник аргумент против этой версии: жителей Старого Мултана за век до описываемых событий обратили в православие, а в селе построили церковь. Однако все полицейские, как и изучавшие вотяков этнографы, знали, что старые традиции продолжали управлять жизнью и бытом этого народа. А предписания православной церкви отходили на второй план или вовсе игнорировались, если вступали в противоречие со старыми верованиями и традициями. В частности, практически все исследователи писали о том, что вотяки в самых различных случаях приносят жертвы прежним богам. А некоторые упоминали и о том, что при возникновении тяжелых жизненных затруднений, к которым относились голод и эпидемии, вотяки прибегают к человеческим жертвоприношениям, называемым молениями.

Насмерть "замоленные"

К примеру, этнограф и священник Григорий Егорович Верещагин в 1911 году опубликовал собранные им свидетельства жертвоприношений у вотяков, в частности переданную ему запись рассказа вотского старика о деталях "моления":

"В старые времена всякой всячины было много... Но что говорить о старых временах, когда недавно, всего лишь годов тридцать-сорок тому назад, чуть не на моих глазах совершилось "дело"... Был у нас сильный недород, при том же болезни какие-то лихие ходили. Старики обратились к ворожцу, что де скажет он! Не выворожит ли что? Переговоры и совещания велись тайно, так, что никто из молодых о предметах совещаний стариков не знал, даже из пожилых только кое-кто, и то лишь более по чутью догадывался, что старики замышляют что-то "особенное". Если старики сходились между собой и случались тут молодые, говорили как-то двусмысленно. Наконец обратились к ворожцу, хотя решено уже было принести жертву необыкновенную. Ворожец, к изумлению стариков, после сделанных им манипуляций выворожил "человека". Вернулись старики от ворожца и стали приискивать трех зверков: ласку, горностая, крота... Без предварительного принесения этих зверков нельзя было приступить к жертвованию человека. Если эти зверки были принесены, то человеческое жертвоприношение могло быть отложено до удобного времени — до времени нахождения жертвы. И так приискали зверков и принесли. Таким образом начало человеческому жертвоприношению было положено. Старики собрались в лес и стали бросать между собою жребий, кому исполнить роль жреца. А это делалось в силу укоренившегося мнения, что, если кто этих зверков принесет в жертву, тот должен умереть. Понятно, что никому не хотелось смерти, а жертву нужно было принести непременно, иначе народное бедствие — по понятиям стариков — не должно было пресечься. Кинули жребий, и он пал на одного хозяина. Вот так и был выбран жрец — и он волей-неволей должен был исполнить свою роль. Выбранный жрец взял живую ласку и сделал ножом глубокий укол в правый бок ее. Как только кровь потекла, всякий участвующий в жертвоприношении принял в принесенную с собой стклянку несколько капель этой крови. Затем, когда всеми была получена кровь, жрец поступил так же и с горностаем, и с кротом. Каждый домохозяин получил в свою стклянку кровь и этих зверков. Далее, на пылающий костер набросали ветвей рябины, вереска и пихты и на верх их положили мертвых зверков для сожжения. Стклянку с кровью каждый домохозяин взял с собой и дома положил ее под пол, в передний угол. Избу после этого не топили три дня".

Потом начались поиски главной жертвы:

"Приносили всякого, какого находили, лишь бы был мужчина от 18 до 60 лет, имел бы волосы светло-русые, но отнюдь не черные. Такого "замолили" и у нас, в роде Бигры. Говорили, что был вотяк. Он ходил по домам — закупал щетину. Ведь таких-то для жертвы и выбирали. Ходит человек туда-сюда... Увидят, что он подходящ... Заманят его к жрецу... Угостят вином до бесчувствия и вдобавок усыпят еще какими-нибудь средствами. Там — "замолят". Поиски пропавшего человека будут напрасны. Спросят того, другого — не видали ли, мол, такого человека? Скажут: не видали — и делу конец".

Сама процедура жертвоприношения выглядела так:

"Заманят его к жрецу... и там примут его радушно, как самого дорогого гостя, угостят... Спросят его о том, о сем — откуда, мол, ты? сколько тебе лет и т. д. Напоят... Усыпят... Потом, в самую полночь, когда кругом все безмолвствует, соберутся старики у жреца... и обреченного на жертву человека унесут в шалаш. Здесь всю одежду с него снимут и положат его в большое корыто. В корыте обмоют и наденут на него чистое белье. И вот, когда такие приготовления будут кончены, один из мужиков выйдет за дверь и там спросит он: что делается в шалаше? "Луд-Кылчину чистую жертву приношу",— ответит жрец. Мужик зайдет в шалаш, и жрец сделает небольшим ножом укол в правый бок ("под мышку") жертвы, и домохозяева-старики получат в принесенные стклянки, содержащие в себе кровь зверков (горностая, ласки, крота), по нескольку капель человеческой крови... Кровь зверков потом соединили с кровью человека, и флакончики с нею хранились под полом же, в переднем углу, в течение 20 лет, после чего жертва возобновлялась".

Жертвы богов и полиции

Как отмечали исследователи, вотяцкие рода имели различные обряды "моления", довольно значительно различавшиеся. Прежде всего — способами предотвращения мести принесенного в жертву человека. В одних родах, как описывал Верещагин, покойного задабривали дарами и приносили ему в жертву старую кобылу. Другие же отделяли голову от тела, прятали ее отдельно и вынимали из тела легкие, сердце и печень, веря, что в таком виде жертва никогда не сможет возродиться и покарать обидчиков и их потомков. В некоторых родах отделяли голову и правую руку. А другие считали достаточным отрезать правую руку и вынуть сердце.

Важнее было другое: жертвоприношения в конце XIX века отнюдь не были редкостью. Действительный член Императорского русского географического общества священник Николай Блинов в 1898 году писал о том, что все они оставались тайной лишь по одной причине — из-за коррумпированности полиции и судебных следователей:

"Трупы с отрезанными головами или только без правой руки находили (в Елабужском и Малмыжском уездах) и прежде. Местные жители вотяки известными не им одним средствами способствовали направлению следствий к "неизвестным причинам", замерзанию и откусыванию головы и рук трупов животными, а духовенство хоронило обезображенных покойников "по отношению" станового пристава или следователя. В окрестных селениях циркулировали рассказы о "молениях", но тем все и ограничивалось".

А в подтверждение своей правоты Николай Блинов приводил многочисленные примеры, самыми характерными из которых были следующие:

"В следственных делах результаты "молений" выражаются в своеобразной форме. В 1885 году в деревне Макан-Пельга (где ранее было волостное правление) жил работник (сирота) из деревни Дубровки Пигасий Ильин, он же Болобанов, 17-ти лет. Загнанный нуждой, забитый работой, он был самый жалкий человек в деревне; но вдруг, сверх всякого ожиданья и без видимой причины, на масленичной недели, 20-26 января, он сделался предметом внимания, стал особенно любезным для старых вотяков. Его вволю угощали кумышкой, блинами, катали по деревне на лошадях. А с субботы он неизвестно куда исчез. Уже в марте месяце труп его был обнаружен вблизи соседней деревни Кармыж, без головы и правой руки. Становой пристав опросил понятых людей, добродушно поверил высказанному предположению, что это собаки откусили голову и руку и утащили неизвестно куда, не касаясь мягких частей трупа. Он сообщил духовенству Бемышевского завода о предании земле тела Пигасия Ильина как умершего "от замерзания"; погребение было 23 марта, в великую субботу, накануне Пасхи. Так как никто не верил в "замерзание" и пристрастие собак к голове и правой руке, то между окрестными вотяками распространен был на случай расспросов русских рассказ: Пигасий играл с девками в отхожей, скотной избе; от чьего-то толчка он упал, а у стены стояла пила; этой-то пилой он и отрезал себе напрочь и голову, и руку".

Еще одна подобная история, как писал тот же автор, произошла в 1892 году:

"Менее чем через два месяца после убийства Матюнина, когда шло следствие по этому "Мултанскому" делу, в селе Кизнери Старотрыкской волости Малмыжского уезда (в 18 верстах от села Старого Мултана) был принесен в жертву вотяк же, кузнец Григорий Анисимов, 56 лет. Для жертвы требуется мужчина "светлый" — белокурый или рыжий. Если не представляется случая захватить "шатущего" или безродного человека, жребий кидается между своими. По такому жребию предстояло заклание Григорию Анисимову. Он знал об этом; знал и то, что он никуда не скроется от выпавшего на его долю "моления"; жена его потом говорила, что он хворал, два раза ходил исповедоваться. В июне месяце в этой местности Малмыжского уезда ежегодно по селениям обносится образ Спасителя из Елабужского собора. В селе Кизнери мимо дома Анисимова шли со св. иконою 30-го июня вечером; Григорий пред нею усердно молился, плакал. Как только толпа народа скрылась за домами по пути в Трык, Анисимова немедля увлекли и "замолили" в мякиннике (сарай, в который ссыпают мякину), сзади двора. В таком виде рассказ циркулировал в народе вслед за происшествием. Голову Анисимову не отрезали, а только сделали два глубоких прокола ножом, проникавших до брюшины, и два меньших прокола концом ножа на левом и правом бедрах (официальные данные). На другой день сельскому старосте заявлено, что Григорий неизвестно куда исчез; а в мякиннице оказался нож и пятна крови на бревнах. Безвестно пропавшего искали всей деревней по три дня, пока не прибыл становой пристав. При нем труп оказался за пахотными полосами, в неочищенном перелеске парового поля. Там пасется скот; за ним почти из каждого дома по человеку или по два вечером обходят весь перелесок вдоль и поперек, а вот никак не усмотрели! Труп был привязан на вязовом суку, вдали от ствола дерева, и повешен на лыко в два аршина длины; причем ноги находились над землей выше на четверть или немного более. При вскрытии раны оказались с кровоподтеками, значит — прижизненные; но на шее, где была петля, борозда плохо выражена, кровоподтека нет, язык за зубами. Вообще, о самоубийстве здесь не могло быть и речи: если покойный сам так энергично зарезался в деревне, то не мог затем уже вешаться в лесу, и наоборот. Однако ж при следствии причиной смерти оказалось именно самоубийство. Вот примерный случай для выяснения причины, почему дел о жертвоприношениях людей не возникало".

Как писал Николай Блинов, местами жертвоприношения происходили не в трудные времена, а через определенное время:

"На другой год после Мултанского убийства, в 1893 году, было жертвоприношение в деревне Гузношур (Волипельгинской волости Малмыжского уезда). Старик деревни Нового Трыка Илья Филиппов Белявин показывал (удостоверено официально; также на суде об этом случае свидетельствовал старшина Старотрыкской волости Попугаев): ему вотяк Филипп Андреев говорил, что у них человека молят чрез 12 лет, и ныне (1893 г.) молили в Гузношуре вотяка из-за Вятки, а в прошлом 1892 г. молили в Кибье. В селе Кибье (Елабужского уезда, в 35 верстах от с. Мултана) летом брат с сестрой пошли в паровое поле за коровами; зайдя в перелесок, разошлись в разные стороны, и мальчик исчез; сестра возвратилась домой одна. Спустя некоторое время труп найден под колодой без головы и грудных внутренностей".

Троекратный процесс

На таком событийном фоне возникал вопрос: почему же убийство Конона Матюнина вдруг превратилось в громкое дело, которым заинтересовалась вся российская общественность?

Судя по всему, полиция собиралась действовать обычным порядком. Расследование велось кое-как, только для того, чтобы получить с мултанцев более или менее значительную сумму. Именно поэтому в рапортах указывалось разное положение тела и одежды на нем: по одним документам, Матюнин был одет в азям, по другим — азям на него был лишь наброшен. Вскрытие провели только 4 июня, почти месяц спустя после обнаружения тела, и лишь тогда обнаружили, что из тела изъяты некоторые внутренние органы. А экспертизу следов крови в предполагаемом месте жертвоприношения начали проводить тогда, когда образцы давно уже испортились от жары.

Говорилось в материалах дела и о том, что участвовавший в дознании полицейский урядник Жуков попросил у самого состоятельного жителя села Василия Кузнецова денег "на мундир" и, получив десять рублей, попросил еще восемнадцать. Когда же Кузнецов отказал, обиженный урядник составил рапорт начальству о том, что Кузнецов пытался его подкупить.

Возможно, Жуков обратился к человеку, который не был причастен к делу. Возможно, жертвоприношение имитировали настоящие убийцы Матюнина, чтобы обвинить мултанцев. Этой версии придерживался на суде адвокат обвиняемых. Но полицейские впервые решили дать делу о жертвоприношении законный ход. Видимо, чтобы наказать скупых крестьян из Старого Мултана. Наверное, все бы закончилось именно так, как они задумали, ведь версия следствия выглядела совершенно пугающе.

В декабре 1894 года, когда начался процесс, санкт-петербургские "Биржевые ведомости" писали:

"Село Старый Мултан, в котором это жертвоприношение имело место, прежде всего далеко не какая-нибудь далекая, далекая глушь. Оно, представьте, расположено всего-то в каких-нибудь 200 верстах от университетской Казани. И населено оно прихожанами местной церкви, православными христианами. И были такими же христианами и отцы этих вотяков-жертвоприносителей, и деды их, и прадеды... Было это в голодную годину. Старомултановцы переживали тяжкое время. Село голодало, в селе свирепствовал тиф, к селу приближалась холера. Население, что называется, просто изнемогало под бременем несчастья. Разумеется, оно молило о милосердии, но кого и где? Увы, читатель, не Бога Единого и не в церкви своей, а каких-то языческих богов и в шалаше. Но не внимали боги их мольбам, не внимали, несмотря на то что их старались умилостивить и принесением в жертву мелких животных. И вдруг... откровение. Одному из крестьян приснилось, что для избавления населения от голода и болезней надо принести одному из богов — богу Курбону — двуногую, т. е. человеческую, жертву. И поведал об этом своем сне крестьянин на сельском сходе. И обрадовались "православные". Наконец-то они узнали, что нужно богам! Оставалось только наметить жертву. И она была намечена. В селе проживал нищий крестьянин из соседнего уезда, и его-то, этого нищего, и решено было принести в жертву. И принесли. Это было 4 мая 1892 г. Несчастный нищий, крестьянин Матюшин, был заведен в мирской шалаш, служивший, между прочим, и местом для моления богам, и здесь его раздели, подвесили за ноги к потолку и затем посредством множества уколов тела у живого выпустили всю кровь, которую молящиеся тут же сварили и съели. Съели они также в честь бога Курбона легкие и сердце жертвы, отрубили ей голову и самый труп выбросили на дорогу. И участвовали в этом жертвоприношении... сельский староста, сотский и... церковный староста села Мултан. Впрочем, и некоторые другие из этих жертвоприносителей были в одно и то же время "басясялий" (идолопоклонническими жрецами) и усердными прихожанами местной православной церкви".

На таком фоне оказалось просто чудом, что присяжные сочли виновными лишь семерых из десяти представших перед судом обвиняемых. Казалось бы, в деле можно было поставить точку. Но защищавший вотяков сарапульский частный поверенный Михаил Ионович Дрягин подал кассационную жалобу в высшую судебную инстанцию — Правительствующий Сенат. Повод для жалобы был чисто формальным — процессуальные нарушения. Однако в Сенате решили, что подобные процессы порочат честь Российской империи как христианской страны, и отправили дело на новое рассмотрение.

А обер-прокурор Сената Анатолий Федорович Кони писал о "Мултанском деле":

"Основания приговора, из которого вытекает, что теперь, на пороге XX столетия, существуют человеческие жертвоприношения среди народа, который более трех веков живет в пределах и под цивилизующим воздействием христианского государства, должны быть подвергнуты гораздо более строгому испытанию, чем те мотивы и данные, по которым выносится обвинение в заурядном убийстве".

В следующий процесс, в 1895 году, активно включился Короленко, который в печати страстно доказывал, что жители Старого Мултана никаких жертвоприношений не совершали. Однако присяжные вновь признали обвиняемых виновными. Дело вновь отправилось в Сенат, и оттуда оно опять вернулось на новое рассмотрение. В мае 1896 года на третьем процессе Короленко решил применить тяжелую артиллерию. Кроме Дрягина обвиняемых взялся защищать один из самых известных и опытных адвокатов страны — Николай Платонович Карабчевский, который буквально камня на камне не оставил от аргументов обвинения.

К примеру, он доказал, что обвиняемые в принципе не могли совершить совместного жертвоприношения:

"Установлено, что в Мултане два родовых шалаша, учурского и будлуцкого племен. Из семидесяти семи вотских дворов Мултана тринадцать принадлежат к учурскому племени, остальные — к будлуцкому. Установлено положительно, что такое племя молится только в своем шалаше и в чужой вовсе не ходит. Этой этнографической тонкости обвинение, очевидно, не знало, когда сажало на скамью подсудимых — из семи подсудимых — двух учурского и пятерых будлуцкого племени. Что же выходит? Что при принесении самой важной, человеческой, жертвы весь ритуал, все самые коренные обрядовые традиции беспощадно нарушаются. Выходит простое убийство, угодное не столько богу Киреметю, сколько обвинению. Но ведь обвинение начало с того, что доказывало именно наличность жертвоприношения, т. е. акта строго религиозного, основанного на всех суевериях глубокой старины, совершенного по всей строгости правил и обрядов, свято хранимых преданием".

Карабчевский доказал и то, что отрезать голову жертве и инсценировать другие признаки жертвоприношения могли уже после того, как Марфа Головизнина в первый раз увидела тело:

"Девушка была совсем близко от него. Обойти стороной мешала болотина; дорога шла по настланному бревеннику. Поперек самой дороги ничком лежал Матюнин. И вот она "не заметила", чтобы он был без головы. Кое-кому она, однако, рассказывала, что голова несомненно была и даже "свесилась" к болоту. Она приняла сперва Матюнина просто за спящего. Зато на другой день, 6-го, возвращаясь по той же дороге, она уже сразу и несомненно видит, что головы нет, что голова отрезана".

После его долгой и аргументированной речи обвиняемых оправдали. Однако вопрос о том, кто же убил Конона Матюнина, так и остался открытым. В 1897 году привлеченный Владимиром Короленко в качестве медицинского эксперта профессор Феодосий Патенко объявил, что раскрыл дело, и назвал в качестве виновных двух крестьян из деревни Анык, которые надеялись, что обвиненных в жертвоприношении вотяков отправят в Сибирь, а их земли можно будет поделить аныкцам. Утверждают, что позднее, перед смертью, один из них рассказал всю правду на исповеди.

Однако никакого судебного решения по делу так и не состоялось. Так что все это только еще одна, пусть и весьма похожая на правду, версия.