200 лет ее строят заново
Один из итальянских исследователей назвал Москву "городом монтажа" — с адресной отсылкой к монтажу Сергея Эйзенштейна. При том что русское искусство, по мысли всех взыскующих национальной идеи, всегда стремилось к ансамблю, реально город состоит из осколков совершенно несоизмеримых сред. Вальтер Беньямин в "Московском дневнике" написал, что в "улицах Москвы прячется деревня": стоит зайти в подворотню, и перед тобой раскрывается вполне деревенский пейзаж "московского дворика". Если то же приключение представить себе не со стороны иностранца, а изнутри городской жизни, выйдет вот как: ты выходишь из своей грязной подворотни, а там — улет!
В первой же русской романтической утопии — романе "4338 год" Одоевского — герой летит над ночной землей и вдруг видит море огней, которое тянется почти бесконечно. Это оказываются слившийся в один город Москва и Петербург, состоящие из сплошных хрустальных небоскребов. В повести Соллогуба "Тарантас" герой возвращается из-за границы, едет на своем тарантасе, и везде грязь, разорение и тоска. А потом ему снится сон, и он видит Москву будущего: "По сторонам Тверского бульвара красовались дома такой легкой, такой прекрасной архитектуры, что при одном взгляде на них душа наполнялась чувством гармонии". Москва — город миража. Выходишь, а тебе навстречу мираж — это лейтмотив ее архитектуры. Юрий Аввакумов несколько лет назад проводил выставку "Фабрика Утопий". Москва — это именно фабрика утопий, которая работает на полную катушку уже 200 лет.
Начинается все с утопии Большого кремлевского дворца Баженова. Идея — снести Кремль, построить на его месте русский Акрополь и тем самым символически европеизировать Россию. Так сказать, вставить в ее сердце европейский привой. Далее следует храм Христа Спасителя Витберга на Воробьевых горах, мистическая мечта Александра I. Храм, наполненный масонской символикой, должен был непосредственно транслировать в город гармонию Космоса, постепенно превращая его в град небесный. Но и реальный храм Христа, построенный Тоном уже при Александре III, был более чем утопичен. Чисто архитектурно он был вынесен из среды города гигантским постаментом, и надо учитывать, что окружали его не 8-этажные дома, как сегодня, а двухэтажные особнячки — та самая "большая деревня". В Москве Татлин предполагал установить Башню III Интернационала — и это уже следующий шаг, потому что речь идет не о транслировании гармонии в Москву, но транслировании русской революции на весь земной шар. Башня, собственно, и представляла собой гигантскую мистическую антенну, которая, вращаясь разными своими этажами с разной скоростью, задавала новую меру времени.
Ее преемницей стал сталинский Дворец советов, та же грандиозная антенна коммунизма. "Пройдет тысяча лет, во всем мире наступит коммунизм, а Дворец советов будет стоять таким же, как он построен",— писал в начале строительства писатель Атаров. Оказалось, что даже в своем мистически непостроенном качестве дворец все же способен к трансляции — вокруг него сформировалась сталинская Москва. Хрущевские пятиэтажки сегодня мало ассоциируются с утопией. На самом деле они напрямую реализовывали идеалы коммунистического фаланстера, и были репрезентацией лозунга "Коммунизм через 20 лет", а удивительная картина домов, растущих как на конвейере, казалась выражением небывалой технической мощи и прямо сопоставлялась в прессе с полетом Гагарина. Брежневская эпоха плохо ассоциируется с утопией, но тем не менее Калининский проспект ею являлся. Будучи римейком океанической набережной Гаваны, он вел к Москве-реке как "порту пяти морей", так что всемирные моря раскрывались непосредственно у здания СЭВ.
Можно заметить характерную особенность работы этой фабрики. Речь идет не о преобразовании города в целом. Речь идет о создании суперобъекта, который будет его символически преобразовывать. Это некая точка преображения, наша родная гора Фавор. Все это напоминает доперестроечный анекдот про колхоз-миллионер, решающий, куда потратить средства. Старик-колхозник предлагает купить "хванеры". Зачем? Чтоб построить "ероплан" и улететь отсюда к чертовой матери. В космос, в Гавану, в Европу — все равно, лишь бы подальше.
В утопии известного русского экономиста Чаянова, сочинявшего романы под псевдонимом Кремнев, в стране в 1937 году власть берет крестьянская партия, которая издает декрет о разрушении городов и преобразовании их в небольшие такие поселения среди бесконечных полей. А в центре каждого такого поселения стоит железная вышка, которая прямо берет энергию из космоса, климат меняет и вообще распространяет благодать. Кажется, московские суперобъекты и есть чаяновские вышки.
Москва — символ "русской идеи". Русская идея — вещь метафизическая. Предназначение архитектуры — переводить метафизику в физику, в реальность. Значит, нужно создать такое место в городе, чтобы, попав в него, вы оказывались на своеобразной стартовой площадке в "русский космос". Весь город — сталинский, хрущевский, брежневский — и состоит из осколков таких стартовых площадок для непостроенных "еропланов".
Но самое поразительное в том, что эти утопии появляются и сегодня. Кажется, отношение к городу принципиально поменялось. Это Корбюзье предлагал все в Москве снести и построить новый город. А Сталин, Хрущев и Брежнев и впрямь половину снесли и половину заново построили. Но сегодня мы все восстанавливаем. И защита исторической среды Москвы — с ее неправильностями, иррациональностью, алогизмом — сегодня лозунг официальной архитектурной политики. Как могут существовать рядом подземные города под Калининским и Тверской и восстановление типовой застройки московских переулков? Чаемые небоскребы и восстановление Казанского собора, Иверских ворот, храма Христа? Стоит так поставить вопрос, и все станет ясно.
Если сегодня попытаться сформулировать генеральный императив московской архитектуры, он будет звучать так: "Все снести и построить как было". Мы впали в историю, как в утопию. Храм Христа — это не восстановление Тона, это такая же стартовая площадка для отправки в русский космос, как Дворец советов. Только конфигурация русского космоса изменилась — из коммунистического он стал национальным.
Утопический пафос никуда из Москвы не выветрился, он все тут же, родной, улетный. Просто там, где есть история, мы ее восстанавливаем до состояния первобытности, а лучше — еще раньше, до райского сада. Ну а там, где нет, обходимся традиционным утопическим арсеналом. Башнями, подземными городами, городами-садами — всеми подручными средствами, на которых можно улететь куда подальше.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН