Как ни возвратишься мыслью к волнительному началу прошлой недели, так словно пробежит по поверхности мозга некий электрический разряд: ловко он их! Таким приемом, помнится, гроссмейстер О. Бендер одолел васюкинских любителей шахмат. Много сходства с этим эпизодом русской классики — некоторая разница только в побудительных мотивах главных действующих лиц. Великого комбинатора вдохновляла не одна лишь корысть, но и просветительская задача — излечить туповатых васюкинцев от чрезмерной доверчивости. А Ельцина? В чрезмерной доверчивости по отношению к нему едва ли можно заподозрить народные массы. Дело скорее всего в привычке к византийскому администрированию.
Каждый житель русских равнин, хоть однажды осквернивший себя службой в качестве наемного работника, знает базовое свойство русского начальника — игнорировать затруднительные вопросы. Не удостаивать объяснениями.
Представим себе, к примеру, начальника жэка, который широким и внезапным жестом в одно мгновение увольняет всех водопроводчиков своего учреждения. Вот ты стоишь перед широким полем его стола и глядишь, как благородно склонена его голова, как туго облегает пиджак его плечи. Тяжек груз, лежащий на плечах его. Просторно мыслям в его голове. "Зачем, зачем,— спрашиваешь ты его,— заставили вы меня чинить унитаз? Ведь я специалист по кранам! Менял бы себе прокладки, и не протекло бы то колено на три этажа вниз..." Но молчит начальник и после паузы предлагает тебе заняться раковинами.
Он не слышит тебя и не слышит вообще ничего. Это в лучшем случае. В худшем — он полагает, что внемлет Богу, как это, очевидно происходит у Ельцина. В принципе, он ничем никого уже удивить не может, разве что уволит сам себя: мир привык к тому, что цвета взрослой неожиданности — это синий, белый, красный. Интереснее реакция отечественной публики: что ей более осточертело — непредсказуемость начальника или бестолковость вороватых водопроводчиков? Не то и не другое, не та публика.
Начальник выходит на крыльцо в обнимку с гостями и смотрит гордо на свои владения: во как! Такая, значит, воля наша вышла. Народ, сиречь жители дома (это средней руинированности хрущевская пятиэтажка), собравшийся у крыльца, с легкостью принимает привычную роль — ломит шапки, чешет в затылках: во как. Такая, значит, воля вышла. Далее — если эту воображаемую картину развернуть во времени — наступает короткая, но важнейшая пауза. Народ безмолвствует и — вот он, триумф русского духа и русской воли,— наконец кивает: "Ну и правильно".
Это великое русское мистическое молчание той же природы, что вышеописанное молчание начальника. Бесполезно спрашивать, что происходит в эти мгновения и зачем они.
"Иван Иванович, зачем вы порете эту чушь?" Что может ответить Иван Иванович? Борис Николаевич? Борис Ефимович? Юрий Михайлович? Кто Угоднович?
Одно и только одно. А именно: "Пошел на..."
На некоторое время дом остается без водопроводчиков. Никакой беды в этом нет: все идет по-прежнему, как учил Веничка Ерофеев, "медленно и неправильно, чтоб не загордился человек". Просто к прежним мастерам бачка и вантуза привыкли — но, конечно, толку от них не было никакого. Пропадали, натурально, куда-то постоянно трубы, вентиля и штуцера — но когда, скажите, было по-другому? Кто, скажите, верит, что при новом водопроводчике, служившем раньше по ведомству ГСМ, будет лучше? Что, будто ГСМ не пропадали?
Но кто их считает, все эти прокладки и трубы, ГСМ и шпиндели? Уж точно не начальник, то есть не президент. Он выше этого и живет по совершенно другим законам. Жизненный идеал великого даоса Чжуан-Цзы определялся как "обретение себя в безумном отбрасывании всего". Не даос ли и Ельцин?
Безумное отбрасывание водопроводчиков нельзя объяснить рационально. Не потому, что это некая государственная тайна, а потому, что объяснений нет.
"Россия,— пишет Милан Кундера,— par excellence страна христианского сентиментализма. Новая эпоха, основанная на картезианском мышлении, пришла туда со столетним или двухсотлетним опозданием. Стало быть, homo sentimentalis не нашел там достаточного противовеса и стал своей собственной гиперболой, обыкновенно носящей название славянская душа".
И вот, эта страшно вздувшаяся, гиперболизировавшаяся душа буянит и выражает себя в поступках и жестах разных государственных деятелей. Не то что картезианских ограничений не знает она, но вообще никаких.
История неудавшегося кандидата в нижегородские мэры Климентьева поучительна тем, что насквозь зарифмована — и с ельцинской кадровой эскападой, и сама в себе. Г-н Климентьев и сам не особенно церемонился с законом, насколько можно судить по фактам его биографии. Но это никак не помешало всенародному его избранию. Которое, в свою очередь, не помешало результаты этого избрания в приказном порядке игнорировать. И водворить г-на Климентьева в кутузку с формулировками в духе Вышинского: нарушение общественного порядка и паспортного режима.
Главная же рифма та, что эти вольные, волжские, в духе Стеньки Разина жесты Бориса-маленького воспроизводят стиль и повадку Бориса-большого. "Какой закон? Кого обещал не трогать? Я хозяин! Захочу — и выброшу".
И тут, пожалуй, тонкие слова чешского писателя о христианском сентиментализме звучат комплиментом, который работники русского жэка не заслужили. Д. А. Пригов обозначил проблему иначе — проще, но четче:
Так во всяком безобразье
Что-то есть хорошее
Вот герой народный Разин
Со княжною брошенной
В Волгу бросил ее Разин
Дочь живую Персии
Так посмотришь — безобразье
А красиво, песенно