Высокая чувствительность к жизни

В парижской галерее Jeu de Paume проходит ретроспектива Евы Бесньо (1910-2003) под названием "L'image sensible": чувствительный образ. "Гранд-дама нидерландской фотографии", как ее представляют кураторы, впервые так тщательно представлена за пределами страны, ставшей ей третьей родиной.

Ева Бесньо, рожденная в Будапеште,— из тех мастеров, которые сделали венгерскую фотографию такой знаменитой и так быстро из нее сбежали — Андре Кертес, Брассай, Ласло Мохой-Надь, Мартин Мункачи, Роберт Капа. Правда, имя ее в этот список встало гораздо позже — в 1960-х.

"У меня было счастливое детство,— говорила Бесньо,— но почему-то я не была счастлива". Еврейка, дочь адвоката, она захотела учиться модному искусству фотографии. Так барышни сейчас учатся стилизму. Родственники отправили ее к самому лучшему венгерскому фотографу той поры — Йожефу Печи. Здесь с ней произошло что-то удивительное: из любительницы с маленьким "Кодаком" она превратилась в профессионалку с тяжелым, подаренным отцом "Роллейфлексом" 6х6 в руках. Там, где она позирует с ним, закрывая камеру своими черными волосами, она не барышня, а настоящая фотографическая фурия. Она очень красива в то время. На выставке в витрине лежит ее маленький портрет, сделанный Печи. В профиль, в черном платье, с черной тенью, он снимает ее так, что нет никакого сомнения: в ее жизни он был не просто учителем фотографии.

Венгрия скоро стала тесной. Мягкая диктатура при регентстве адмирала Хорти вполне позволяла жить, но не вполне позволяла дышать. Ева не стала ждать, кого это коснется раньше — ее самой, ее друзей или ее родителей. В 1930-м она решила уехать. Отец советовал Париж, но ее коллега-фотограф Дьердь Кепеш сказал: "Если хочешь стать фотографом — поезжай в Берлин".

Бесньо очутилась в самом свободном, бесшабашном, вдохновенном и артистическом городе мира, которым был Берлин начала 1930-х годов. Здесь вместе работали художники всех стран — русские, советские, венгры, румыны, англичане, американцы. Она зажила жизнью, о которой мечтала, работая днем, обучаясь ночью. Родители присылали деньги на жизнь, ей надо было только снимать. У нее появился друг и любовник — кинематографист Джон Фемхаут. Ее берлинские фотографии полны счастья и свободы. Летом у родителей в Венгрии она сделала, кроме прочего, серию о жизни цыган, куда вошла ставшая ее визитной карточкой фотография мальчика с виолончелью.

В 1932-м вместе со своим приятелем она уезжает в Голландию. Через два года ее Берлин было не узнать. Гитлер пришел к власти. Бесньо стала своей в группе художников, дизайнеров и архитекторов — ее взяла под крыло Чарли Тороп, ей давал работу Геррит Ритвельд. Она прославилась как архитектурный фотограф — и целый зал на выставке отдан ее съемкам голландского модернизма. Она — конгениальный автор, ее камера точно так же видит мир, как конструируют его архитекторы. Снимая новые здания, она зарабатывала себе на жизнь и сохраняла их для всеобщей истории архитектуры.

Фемхаут в 1936-м уехал в Штаты, она осталась в Европе. В 1937 году посетила Париж и привезла несколько снимков со Всемирной выставки 1937 года с "Рабочим и колхозницей" в струях фонтанов на манер ВДНХ. Шпееровского орла она предпочла не заметить. Как полагается левой, она боролась с фашизмом, и когда Гитлер вовсю спекулировал на принимаемых Германией Олимпийских играх, Бесньо участвовала в антиолимпийской выставке "D-O-O-D" (De Olympiade onder Diktatur).

Она стала свидетелем уничтожения Роттердама германской авиацией в 1940 году. Мир уже знал Гернику, но не видел еще ни Сталинграда, ни Хиросимы, ни Дрездена. Такая война была в новинку. После налета она вышла в город с фотоаппаратом. Восемь снимков из этой серии показаны на выставке в Jeu de Paume. Это отнюдь не авангардистские снимки. Она скажет: "Раньше форма была важнее всего для меня, но во время войны я поняла важность содержания".

Во время оккупации она лишилась работы, потом была вынуждена прятаться под чужим именем. Но осталась жива — в отличие от многих нидерландских евреев. Еще до войны ее признали как замечательного фотографа, Голландия считала ее своей. От второго мужа, Вима Брюссе, она родила сына и дочь. Начались выставки, премии, почетные должности. В ее биографии с 1945-го по 2001-й тянется огромный их список. Это серия профессиональных побед, в которых теряется развод с мужем и смерть 33-летнего сына. Постепенно ее венгерский темперамент остывает в голландских дюнах. Ее работы теперь холодные, как Северное море, без юмора, без сентиментальности, очень и очень грустные.

Всплеск эмоций следует в 1970-х когда, оставшись одна, она стала фотографом феминистской организации Dolle Mina, защищая свое понимание феминизма и права женщины на творчество: "Когда я хожу с фотоаппаратом — я вижу все, с хозяйственной сумкой я прохожу мимо всего". Это было последней попыткой подключиться к какой-либо жизни помимо фотографии.

Седая, с палочкой, в старческой гречке, она появлялась на выставках, пока могла ходить. В 2001-м ей пришлось оставить свою квартиру в Амстердаме и переселиться в дом престарелых. Ева Бесньо умерла там через два года. На выставке показан фильм, снятый накануне ее переселения. Она собирается в приют, но есть ощущение, что она собирается в могилу. Она отдает музею шкаф с негативами, где спрессованы 50 лет ее жизни, и разбирает со своим биографом старые отпечатки, безжалостно бракуя и уничтожая их. Мы видим, как порванными отпечатками набиваются черные мусорные мешки, и, как ни замечательны работы Евы Бесньо, это — самый чувствительный образ выставки про жизнь фотографа.

Париж, галерея Jeu de Paume, до 23 сентября