Показательные преступления

Сначала кажется, что на тебя выбегает толпа людей с французскими именами и все они начинают стрелять, кидать самодельные бомбы и бутылки с зажигательными смесями, грабить банки, наносить ножевые удары, вступать в преступные сговоры и проворачивать аферы, расчленять и сжигать тела, выходить на панель, заниматься рэкетом, лишь ненадолго отвлекаясь на кокаин или на то, чтобы закончить дни на гильотине, по возможности крикнув перед смертью "Да здравствует анархия!".

Потом из этой толпы начинают высвечиваться отдельные лица — страшного доктора Петио, анархиста Равашоля, президента Миттерана, телохранителя Алена Делона Стефана Марковича, марухи по кличке Золотая Каска, афериста Ставиского или чернокожего убийцы старушек Полена.

Потом вырисовываются, вернее, прорисовываются их невероятные истории с еще более невероятными подробностями.

Доктор Петио в оккупацию обещал состоятельным евреям переправить их в безопасное место, а сам сжигал их в умело устроенной частной газовой камере. (Двое полицейских, которых призвали соседи, испуганные тошнотворно пахнущим черным дымом, отпустили Петио, потому что он первым делом спросил их: "Вы французы?", то есть: "Вы патриоты?". К этому моменту движение Сопротивления стало теневой властью, пишет Трофименков, ссориться с ним не стоило.)

Среди подвигов Равашоля числится бомба, заложенная в 1892 году в дом судьи Бенуа, осудившего его товарищей, и ограбление аристократических могил. (Великий поэт-символист Стефан Малларме на вопрос о Равашоле ответил, что не может "обсуждать поступки святых".)

Уроженец Антильских островов Тьерри Полен, изуверски убивший и ограбивший тридцать одну старушку, оказался козырной картой в пропаганде правых, испуганных победой в 1981 социалиста Миттерана (ремарка Трофименкова: "Друг-журналист рассказывал мне, как, узнав о победе Миттерана, его отец-промышленник повел жену и детей в знаменитый ресторан, где заказал отборные деликатесы. "Запомните вкус, вы едите их в последний раз. Завтра большевики все отберут"").

А потом, потом все эти истории и персонажи, все кусочки этой криминальной мозаики (главы в "Убийственном Париже" расположены, как и полагается в путеводителе, в соответствии с топографической, а не хронологической логикой) складываются в еще один, больший и большой сюжет — в очерк истории республиканской Франции, страны, повлиявшей как никакая другая на способ думанья в XX веке, страны, осознавшей, что преступление — "самое честное зеркало общественного неблагополучия".

"Во Франции нет фильма об Эмиле Золя (только мини-сериал), зато о налетчике Безумном Пьеро — как минимум четыре. И в отличие от Голливуда (где фильм о Золя сняли еще в 1937 году), преступники во французском кино не дельцы-гангстеры или патологические особи, а символы эпохи".

Собственно, писать о фильмах — основное занятие Михаила Трофименкова, и он, возможно, единственный сегодня кинокритик, умудряющийся соединять невероятную насмотренность и вообще профессионализм с незамутненностью чисто зрительского взгляда, со всегда точным пониманием того, что этот или тот фильм значит вне киноведческого дискурса, как он, этот фильм, монтируется с жизнью, современностью и со зрителем.

Этот же взгляд — умудренный и при этом способный удивляться — делает "Убийственный Париж" не еще одним из введенных как раз таки французами в моду и давно из нее не выходящих текстов, изучающих социальность путем вглядывания в местность, область жизни или детали быта. Титул "роман", которым питерское издательство "Амфора" награждает все книги своей трэвел-серии, на этот раз употреблен совершенно к месту. Михаил Трофименков написал именно что роман (ну, хорошо, документальный), персонажи которого, встречаясь, расходясь и снова встречаясь в других обличьях (количество прослеженных Трофименковым совпадений заставляет поверить в полную правдоподобность романов Диккенса и Достоевского), составляют сложную композицию современной жизни. Жизни, в которой на смену паре "кровь и любовь" и даже "кровь и деньги" давно пришел симбиоз "кровь и политика".

И, как и должно быть в любом настоящем романе, "Убийственный Париж" почти столько же, сколько о героях, рассказывает о читателях, о нас (такого издания, указывает Трофименков в предисловии, в самой Франции нет). Например, в главе, посвященной апашам (эти группировки пролетарской шпаны начала XX века в основном составляли парни от четырнадцати до девятнадцати), Трофименков совершенно отстраненно описывает общественную реакцию на их преступления.

"Правительство талдычило о профилактике. Пресса — о "сильной руке" и жаловалась на бездействие гильотины, прозванной вдовой: "Вдова спит глубоким, летаргическим сном. Проснись! Это вопль всех судов Франции". Некий доктор Лежен издал брошюру "Надо ли бичевать апашей", в которой восклицал: "Как можно отменять смертную казнь, с такой-то молодежью!""

И к чему бы, кажется, нам здешним и сегодняшним читать про это со странным чувством узнавания? Но именно так это и читается.

СПб.: Амфора, 2012