В Москве открылся Третий международный театральный фестиваль имени Чехова. Самое крупное театральное событие в России и один из крупнейших фестивалей мира, в этом году он посвящен 100-летию Московского Художественного театра. Одним из тех, кто поднялся на сцену МХАТа, чтобы объявить об открытии фестиваля, был крупнейший мастер мирового театра Петер Штайн. Его спектаклей в программе нынешнего фестиваля нет. Но чеховские постановки Штайна многие в России считают образцовыми. Поэтому в день открытия фестиваля именно ему было предложено прочитать в Художественном театре лекцию "Мой Чехов". ПЕТЕР ШТАЙН начал издалека.
Двадцать с лишним лет назад я впервые приехал в Россию. Официальные лица объясняли мне, что чеховских людей больше не существует, что революция их уничтожила. Я отнесся к этому с недоверием: для нас, западноевропейцев, чеховские герои интересны прежде всего потому, что они русские. В один из дней меня пригласили на дачу к Виктору Шкловскому, где собралось много гостей, его друзей. Чеховских героев я встретил именно там. Они все были на своих местах. Со своими насмешками, великими планами, бесконечными разговорами, призрачными надеждами и так далее. Я всегда подозревал, что русские совершили революцию не для того, чтобы изменить что-то, а для того, чтобы иметь возможность не меняться... Вот с тех пор, как я познакомился с этими людьми у Шкловского, я чувствую потребность приезжать сюда вновь и вновь. Сейчас у меня есть еще одно объяснение своей потребности приезжать сюда. По моим наблюдениям, Россия остается последним оплотом европейского театра. В России и общество, и многие из тех, кто обществом руководит, считают, что театр абсолютно необходим. Я вижу в этом стремлении придать театру такую важную роль некоторый религиозный оттенок. Меня привлекают сюда не только русские актеры, но и русская публика. Ее интерес ведь и есть та сила, которая дает театру жизнь. Актеры должны не обманывать эти ожидания, не допускать никакого свинства на сцене. Раньше у нас, в Германии, театр был тоже очень важен. Теперь не то.
Первая моя встреча с Чеховым произошла в Париже в конце 50-х годов. Я смотрел "Иванова" в постановке Саши Питоева, французского режиссера русского происхождения. Фигуры на сцене казались мне очень темными, черными, загадочными. Очень русскими. Чужими. Я не мог понять, отчего они так страдают, что не дает им жить нормально? Но что-то меня задело. Через несколько лет я посмотрел в Штутгарте "Три сестры" знаменитого немецкого режиссера Нельте. Мне было опять скучно, и я опять не мог понять, что их так мучает. Но вдруг я почувствовал, что мне хочется быть рядом с этими людьми на сцене. Они никчемны, но в то же время так привлекательны, что меня тянет оказаться возле них. Это впечатление стало для меня самым важным. И потом, в своих чеховских постановках, я старался, чтобы то же самое желание — очутиться рядом с персонажами — испытывали зрители.
Люди театра получили от Чехова несколько подарков. Один из них заключается в том, что актер в театре Чехова становится соавтором драматурга. Чехов оставил столько воздуха между словами, что актер со своим эго, со своей психикой должен внедриться в эти зазоры и заполнить их. Это самой большой подарок Чехова актерам. Но многие ли в состоянии взять на себя эту ответственность — быть соавтором Чехова? Вы? Или вы? Этот подарок одновременно и троянский конь. Для того чтобы играть Чехова, нужно иметь опыт. Поэтому я не люблю, когда Чехова играют молодые люди. Они, к сожалению, не могут быть хорошими соавторами, потому что не знают жизни. Я имею в виду не увлекательные, радостные ее стороны, а великую скуку повседневности, это подлинное и глубокое чувство, которое приходит только с годами... Но, несмотря на это, Ирину в пятьдесят лет играть тоже не следует.
Думаю, что немецкие актеры — единственные за пределами России, кто может правильно почувствовать и поставить Чехова. Но разница, слава Богу, между русскими и немецкими актерами огромная. Немецкие актеры всегда восхищались многими чертами актеров русских, которых сами генетически лишены. Немецкий актер обычно появляется на сцене так, как будто он связан, как будто у него нет ни рук, ни ног, как будто он выехал на инвалидной коляске. Он перегружен мыслями и словно закрывается от прямых, быстрых взглядов из зрительного зала. Потом он напрягается, тужится, собирается с силами, вдыхает — и взрывается! Это называется "немецкая выразительность". Поэтому именно мы и изобрели экспрессионизм.
Иное дело здесь. Русский актер выезжает на сцену, как танк. Очень долго на ней обустраивается, пытаясь каким-нибудь образом собрать воедино свои мысли и чувства. И потом эти чувства углубляет. Час, два, сколько угодно. И если не появится другой танк, который сможет его подвинуть, то он может оставаться на сцене всю жизнь.
Это, кстати, очень нравится немецким актерам. Я изучал русских актеров очень подробно, с помощью видео рассматривая и пересматривая по много раз детали игры каждого. Есть очень забавное наблюдение. Каждый русский актер в состоянии десять минут, и пятнадцать, и даже двадцать, если понадобится, смотреть в одном направлении, не двигаясь и практически не моргая. Я уже не говорю о невероятной способности русских актеров обрушивать водопады слез. Вот стоит слева у стены актер или, чаще, актриса. Текста у нее нет. Очень долго нет текста. Но, несмотря на это, она присутствует. Я время от времени на нее смотрю. И вижу, что все эти двадцать минут она проливает слезы. Боже мой, думаю я, но почему? Что уж такого страшного случилось? Может быть, надо сообщить родителям? И только через двадцать минут, когда у нее появляется текст, мы понимаем, почему она плакала. Попробуйте поставить такую задачу немецкому актеру. "Почему я должен там стоять? Почему?" — недовольно спросит немецкий актер. Русский актер никогда не спросит. Он поблагодарит Бога за возможность порыдать. Мне очень интересно здесь работать.
Не могу до конца передать это ощущение, но мне кажется, что Чехов вообще не умер. Мне часто кажется, что он еще жив или что он ушел от нас совсем недавно. Нечто подобное я чувствовал после смерти моей матери. Мне все время казалось, что она жива, я никак не мог реально осознать тот факт, что ее нет. Но года через полтора это ощущение стало проходить. А в отношении Чехова оно не проходит.
Есть одно воспоминание некого господина, кажется Александра Тихонова. Я читал его много раз, но каждый раз, перечитывая этот короткий текст, испытываю потрясение. Он описывает, как приехал к Чехову зимой в Ялту и остался ночевать в его доме. Ночью гость разбужен грозой. И среди раскатов грома слышит какие-то странные клокочущие звуки. Он знает, что Чехов спит за стеной, и пугается, что тот, возможно, в эту минуту умирает. Гроза между тем утихает, он выходит в столовую и опять слышит эти жуткие, надсадные стоны и судорожные харканья. Он заглядывает в дверь и видит, что Чехов в темноте полусидит на постели и у него изо рта течет кровь, растекаясь по рубашке и одеялу. Гость испуганно пытается позвать Чехова, но тот не реагирует. В конце концов Чехов видит его и говорит: "Извините, мой друг, что я нарушил ваш сон..." Вроде бы простая, банальная история, но на меня она производит оглушительное впечатление. Не могу объяснить, но это всегда эмоциональный шок.
Чехов — самый западноевропейский из великих русских авторов, своего рода связующий элемент между европейской и русской литературой. И гарант того, что Россия является европейской страной. Я дал себе слово каждые пять лет возвращаться к Чехову и ставить еще одну его пьесу. Это необходимо мне, если хотите, как средство личной гигиены.