Общественно-утопическое движение

Затрудняясь найти общий знаменатель очнувшемуся протестному духу, витающему, где ему заблагорассудится — от Уолл-стрит до Бульварного кольца, аналитики играют в аналогии. Как же, как же, в 1968-м тоже — да нет, не "тоже", а яростно и кроваво — пылали мостовые от Мехико и Чикаго до Парижа и Токио. Общим местом уже кажется то, что новый бунт направлен в том числе и против лидеров 1968 года, продавшихся и зажравшихся "икорных левых". Уместнее вспомнить о более раннем событии, полувековой юбилей которого по иронии истории пришелся на 15 июня: его участников "икорными левыми" не назовешь никак.

72-летний Том Хейден, экс-муж Джейн Фонды, директор Центра исследований мира и справедливости в Калвер-сити, Калифорния, признан "человеком, который изменил Америку", сделал возможным новый бунт. На нынешних уличных акциях можно встретить и Эла Хейбера, колоритного пузатого бородача, похожего на "большого Лебовски". Самые первые в истории "новые левые", похоже, остались не только вечно левыми, но и вечно новыми.

Том Хейден и Эл Хейбер были первым (1960-1962) и вторым (1962-1963) президентами движения "Студенты за демократическое общество" (СДО). Так назвалась, объявив 1 января 1960 года о своей независимости, "Молодежная организация социалистической Лиги промышленной демократии", основанная еще в 1905 году (среди ее создателей были Джек Лондон и Эптон Синклер). Студенты не хотели быть "комсомолом" Лиги. Кто-то из них считал Маркса интеллектуальным авторитетом, но не более значимым, чем Камю или Торо. Называясь "новыми левыми", они отвергали и сталинизм, и параноидальный антикоммунизм: "Раньше, чем чтению, нас учили ненависти к коммунистам".

Летом 1962 года они доставили в Белый дом и передали советнику президента Кеннеди декларацию, принятую движением на конгрессе в Порт-Гуроне, Мичиган: на тот случай, если вашингтонские либералы захотят вступить в диалог со студентами. А не захотят, ну и шут с ними. Первые наброски декларации Хейден делал в декабре 1961 года в тюрьме штата Джорджия, куда угодил, участвуя в борьбе за гражданские права негров. Вначале движение насчитывало под тысячу участников. В 1969-м, на пике активности и накануне раскола,— минимум 100 тысяч. Его лидерам, легендарной "чикагской восьмерке", включавшей и Хейдена, в том же году было предъявлено обвинение в заговоре и мятеже с целью ниспровержения существующего строя.

СДО не выдержало испытания собственной силой. Вьетнамская война, расовые бунты, полицейские зверства радикализировали движение, декларировавшее ненасильственное гражданское неповиновение. Новые лидеры — анархисты и маоисты — сочли основателей робкими реформистами. Самые отмороженные планировали отравить чикагский водопровод ЛСД, чтобы вызвать массовые галлюцинации. Самые нетерпеливые, назвавшись в честь песни Боба Дилана "Метеорологами", ушли в террористическое подполье.

Сравнение Эла Хейбера с безобидным Лебовски в этом драматическом контексте вроде бы неуместно, но еще недавно казалось точным. Герой братьев Коэн, живущий на пособие, наслаждающийся по укурке записями китовых воплей, хвастался: "Я — один из авторов Порт-Гуронской декларации". Память о Порт-Гуроне в конце 1990-х едва мерцала на периферии коллективного сознания. Да, было что-то такое, чего-то там идеалистическое провозгласили — "peace and love", кажется? Но перечитывать их декларацию — все равно что тащиться от "Битлз", не так ли?

Крот истории роет медленно, но верно. В 2006 году название СДО взяло новое протестное движение, созданное в день памяти Мартина Лютера Кинга. Старую декларацию в 25 тысяч слов (на 7 тысяч больше, чем в "Манифесте коммунистической партии", на 24,3 тысячи — чем в декларации "оккупантов Уолл-стрит") перепечатывают ведущие газеты США. Дело не в юбилее: просто каждое слово звучит так, словно его написали только что. Разве что некоторые слова надо заменить: например, Гватемалу и Иран, где ЦРУ свергло законные правительства, на Ливию и... да, тоже Иран. Ну а что касается некоторых цифр — типа 1% населения США, контролирующего 80% национальных богатств,— тут, кажется, и менять ничего не нужно.

СДО, как и нынешние бунтари, отказывались от иерархической организации и статусных лидеров. И точно так же требовали "participatory democracy" — демократии, преодолевшей отчуждение власти от общества и учитывающей при принятии общественно значимых решений голоса граждан. Типа, "гражданского общества".

"Поколение, выросшее в условиях как минимум скромного комфорта, населяет университеты и с тревогой взирает на мир, который наследует". Комфорт определял политическую апатичность молодежи, ее отчужденность. Для Хейдена символы отчужденности — Холден Колфилд из "Над пропастью во ржи" Сэлинджера и Джим Старк, сыгранный Джеймсом Дином в "Бунтаре без причины". Поколение 2000-х пеняет на отчужденность, порожденную виртуальным миром, но благодаря ему же и преодоленную.

Возмущавший СДО контраст между технологическим прогрессом, объединяющим мир, и много где царящими голодом, невежеством, жестокостью и национализмом, никуда не делся. Проблема роста народонаселения при презрении властей к сбережению родной планеты — тем паче. Студенты бунтовали против коммерциализации образования, милитаризации экономики и политики, истерической риторики холодной войны, власти корпораций, ядерного шантажа, дискриминации. Говорили о мировом кризисе — катализаторе всех конфликтов. Провозглашали гуманизм высшей ценностью.

Да, актуально. Но, возможно, актуально именно из-за утопизма чудесных принципов: утопия актуальна всегда. Однако 2000-е — это вам не матеро патриархальные 1960-е. Благодаря — не в последнюю очередь — СДО общество радикально изменилось: гражданские права, феминизм, забота об экологии. Возможно, так и не иначе устроен механизм общества, что отремонтировать его можно, только замахнувшись на полный демонтаж при помощи кувалды. "Великий бунт в Поднебесной достигает великого упорядочения в Поднебесной",— говаривал председатель Мао, а уж он-то знал толк и в порядке, и в беспорядке.