Дело о преследовании следователей

450 руб. хотели получить за закрытие дела о заказном убийстве в Переславле-Залесском в 1736 году трое руководителей назначенной для расследования комиссии. А их подчиненный за рубль позволил бежать обвиняемому в содействии убийству. Однако после того, как об этих проделках стало известно императрице Анне Иоанновне, все члены следственной комиссии подверглись казням и жесточайшим наказаниям. После судебной реформы 1864 года кары для следователей стали неизмеримо мягче. Однако судебная система преследовала их за малейшие нарушения, а дела о совершенных ими даже небольших отступлениях от духа и буквы закона показательно разбирались в судах вплоть до высшей судебной инстанции Российской империи — Правительствующего сената.

ТЕКСТ ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Убийственное истязание

На протяжении веков у подданных русских государей не было никаких сомнений в том, что следствие и мздоимство — две вещи не только совместные, но и неразделимые. Любое дознание чаще всего длилось ровно столько, сколько требовалось на переход имущества подследственного к судейским или специально назначенным для ведения дела чиновникам. Так что всякое следствие по делу вне зависимости от назначенного затем наказания неминуемо приводило обвиняемого к полному и зачастую бесповоротному разорению.

До тех пор пока подобные следственные процедуры не переходили рамки приличий, чиновники брали по чину и не забывали об указаниях и интересах начальствующих лиц, проблем, как правило, не возникало. Однако время от времени случались и громкие эксцессы, которые, правда, служили лишь исключением, подтверждающим общее правило.

Одна из таких историй началась в середине 1730-х годов в Переславле-Залесском, где что-то не поделили между собой помещики братья Петр и Федор Зезевитовы и крестьянин Троице-Сергиева монастыря Логин Трофимов. Огромная разница в их сословном положении — дворяне и крестьянин — в данном случае на деле могла быть не столь значительной. Вельможный некогда род Зезевитовых переживал тогда далеко не лучшие времена. К примеру, Петр хотя и служил в лейб-гвардии Семеновском полку, но оставался рядовым солдатом. Негусто у братьев было и с крепостными душами.

А вот Троице-Сергиев монастырь, наоборот, процветал. С тех пор как за его стенами во время бунта в 1689 года укрылся царь Петр Алексеевич, иноков этой обители почти не касались притеснения, которым подвергались другие монастыри. А благодаря дарам и вкладам, в том числе землями и крестьянами, Троице-Сергиев монастырь в XVIII веке превратился в крупнейшего землевладельца Российской империи, с богатствами которого не могли сравниться ни вотчины древних родов, ни владения сменявших друг друга царских временщиков. Поэтому любой крестьянин этого монастыря, наделенный хотя бы минимальными управительскими правами, например правом присмотра за лесом или рыбными промыслами, в глазах начальства значил не меньше, если не больше, мелкопоместных дворян.

Ко всему прочему императрица Анна Иоанновна, которая, как и прочие русские властительницы XVIII века, имела не вполне прочные права на престол, старалась не портить отношения с церковью. Так что к жалобе главнейшего русского монастыря на убийство принадлежащего обители человека она отнеслась с полным вниманием и сочувствием. Императрица именным указом назначила особую следственную комиссию во главе с переславльским воеводой майором Алексеем Зуевым. Он сделал своими помощниками служивших в его же воеводской канцелярии секретарей Борисова и Федорова, которых счел сведущими в разыскных делах.

Василий Федоров, надо признать, действительно имел в сыскном деле серьезный опыт. В 1734 году он сам проходил по делу о махинациях с деньгами от таможенных и кабацких сборов, был признан виновным, приговорен к битью кнутом и ссылке в Охотский острог. Лишь потому, что его жена смогла пробиться с прошением к императрице и разжалобила самодержицу, Федорова помиловали и даже вернули на службу. Так что теперь, со знанием следственного процесса со всех его сторон, он мог приступить к расследованию дела.

Выяснить все детали происшествия в небольшом городе не составило труда, хотя главные обвиняемые и делали все для того, чтобы пустить расследование по ложному следу. Комиссия установила, что Логин Трофимов конфликтовал с братьями Зезевитовыми. Так что подозрение пало на них и их крестьян. Однако крестьяне упорно отрицали свою вину, а некоторые из них по приказу своих хозяев рассказывали небылицы о том, что какие-то люди, виновные в убийстве, давно и неведомо куда сбежали.

Как только следователи выяснили, что убийство совершили крестьяне Зезевитовых Петр Медынцев и Козьма Петров, под стражу взяли Петра Зезевитова. А дальше расследование потекло по привычному вымогательскому руслу. Причем деньги с обвиняемых и взятых под стражу свидетелей брали все участники расследования вплоть до рядовых канцеляристов. Один из них, Никита Марков, взял с проходившего по делу дворового человека Афанасия Федорова рубль за то, чтобы перевести его из тюрьмы под домашний арест — под ответственность согласившегося принять его горожанина. Естественно, в тот же день подследственный исчез.

Секретари в отличие от канцеляристов брали куда более значительные суммы. Так, секретарь Василий Федоров взял у остававшегося на свободе Федора Зезевитова 50 руб. за направление дела в правильное русло. А секретарь Иван Борисов — 100 руб. Воевода Зуев никак не мог получить меньше, а потому, получив 50 руб., потребовал за полное прекращение дела еще 250.

Вот только после того, как все члены следственной комиссии были прикормлены, Федор Зезевитов решил, что прекращать следствие еще рано. Поскольку можно и нужно было решить еще одну важную проблему. Он дал майору Зуеву 50 руб. вместо 250 и начал планировать новое убийство. По его плану местный палач Николай Сильной во время очередного допроса с пристрастием должен был до смерти забить кнутом обвиняемого. Причем забить предполагалось Петра Зезевитова. На мертвого Петра, надо полагать, и решили все свалить. А наследство, доставшееся Федорову Зезевитову, помогло бы ему расплатиться с воеводой.

Самой замечательной деталью этого плана оказалось то, что переговоры с заплечных дел мастером Федор Зезевитов поручил местному священнику отцу Алексею Федорову, который должен был передать палачу плату — 10 руб. Хотя денег священник не взял и договариваться к палачу не пошел, доносить на братоубийцу он не захотел. Однако сохранить в тайне историю так и не удалось. И довольно скоро вести о переславльских делах достигли столицы империи.

Новое следствие по делу об убийстве Логина Трофимова и мздоимстве следователей прошло в кратчайшие сроки, и в приговоре Анны Иоанновны говорилось:

"Понеже от таких неправосудий и взятков Нашим подданным немалое происходит разорение, от чего из многих мест происходят жалобы, того ради указали Мы, для страха другим, Воеводу и Секретарей за их преступлении и взятки, и с теми умышленниками и смертоубийцами, которые по всем правам и указам подлежат, казнить смертью".

Суровое наказание императрица определила и для остальных участников дела. Крестьяне-лжесвидетели, например, были биты кнутом и отправлены на каторжные работы навечно. А у канцеляриста Маркова после битья кнутом вырвали ноздри, после чего отправили его на вечное житье в Оренбург. Пострадал и не донесший на Зезевитова священник Федоров, которого передали для наказания духовному начальству. Наказали с разной степенью суровости и всех, кто оказался причастен к переговорам о взятках и их передаче.

В назидание всем императрица приказала обнародовать приговор, где грозила мздоимцам:

"О такой экзекуции публиковать во всем Государстве печатными указами, что ежели кто также будет неправо, и в противность указов, и изо взятков дела производить, то таким то ж чинено будет без всякой пощады".

Подобные жесточайшие меры, возможно, на какое-то время могли напугать чиновников. Однако пример секретаря Василия Федорова свидетельствовал, что страх очень быстро заканчивался.

Липовые показания

Случалось, что следователей наказывали не за взяточничество, а за нарушение правил ведения следствия. Так, например, произошло в 1846 году в ходе расследования дела о таинственной краже из Симбирского казначейства (см. "Дело о хитрых казнокрадах" в журнале "Деньги" N28 за 2011 год), когда обвиняемых подвергли пыткам, которые к тому времени в Российской империи были категорически запрещены:

"Желая открыть виновных,— говорилось в описании дела,— губернатор Булдаков и генерал-лейтенанты Тришатный и Мандрыка нарушили установленный порядок для производства следствия и вынуждали от подозренных в краже нижних чинов сознание — телесными наказаниями и другими жестокими и недозволенными мерами. Из числа этих нижних чинов первоначально обратил на себя особенное подозрение рядовой Васильев, стоявший на часах у кладовой ночью на 6 мая, по замеченному в нем замешательству и изменению в лице. Его подвергли аресту и кормили соленою рыбою, не давая пить. Вследствие такого истязания Васильев сознался в краже; но, приняв ее на себя, не мог указать, где скрыты или кому переданы украденные деньги, и, делая разноречивые показания, оговаривал в сообществе с собою в краже многих лиц, совершенно невиновных, а, наконец, быв допрошен в присутствии генерал-лейтенанта Мандрыки под телесным наказанием, показал, что в краже участвовали с ним рядовые Диков, Резцов и Казанжа. Эти рядовые, быв подвергнуты телесному наказанию по распоряжению Мандрыки, также вынуждены были взвести на себя участие в краже и, не зная, где украденные деньги, которые требовались от них, также показывали об этом различно и оговаривали в сообществе других людей".

О результатах следствия в 1853 году доложили Николаю I, причем рассказав и о пытках 1846 года, произведенных вопреки его строгому указанию. Император приказал немедленно освободить из тюрьмы всех жертв пыток Мандрыки, все еще находившихся за решеткой. А также велел наказать всех, кто пытал солдат. Вот только наказывать оказалось некого. Генерал-лейтенант Мандрыка скончался в том же 1853 году. Губернатор Булдаков умер еще раньше, в 1849-м. А командира Корпуса внутренней стражи император уже наказал. Правда, за совершенно другую провинность.

Однако и подобное громкое, но единичное дело лишь на какое-то время воздействовало на умы следственных чиновников. А затем все возвращалось на круги своя. О том, как в действительности производилось расследование в обычных условиях русской глубинки, да и не только глубинки, свидетельствовало дело о злоупотреблениях судебного следователя Данковского уезда Рязанской губернии, коллежского асессора Ивана Бибикова.

9 сентября 1864 года он отправился в село Змиевку разбираться в том, почему там за короткое время случилось семь поджогов. Как свидетельствовали документы возбужденного Бибиковым дела о пожарах, он устроил обвиняемой — крестьянке Фекле Антоновой — очные ставки с обвинявшими ее крестьянами, включая односельчанку обвиняемой Ульяну Алексееву. Ее показания следователю также были включены в дело вместе с ее заверенной судейским писцом клятвой давать только правдивые показания.

Но когда 24 марта 1867 года в Скопине на заседании Рязанского окружного суда началось рассмотрение дела поджигательницы Антоновой и вызвали свидетелей, Ульяна Алексеева заявила, что после пожаров следователь ее не вызывал, ни о чем не спрашивал и ни о какой очной ставке она никогда не слышала, поскольку в это время была больна и три месяца пролежала в горячке.

Получалось, что все документы о ее участии в следственных действиях Бибиков просто и бесхитростно подделал. Случись такое происшествие несколькими годами ранее, дуру бабу просто выгнали бы из суда и о проделке следователя скоро забыли. Но 20 ноября 1864 года в России началась судебная реформа, менявшая всю систему судопроизводства. Один из знаменитых русских адвокатов, Владимир Данилович Спасович, так описывал происшедшие перемены:

"Перенесемся мысленно во времена, предшествовавшие Судебной реформе. Происходило следующее. Еще власть судебная не выделялась из администрации и не была самостоятельна. Еще не служила она регулятором жизни общественной и олицетворением того, что государство управляется на точном основании положительных законов. Как в остальных ветвях и отраслях администрации, заседали со времен Екатерины Великой сословные представители, не техники, и потому сильно зависимые от канцелярий. Из трех судебных функций две вовсе не подлежали судам: производство следствий и исполнение решений, а на суды возложена только одна: вершение дел по собранным бумагам. Надзор над судом сверху был двоякий: надзор общий Государева наместника и представителя в губернии — губернатора, утверждающего все уголовные приговоры и влияющего на весьма многие гражданские, и надзор частный — прокурора, пропускающего всякие журналы и определения. Прокурор был также и стряпчий по делам государства; он был блюститель и толкователь закона, направляющий деятельность суда к законному порядку. Прокурор стоял рядом или даже выше суда, как надзор, некоторым образом, как инстанция, давал суду предложения... Мы, люди Реформы 20 ноября, были свидетелями этого изречения верховной власти, ознаменовавшего новый возраст, новый период в жизни России. Изменилось вдруг значение суда. Суд есть власть мирная, ничего не захватывающая, в управление не вмешивающаяся, входящая в разбор дел, только когда спор о правах возник и доведен до него по закону; но в этой области, в этой тесной рамке, в этих стенах он силен, как закон. И сила эта чувствуется осязательно, в чем согласится со мной всякий, кому приходилось или судиться, или судить".

Однако реформа заключалась не только в глобальном изменении законодательства и судоустройства, но и в "переделке" всех участников судебного процесса, включая судебных следователей. А потому в новых условиях Бибикова решили наказать за фальсификацию. Расследование его дела возглавил член Московского окружного суда Анциферов, который выяснил, что сфальсифицированы показания еще как минимум одной свидетельницы.

"Крестьянка Анисья Леонова,— говорилось в деле,— объяснила, что она на очной ставке с Антоновой не была. Девять человек свидетелей, значившихся допрошенными вместе с Леоновой, подтвердили ее объяснения, и шестеро из числа их, значащиеся допрошенными при следствии и за неграмотностью которых подписался письмоводитель Бибикова — Власов, заявили, кроме того, что они никому не поручали за себя расписываться и кто это сделал, не знают. Бывший письмоводитель судебного Следователя Бибикова Алексей Власов показал: 1) что не может припомнить, была ли спрошена Ульяна Алексеева при следствии, а расписался за нее и за других свидетелей, как это делалось им обыкновенно, не отобрав руки (отпечатка пальца.— "Деньги") у каждого; 2) что протокол отобрания очной ставки написан не на месте следствия, а уже после, когда дело приготовлялось для представления в судебное место, по черновым заметкам судебного следователя, который имел обыкновение делать их во время производства судебнаго следствия на перегнутых листах бумаги, записывая на одной стороне листа имена допрашиваемых, а на другой сущность их показаний. Отставной почтальон Иерусалимский отозвался, что при опросе крестьян он не присутствовал, а подписался за безграмотностью их, вероятно, уже по окончании следствия в городе Данкове, как то делалось им неоднократно. Крестьянин Неуронов, подписавший за Алексееву клятвенное обещание, священник села Змиевки и крестьянка Фекла Антонова, за смертью их, не спрошены".

Сам обвиняемый в фальсификации Бибиков не отрицал своей вины, но утверждал, что совершил ошибку, не имея никакого злого умысла:

"Коллежский Асессор Бибиков, не опровергая показаний свидетелей, заявил, что не отрицает возможности ошибочного внесения Ульяны Алексеевой и Анисьи Леоновой в акты следствия по делу о поджогах в селе Змиевке, так как следствие это производилось в весьма тесном помещении и показания свидетелей записывались им на черновых листах тем порядком, который объяснен при следствии бывшим письмоводителем его Власовым. Умысла же совершить подлог он, Бибиков, не имел, что ясно доказывается тем, что показание Алексеевой не имело серьезного значения и обвинявшаяся в поджогах Фекла Антонова, в виду слабости улик против нее, должна была быть оправдана".

Однако в новых условиях подобное поведение считалось преступным, и министр юстиции граф Константин Иванович фон дер Пален решил уволить Бибикова со службы и отдать его под суд. А Уголовный департамент Московской судебной палаты вынес следующее решение:

"Бывший Судебный Следователь Бибиков оказывается виновным, по собственному сознанию его, в том, что он при производстве по делу о поджогах в селе Змиевке следствия составил протоколы о допросе крестьянки Алексеевой и об очных ставках Алексеевой и Леоновой с Антоновой, тогда как Алексеева при следствии допрошена не была и Леоновой не было дано очной ставки с Антоновой. Принимая во внимание объяснение Бибикова, что такие ошибки в следственном производстве его могли произойти от того, что протоколы о допросе и очной ставке означенных крестьянок были составлены им не на месте производства следствия, а на дому, причем производилось и самое зарукоприкладствование протоколов за неграмотностью допрошенных,— Палата не считает возможным отнести эти неправильные действия к одному нерадению его и несоблюдению правил и форм, установленных для производства следствия (ст. 426 Ул. О нак.), так как обнаружение в деле протоколов о допросе таких свидетелей, которые к следствию вовсе вызваны не были, могло поселить в присяжных недоверие и к прочим актам следствия и поэтому иметь сильное влияние на их приговор. По этим основаниям действия Бибикова должны быть отнесены к важным упущениям, от которых произошли видимые беспорядки по делу, и за тем наказание должно быть назначено ему на основании 411 ст. Улож. о нак., а во внимание к чистосердечному признанию его — в самой низшей мере, а именно: выговор со внесением в послужной список".

Несмотря на исключительно мягкий приговор, Бибиков долгое время пытался обжаловать его. Доказывал, что приговор следует отменить, поскольку на момент его вынесения истек срок давности за подобное малозначительное правонарушение, ссылался на разного рода обстоятельства. Но приговор в назидание ему и другим оставили в силе.

Нерадение без наказания

Наказание следователей за прегрешения, которые не считались таковыми до судебной реформы, не ограничились делом Бибикова. В то же самое время под следствие попал исполняющий обязанности судебного следователя города Касимова титулярный советник Русанов. В предъявленном ему обвинении говорилось:

"Исправляющий должность Следователя Русанов, получив уведомление Шестьинского волостного правления от 22 Января 1866 г. о том, что крестьянин деревни Куземкиной Сергей Демидов 11-го Января отправился в Касимов и куда делся — неизвестно,— сообщил 27 Января Приставу 1-го стана Касимовского уезда о производстве дознания по ст. 2 и 3 наказа полиции. Когда же труп крестьянина Демидова с явными признаками насильственной смерти найден в лесу крестьян деревни Шульгиной и Пристав 1-го стана 28 Января просил Следователя прибыть в деревню Шульгину для производства следствия, то Русанов ответил Приставу, что он не может быть "при вскрытии тела" потому, что занимается в городе арестантскими делами: о нанесении ран крестьянке Тимофеевой, о покраже лошадей мещанином Сборенковым, о покраже коровы мещанином Какушкиным, о фальшивой монете, найденной у Гиблицких крестьян; при том же присутствие его (прибавил он) не может быть необходимо по очевидности причины смерти Демидова. Вследствие этого судебно-врачебный осмотр и вскрытие трупа Демидова произведены 31-го Января в отсутствие Следователя. Получив затем 10-го Февраля дознание, из которого было видно, что Демидов отправился в Касимов для продажи дров на двух подводах, что он убит тупым орудием с раздроблением черепа и правой скуловой кости и что одна из лошадей Демидова найдена отцом его в деревне Шульгиной у крестьянина Антипа Максимова, Русанов 12-го Февраля постановил: к розыскам о виновных приступить по окончании следствия об арестантах Сборенкове и Антонове, обвиняемых в краже лошади. 16 Февраля Русанов допросил отца Демидова (Демида Сидорова) и двух свидетельниц, а 24 Февраля опросил 13 крестьян дер. Шульгиной и, не усмотрев виновных в убийстве Демидова, 25 Февраля постановил: "Дело на основании 7 п. Высочайше утвержденных правил 1865 г. 11-го Октября представить на распоряжение Касимовского Уездного Суда, так как о происшествии этом нет основания, согласно 6 ст. Наказ. Суд. следов., продолжать розыски"".

По существу, почти ничего не сделав по делу об убийстве, Русанов решил прекратить его. А когда суд принял решение о продолжении следствия, вместо того чтобы исполнить решение, принялся доказывать, что суд не имел права принимать подобные постановления. Мало того, он начал подавать жалобы на это решение, а в результате сам попал под суд. В приговоре Московской судебной палаты говорилось:

"Виновность Русанова в нерадении по службе при производстве следствия подтверждается как тем, что Русанов, вопреки ст. 36 и 46 Наказа Суд. Следов и ст. 11 наказ. Полиции, отказался от присутствования при вскрытии тела Демидова, так и тем, что своевременно не принял никаких мер к открытию виновных в убийстве крестьянина Демидова; хотя в оправдание свое Русанов и представляет, что он во время убийства Демидова был занят более важными делами, лишавшими его возможности отлучиться для присутствия при вскрытии трупа Демидова, но это объяснение не заслуживает уважения, так как ни одно из дел, на которые Русанов сослался и которые у него были в то время в производстве, по важности своей не могло сравниться с делом об убийстве крестьянина Демидова. В непринятии же своевременно никаких мер к открытию убийц Демидова Русанов вполне изобличается своим постановлением 12 Февраля 1866 года о том, чтобы приступить к розыскам по означенному делу по окончании следствия но делу о Сборенкове и Антонове, обвиняемых в краже лошади".

К главному обвинению добавлялись обвинения в неисполнении решения суда и неподобающем поведении во время рассмотрения его апелляции на решение суда в вышестоящей инстанции. Но и в этом случае приговор за развал дела выглядел удивительно мягким: бывшего следователя приговорили к двум неделям содержания на военной гауптвахте и выплате всех судебных издержек.

Русанов, как и другие наказанные в этот период следователи, подавал апелляции и дошел до Правительствующего сената, но приговор был оставлен в силе. Причем в решении Сената говорилось, что по совокупности деяний Русанова следовало подвергнуть более строгому наказанию, приговорив как минимум к тюремному заключению. Однако законы не позволяли сделать это в том случае, если жалобу подавал осужденный. И этот факт особо подчеркивался в решении Сената.

В других похожих делах следователи пытались оправдаться огромным количеством взваленных на них дел и обслуживанием обширных территорий. Однако при рассмотрении жалобы следователя Анитова, осужденного всего лишь к вынесению выговора, Правительствующий сенат постановил:

"При всей уважительности заявления о том, что медленность в производстве следствия Анитовым могла произойти по причине обширности бывшего первоначально в ведении его судебно-следственного участка, подобное оправдание медленности Судебного Следователя не может быть безусловно принято во внимание по тем делам, в которых медленность обнаружилась в значительной степени или могла быть легко устранена".

Неотвратимость пусть и незначительного наказания за следственные ошибки привела к улучшению расследования уголовных дел. Однако только на то время, когда наказание сохраняло свою неотвратимость. К концу XIX века, когда энтузиазм по поводу судебной реформы угас, а ее организаторы отправились на покой или в мир иной, следственное дело вернулось на круги своя. И современники горестно писали о мздоимстве, наплевательском отношении к делу и прочих дореформенных характерных чертах следственной системы.