Песня растерянности, она же — твердости

Одним из ударных событий 34-го ММКФ станет ретроспектива сумасшедше одаренного гонконгского режиссера Юньфаня, у нас малоизвестного в силу ряда причин: потому что эстет позабористее Вонг Карвая; потому что часто снимает о геях, транссексуалах и садомазохистах; потому что говорит о любви только правду и потому что любит в человеке человека.

Когда через два с половиной года после смерти Сталина, в октябре 1955 года, в Москве впервые прошла Неделя французского кино и Рене Клер привез свои "Большие маневры", одна советская журналистка сказала ему на пресс-конференции: "Какой талантливый фильм! Жаль только, что вы не выбрали более важную, значительную тему, чем любовь". Клер искренне удивился: "А у нас во Франции считается, что нет ничего важнее любви".

Шли годы, а воз и ныне там. Как социализм ассимилировал буржуазные ценности обладания и накопления, так любовь, за которой признали-таки важность, оказалась вписана в систему этих ценностей, а то и вовсе в список дел государственной важности: создать семью-ячейку общества, чтоб родить сына, который не вернется с войны. Юньфань снимает о другой любви — всегда растерянной настолько, что воздух трепещет перед глазами, о любви, встретив которую начинают ощущать вес и плотность своего тела и за которой следуют по ту сторону удовольствия, жизни, а порой — как в "Разноцветных бутонах" (2004) — и смерти. Неудивительно, что его ленты, трижды показанные на прежних ММКФ, шли в полупустых залах, лишь одна издана на DVD. Но ретроспектива — манок для современного хочувсезнайки, повод ознакомиться. А ознакомиться хорошо бы: Юньфань дарит человеку возможность вспомнить самого себя, даже если начисто забыл. Захотеть и начать собирать осколки вдребезги разбитого сердца.

"Вы потеряли покой. Вы в замешательстве. У вас может никогда не быть той любви, которую вы желаете",— предупреждает гадалка в прологе "Бутонов". И с этой отправной точки герои Юньфаня начинают свой крестовый поход. За чем? В финале одной из картин герой ждет, и гуляет смертельно пьяный, и ждет, и тискает первых встречных, и ждет, и плачет, и ждет не подающего вестей друга. В итоге от него приходит письмо — предсмертная записка: ему пришлось покончить с собой, но в ней он признается, что все это время смуты и сомнений любил нашего беспутного героя. Тот укладывается спать, и голос за кадром сообщает: "В эту ночь он впервые в жизни заснул спокойно, потому что теперь знал, что был беззаветно любим".

Вообще, Юньфань — едва ли не единственный режиссер, у которого такое проявление, в принципе, режиссерской слабости, как закадровый монолог, когда разжевывают словами то, что не удалось показать кинематографическими средствами, становится мощным дополнительным средством выразительности. Он — не меньший поэт, чем визионер, и его покачивающимся, снятым сквозь фильтры, образам фразы вроде "В тот день, когда Джет впервые увидел Сэма, он выдыхал соблазнительный дым и ловил пристальные взгляды прохожих, идя по улице" так же жизненно необходимы, как вокализ Барбры Стрейзанд — Pavane Габриэля Форе.

Словами "скандал", "провокация" мы стыдливо прикрываем всякое искусство, с которым решаемся ознакомить публику и которое говорит не о той любви, что увенчается благополучным браком. Особенно если речь идет о мужской интимной дружбе: мол, это такое фестивальное развлечение, как американские горки, в котором цель игры — вынести испытание с мордой топором. "Любовь юного красавца" (1998) не оставит такой возможности. Это одна из самых трепетных лент о любви, в которой звучит самое душераздирающее любовное признание мирового кинематографа: "-- Ты ведь гей? — Как ты можешь спрашивать такое? А ты? — Только, если ты — да". Можно ли лучше сказать о любви двух конкретных людей, а не просто двух людей, уверенных в сексуальной совместимости и собственной сексуальности вообще? Юньфань еще и потому часто снимает о геях, что современная культура устроена так, что два парня, если они подружились в обществе, а не познакомились в сауне, даже уже не имея мочи не переступить заветную черту, замирают в неуверенности: не получат ли они в ответ по морде, или будут высмеяны, или просто — дружбе конец, что тоже катастрофа. А режиссера как раз и интересует растерянная, трепещущая, неуверенная и в то же время бесконечно твердая и верная любовь: "Я знаю, что ты влюблена и не знаешь, что делать. Я тоже не знала — и была абсолютна растеряна. Это и есть наша судьба",— как говорит старшая героиня "Разноцветных бутонов" более юной.

Юньфань, включая в картины множество эротических сцен, без которых просто не передать происходящее с героями, снимает своих актеров, выражаясь русским языком, в трусах. В его картинах бывают заняты не только разбитные японские парни-модели или корейские клубные трансвеститы, но и такие звезды, как Чоу Юньфат, карваевская муза Мэгги Чунг (увидеть ее совсем юной можно в "Последней любви", 1988) или дива японского детектива Кейко Мацудзака, покрывшая парадную историю жанра от "Трех неотправленных писем" (1979) до "Убийцы клана Инугами" (2006) (она играет в "Разноцветных бутонах"). Любовный треугольник "Юного красавца" составляют Стивен Фэн, Дэниел У и Теренс Инь — первые парни на гонконгской кинодеревне. При этом, никогда, ни до ни после, ни один из них не был так красив, как в "Красавце". Дело в том, что в 1970-х Юньфань пользовался славой главного светского фотографа-портретиста Гонконга — отсюда и связи, позволяющие ему в наши дни занять в рискованнейших С/М-сценах, скажем, тамошнюю Ксению Собчак — Терезу Цюн ("Разноцветные бутоны").

Фильмы Юньфаня напомнят Москве, что такое любовь. Жаль только, что ночи в эти дни будут так коротки — но как поется в одном из фильмов: "Любовь мимолетна, но воспоминание о ней вечно, ибо любовь — ответ на все вопросы".