Дело о замаскированных самоубийцах

131 человек выбрал утопление в реке или отхожем месте в качестве способа ухода из жизни в столице Российской империи с 1870 по 1872 год. Следующие места в рейтинге популярности среди самоубийц занимали повешение, огнестрельное и холодное оружие. И лишь один из погибших убил себя ударами молотка по голове. Однако дореволюционное законодательство России сурово карало всех, покончивших с собой или пытавшихся сделать это. Причем в результате наказывались не только те, кто накладывал на себя руки, но и их близкие. А потому им приходилось прибегать к самым разнообразным способам обхода законодательства.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Версия лакея Повальского

Происшествий в Одессе хватало всегда. Причем как малозаметных, так и довольно шумных. Но смерть капитана Гиждеу вызвала такой резонанс, что о ней говорили и писали многие годы спустя после происшедшего. Хотя если присмотреться внимательно, ничего странного в разразившемся вокруг этого дела скандале не было.

Прежде всего особый характер дела определялся личностью погибшего: капитан служил адъютантом в Одесском жандармском управлении. Кроме того, как уверяли знавшие его люди, Гиждеу обожал свою работу, сам проводил обыски и вел наблюдение за подозрительными личностями, которые, как считали в жандармском управлении, имеют антиправительственные замыслы. С такими наклонностями капитан нажил немало врагов среди противников трона и строя. Так что версия о смерти в результате профессиональной деятельности выглядела вполне достоверной.

В пользу этой версии, к примеру, свидетельствовало одно странное обстоятельство дела. Вечером накануне смерти капитан был в гостях в загородном доме своих знакомых. Ушел он оттуда около полуночи, а дома появился только три часа спустя. При самых неблагоприятных условиях, а дело происходило в июне и ничего плохого в погоде не наблюдалось, он мог потратить на дорогу не более двух часов, а в действительности значительно меньше. Так что можно было предположить, что Гиждеу попутно занимался решением какой-то оперативной задачи. А обнаруживший его революционер вполне мог проследить за ним и проникнуть в его дом.

Впрочем, не менее вероятной выглядела и другая версия. Молодой, хорошо сложенный, а главное, холостой Гиждеу пользовался немалым успехом у женщин, поэтому не исключено, что по дороге он мог завернуть на огонек к какой-нибудь знакомой и провести там час-другой. А чья-либо ревность вполне могла стать мотивом для преступления.

Однако обстоятельства смерти капитана и первоначальные показания свидетелей складывались в картину, которая вызывала сомнение в том, что капитан умер в результате убийства. Участвовавший в следственных действиях доктор И. С. Добрянский, занимавший должность одесского городского врача, писал:

"11 июня 1884 г., около пяти часов утра, две женщины, находившиеся на дворе дома Посохова на Гулевой улице в Одессе, заметили, что из парадного хода квартиры капитана Гиждеу вышел его лакей Повальский, направился в отхожее место и, вернувшись оттуда, запер за собою дверь. Спустя короткое время с того же парадного хода вышла женщина (как потом оказалось, Королевич) и поспешно выбежала на улицу. В то время обе женщины (свидетельницы) слышали в спальне капитана Гиждеу стоны и заявили об этом дворнику; рассмотреть, что делалось на квартире, им не удалось, так как ставни были закрыты. Дворник на заявление этих женщин первоначально не обратил внимания, полагая, что капитан болен. Тот же дворник (свидетель) видел, как с парадного хода выбежал на улицу вестовой капитана — жандарм Синеок, а спустя 3-4 минуты в квартире раздался выстрел, вследствие которого дворник бросился к парадному ходу; дверь оказалась запертой на замок; ему отворил лакей Повальский, заявляя, что барин застрелился. Дворник вошел в спальню и нашел капитана Гиждеу лежащим на кровати и еще дышащим. Одновременно с дворником вошел в спальню и подошел к кровати городовой; он прикрыл обнаженное тело летним одеялом и положил под простыню подштанники".

Как водится, медицинская помощь прибыла с большим опозданием.

"Около 6.30 часов утра,— писал Добрянский,— осмотрел труп капитана Гиждеу врач Колачевский, призванный для подачи первой помощи. Труп был уже окоченевший в следующем положении: он лежал на кровати навзничь, голова покоилась на подушке и была обращена лицом несколько к стене; правая рука, закинутая за голову, упиралась локтем в стену, и в этой руке был большой охотничий нож в ножнах; левая рука была вытянута вдоль туловища".

А вслед за тем с такой же неспешностью на место происшествия прибыли те, кого сегодня назвали бы следственной бригадой: "В 9 часов утра судебный следователь, прокурор, д-р Добрянский и понятые составили акт обстановки происшествия".

При осмотре спальни покойного бригада обнаружила то, что не вполне соответствовало заявлению лакея Повальского о самоубийстве капитана: не одно, а два орудия, способных причинить смерть:

"На расстоянии не более 3/4 аршина на полу от изголовья кровати усматривается небольшой кинжал, остроконечный, с одной стороны заостренный, а с другой довольно широким кантом, шириной в плоскости около вершка (4 сант.), длиной же в клинок около ? арш. (18 сант.), с кривой рукояткой оленьего рога около трех вершков. Одна сторона плоскости клинка слегка замарана кровью на расстоянии от самого его острия до места на вершок от рукоятки; на другой его стороне кровяные следы едва заметны и доходят до места гораздо ниже 1,5 вершка от рукоятки. Кинжал лежал острием по направлению к кровати; на расстоянии полуаршина от него на полу у вышеописанного шкафчика усматривается небольшой револьвер, заряженный пятью зарядами, шестой заряд выстрелян и содержит одну порожнюю гильзу в барабане, отверстие которого, а равно и дула самого револьвера закопчены пороховым дымом. Револьвер лежал ручкой обращенной к шкафу, а дулом к кровати. При осмотре револьвера (экспертом) оказалось, что у верхнего края рукоятки, по продольному ее направлению, по обе стороны стального ободка, находятся весьма незначительные следы красновато-бурых пятен, остальная часть рукоятки, по-видимому, чиста. Пятна эти по исследованию оказались кровяные. Револьвер был английской системы "Bulldog", имел весьма слабый спуск; из него легко можно стрелять как правою, так и левою рукой".

Версия доктора Добрянского

На теле Гиждеу обнаружили следы ранений и от кинжала, и от револьверного выстрела:

"На большой грудной мышце, а именно на наружном ее крае, на расстоянии 16 сантим. от левого плеча, почти под мышкой, находится треугольная зияющая резаная рана, направляющаяся в грудную полость, и угол этой раны один идет вниз, а два другие угла горизонтально и параллельно ребрам; длина линий этого треугольника простирается до четырех сантиметров. На левом виске, на три сантиметра от наружного края брови, находится круглое, покрытое запекшеюся кровью, величиной в пять копеек пятно, в средине коего находится воронкообразное углубление величиной с горошину, проникающее в мозговую полость. Кругом этого углубления, а равно и самого пятна, усматривается лучеобразно пороховой налет, внедрившийся в субстанцию кожи, и местами усматриваются черные точки внедрившихся зерен пороха. Из вышеописанного углубления по направлению к левой ушной раковине стекает полоса крови, смешанная с белым веществом, по-видимому, мозговым".

Патологоанатомическое исследование проводили здесь же, в квартире Гиждеу: "Вскрытие тела производилось в тот же день, в 12 часов дня; для этого труп был перенесен в столовую комнату. Вскрывали д-ра медицины Добрянский и Колачевский".

А выводы, к которым пришел доктор Добрянский, были изложены следующим образом:

"В протоколе вскрытия описаны мной две раны, обе смертельные, а именно: первая, колото-резаная в передней части левой подмышки, на наружном крае левой большой грудной мышцы, и вторая — огнестрельная рана в левом виске. На три сантиметра от наружного края брови находится круглое, покрытое запекшеюся кровью пятно величиной в 5 копеек; посредине его находится воронкообразное углубление величиной в горошину, проникающее в черепную полость. Кругом этого углубления, а равно и самого пятна усматривается пороховой налет, лучеобразно внедрившийся в толщу кожи, а местами видны черные точки внедрившихся зерен пороха. Над среднею частью брови, в 2 сантиметрах от нее, усматривается ссадина величиной с гороховое зерно, пергаментного цвета, с незначительным углублением; такая же ссадина находится на наружном канте левого века, длиной в 1 сантиметр. Кроме того, есть ссадина на левой брови. В показании, данном мною судебному следователю на предварительном следствии, я заявил, что колотая рана предшествовала огнестрельной и что промежуток времени между обеими ранами обозначен мною как 10 минут. Допуская возможность после первой раны делать скомбинированное движение, хотя и с трудом и болью, после огнестрельной раны у Гиждеу должна была последовать моментальная смерть не только от анемии мозга, но и повреждения для организма жизненных органов. Ссылаясь на местоположение колотой раны, высоко под мышкой, не соответствующее самоубийству, и на то обстоятельство, что кинжал, будучи вонзен под мышкой, мог поранить вышеупомянутые органы только в том случае, когда левое плечо было придвинуто к переду; при обыкновенном же положении плеча рана принимает вид ломаной линии, имеющей значительно большую длину, чем само оружие, которым она нанесена; принимая все это во внимание, я в данном случае оспариваю самоубийство: оно возможно, но далеко не естественно".

Наверное, версия Добрянского о невозможности самоубийства казалась бы вполне солидной, если бы не несколько обстоятельств. Собранная в Российской империи статистика свидетельствовала, что при использовании холодного оружия самоубийцы чаще всего наносят себе удар именно в подмышечную область. Кроме того, та же статистика гласила, что после неудачной первой попытки покончить с собой самоубийца чаще всего отказывается от своего намерения, а если все же решает продолжить, то, как правило, меняет избранный способ смерти на какой-либо иной.

Но главное заключалось в том, что доктор Добрянский, как он признавался сам, хорошо знал капитана Гиждеу, и если и не дружил с ним, то мог по праву считаться его добрым приятелем. А после такого признания уже никто не верил в то, что капитана убили. Ведь в России каждый мало-мальски грамотный человек знал, на что идут близкие и знакомые покойного, чтобы скрыть факт самоубийства. И все прекрасно знали почему.

Версия законодателей

Как утверждали знатоки вопроса, преследование самоубийц в христианских государствах началось со времен Блаженного Августина, назвавшего покушавшихся на собственную жизнь людей тяжкими грешниками, совершившими преступление против воли божьей. Почти век спустя после его кончины, в 533 году, II Орлеанский собор ввел наказание для самоубийц. А после крещения Руси наказания за наложение на себя рук или попытку таковой стали постепенно вводить и в русский обиход.

Правда, на протяжении столетий наказание этих грешников оставалось сугубо духовным делом и определялось церковными правилами. Причем окончательное законодательное оформление церковные кары за самоубийства получили лишь в конце XVII века, когда в 1697 году патриарх Московский и всея Руси Адриан в данной игумену Рождественского монастыря Иосифу "Инструкции старостам поповским или благочинным смотрителям" запретил хоронить самоубийц у церквей и на кладбищах.

А два десятилетия спустя наказание за самоубийство появилось и в светских законах. Петр I, стремясь оградить созданную тяжкими трудами армию от убыли людей, ввел наказания не только за дуэли, но и за самоубийства, какими бы обстоятельствами и разговорами о чести они ни сопровождались. В 1716 году он внес в Воинский устав 164-й артикул: "Ежели кто себя убьет, то подлежит тело его палачу в безвестное место отволочь и закопать, волоча прежде по улицам и обозу". Однако царь-реформатор сделал исключение для одной категории самоубийц: "А ежели кто учинит в беспамятстве, болезни, в меланхолии, то оное тело в особливом, но не бесчестном месте похоронить".

По всей видимости, введенные меры не слишком повлияли на самоубийц, и потому царь вскоре ужесточил наказание. В Морском уставе, изданном в 1720 году, предписывалось за самовольный уход из жизни карать смертью и позором: "Кто захочет сам себя убить и его в том застанут, того повесить на райне (рея.— "Деньги"), а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет".

Суровые кары вместе с церковными наказаниями продолжали применять на протяжении многих десятилетий, но искоренить самоубийства полностью и окончательно так и не удалось. Дополнительную преграду на пути лиц, пытающихся добровольно уйти из жизни, поставила в 1766 году Екатерина II. Тогда правительствующий Сенат разбирался в тяжбе вокруг наследства, оставленного одним из вельмож, который в приступе меланхолии покончил с собой. Тогда императрица высказала мнение, что завещание человека, составившего его в момент умственного помрачения, не может считаться действительным. Считалось, что самодержица имела в виду это конкретное дело и сопутствовавшие ему обстоятельства. Однако вскоре в русской правовой практике стала применяться норма, согласно которой завещания самоубийц автоматически признавались недействительными.

Получалось, что покушавшихся на свою жизнь лишали не только христианского погребения, но и права распоряжаться собственным имуществом по своему усмотрению. Мера оказалась едва ли не более действенной, чем суровые петровские кары для самоубийц. А потому в России XVIII и начала XIX века наложение на себя рук случалось гораздо реже, чем в европейских странах. Если во Франции или Великобритании перечисление только знаменитостей, добровольно ушедших из жизни или пытавшихся сделать это, занимало многие страницы, то в России того времени приводили только один хрестоматийный пример самоубийцы — автора "Путешествия из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева.

У сурового экономического наказания за самоубийство существовала и негативная сторона. Нормой закона мог воспользоваться всякий, кто желал оспорить завещание. Ведь в одном из определений правительствующего Сената, ставшем правовой нормой, говорилось:

"На истце, требующем уничтожения духовного завещания самоубийцы, лежит только обязанность доказать факт самоубийства. Если ответчик утверждает, что факт этот совершился при обстоятельствах, не влекущих за собою признания требований истца правильными, то он и должен доказать те обстоятельства, кои по его утверждению служат опровержением события, истцом уже доказанного и дающего последнему законное основание требовать уничтожения завещания. Это тем более, что свободная воля всегда предполагается, а потому отсутствие ее должно быть каждый раз особо доказано".

Определение открывало самое широкое поле для злоупотреблений, однако в 1832 году Николай I ввел в действие новый Свод законов, в котором доведенное до конечного результата самоубийство каралось лишением христианского погребения лишь в том случае, если было доказано, что самоубийца действовал сознательно. Если же следствие выясняло, что покойный находился в безумии или беспамятстве, наказание на него не распространялось.

Возникало серьезное противоречие. Если человек кончал с собой в здравом уме, то почему должно отменяться его завещание? Законодательство пришлось уточнить, и в нем прямо указывалось, что отменяются все завещательные распоряжения покончивших с собой в здравом уме. Кроме того, появились и исключения: самоубийство ради сохранения государственной тайны, если ее носитель попадал в плен, не считалось наказуемым деянием. Кроме того, женщина, покончившая с собой в случае угрозы ее чести и целомудрию, также освобождалась от посмертного наказания.

Но все остальные подвергались наказанию в полной мере. Так что близкие самовольно усопших всеми правдами и неправдами стали добывать врачебные заключения об их временном умопомрачении, чтобы избежать позорного погребения за церковной оградой. Ну а поскольку четко определенных критериев не существовало, за исследование явления взялись видные отечественные психиатры. А вслед за ними — государственные чиновники, пытавшиеся разобраться в существе проблемы самоубийств.

Версия ученых

В 1847 году чиновник Министерства государственных имуществ К. С. Веселовский опубликовал результаты проведенных им исследований статистики самоубийств. Он сразу честно признавал, что его данные не могут претендовать ни на абсолютную точность, ни на полноту охвата явления:

"Можно утвердительно сказать, что везде число самоубийств бывает значительнее того, какое оказывается на основании официальных документов; и вот тому причины: находят труп; ни на нем самом, ни в обстоятельствах, открываемых следствием, не обнаруживается никаких несомненных признаков, по которым можно было бы утвердительно сказать: погиб ли человек от несчастного случая, от злодеяния другого человека или, наконец, от своей собственной руки, особенно если труп найден уже в то время, когда в нем началось гниение... Число подобных сомнительных случаев везде более или менее значительно. Так, например, у нас, по официальным сведениям за 1831 год, показано: погибших от разных несчастных случаев, при которых род смерти (но всегда ли и причина?) определительно дознан,— 5418; сверх того утопленников (из которых о весьма многих нельзя было дознать, как они попали в воду) — 5286; затем означено прямо погибших от неизвестных причин — 2141, найденных мертвых тел — 1821, пропавших без вести — 72. По сложности девяти лет, с 1833 по 1841 год, приходится на год по 4750 погибших от разных несчастных случаев и сверх того по 4088 утопленников. В С.-Петербурге, по сложности осьми лет (1834-1841), приходится на год почти по 50 самоубийств; но вместе с тем в отчетах С.-Петербургского Полицеймейстера читаем, что найдено мертвых и всплывших тел: в 1834 году — 71, в 1855 — 82, в 1836 — 65, в 1857 — 60, в 1859 — 49, в 1840 — 172; и из последнего числа — 56 отправлено в анатомический театр, а 116 — по гнилости трупов предано земле без анатомического вскрытия".

Веселовский не только пытался установить истинное число самоубийств, но и выявить закономерности явления: влияет ли на количество убивающих себя плотность населения, жизнь в городе, климатические условия и т. д. Но выявить такие закономерности, сколько-нибудь напоминающие те, что были установлены европейскими исследованиями, ему не удалось. Первое место по отношению числа людей, наложивших на себя руки, к численности населения занимали в Российской империи не столицы, как это было в Европе, а Минская губерния. А наименьшее относительное число самоубийств, несмотря на природные условия, приводящие в меланхолическое, как тогда говорилось, состояние,— Вологодская губерния.

Исследователь собрал статистику и о способах самоубийства, установив, что в 1831 году удавилось и повесилось 79,14% самоубийц, застрелилось — 8,98%, зарезалось — 8,25%, утопилось — 3,08%, отравилось — 0,63%.

Естественно, со временем, с улучшением качества патолого-анатомических исследований статистика приобрела несколько другой вид. В Санкт-Петербурге в результате сбора данных в 1870-1872 годах наблюдалась следующая картина. Утопление в реке или отхожем месте в качестве способа ухода из жизни выбрал 131 человек, повесились и задушились — 114, застрелились — 65, зарезались — 60, бросились с высоты — 37, отравились — 24. Кроме того, двое сделали себе харакири, один — размозжил голову о подоконник и один забил себя ударами молотка по голове.

Показательной оказалась и статистика по сословному распределению самоубийц. Больше всего среди покончивших с собой оказалось крестьян — 147 человек. Собственно, что и следовало ожидать в аграрной стране. А вслед за ними шли военные — 84 человека, мещане — 57, гражданские чиновники — 44, иностранцы — 20, студенты и купцы — по 12. Меньше всего насчитывалось неслужилых дворян — 7, гимназистов — 3 и духовных лиц — 2.

В том же столичном исследовании констатировалось, что среди причин самоубийств главную роль играют бедность и пьянство. Однако само исследование, хотя и публиковалось в солидном медицинском журнале, было написано так, чтобы удовлетворить интерес широкой публики к запретному, а потому особенно привлекательному явлению. В том же ключе составлялись отчеты о результатах исследований различных аспектов проблемы самоубийств. К примеру, в работе доктора Э. Эриксона "О самоубийствах на Кавказе", опубликованной в журнале "Вопросы нервно-психической медицины", рассказывалось:

"Интересным явлением надо считать необычайную распространенность самоубийств в Дагестане, населенном почти исключительно аборигенами страны: лезгинами, чеченцами, лугинами, адербейджанскими татарами, кумыками и пр., исповедующими, как известно, мусульманскую веру. Последнее обстоятельство прямо противоречит общепринятому мнению, что ислам делает людей фаталистами, способными мириться со всякими невзгодами. С другой стороны, употребление спиртных напитков у горцев Дагестана строго преследуется, и они при сравнении, напр., с грузинами, имеретинами, мингрельцами и гурийцами могут считаться безусловно трезвыми. Ясно, что важный фактор в этиологии самоубийства у лезгин, чеченцев и вообще местных горцев выпадает. Невольно спрашиваешь себя: неужели в этой стране трезвости, относительно слабого развития малярии и сифилиса часты душевные и нервные болезни? Увы, разного рода болезни нервной системы и психики здесь дело самое обычное... что свидетельствует о существовании тут очагов, крайне вредных для правильного отправления нервной системы. При сравнении числа помешанных в разных губерниях и областях Кавказа, по офиц. данным 1896 г., оказалось наиболее их в Кутаисской губ. и Закатальском округе в Дагестане. Отсюда ясно, что распространенность самоубийства в крае может быть отчасти объяснена обилием людей, предрасположенных к нарушению психического равновесия".

Выводы были, мягко говоря, не очень обоснованными. Но, собственно, вся отечественная медицина, за исключением отдельных отступников, после нескольких десятилетий исследований пришла к тому же заключению, что и доктор Эриксон: всякий самоубийца — в большей или меньшей степени сумасшедший. Придя к согласию, врачи могли спокойно выдавать заключения о том, что самоубийца в момент лишения себя жизни находился в состоянии временного умопомрачения. Ведь об этом говорилось в десятках солидных трудов признанных специалистов. Закон не нарушался, все оставались, насколько возможно в такой ситуации, довольны.

Версия для корпуса жандармов

Вот только проблема заключалась в том, что в результате первого процесса по делу о смерти капитана Гиждеу присяжные решили, что имело место самоубийство. А в соответствии с главенствующей в Российской империи медицинской концепцией получалось, что блестящий и подававший большие надежды жандармский офицер был психически болен, пусть даже и временно, не переставая при этом исполнять обязанности по защите устоев власти.

Для антиправительственных элементов всех направлений, в особенности с учетом служебного рвения Гиждеу, такая история выглядела просто находкой: "Только безумец станет охранять царский трон!" Подобное пятно не красило мундир корпуса жандармов, и дело отправилось на новое рассмотрение. Доктор Добрянский два года спустя после событий пришел к выводу, что неправильно интерпретировал некоторые факты, обнаруженные во время осмотра тела и вскрытия:

"Что касается огнестрельной раны в левый висок, то я позволю себе изменить мое первое показание, что рана нанесена в упор, согласно показанию всех экспертов, не исключая и того же медицинского департамента и медицинского совета. На основании труда известного профессора по судебной медицине Гофмана, изложившего свои опыты о действии огнестрельных снарядов в своем "Учебнике по судебной медицине"... Гофман при выстрелах из револьвера (калибр 9 миллиметров) на расстоянии до 15 сантиметров наблюдал еще опаление волос, внедрение же пороха на расстоянии до 40 сантиметров. Сравнивая опыты проф. Гофмана с огнестрельною раной у Гиждеу, мы находим вокруг нее пороховой налет, внедрившиеся зерна пороха, но опаления здесь никакого — ни волос, ни левой брови, что было бы непременно нами замечено и описано, так как самые ничтожные помарки крови и царапины в протоколе отмечены и описаны. Из всего вышеизложенного я прихожу к тому заключению, что выстрел капитану Гиждеу был нанесен на расстоянии не ближе 15 и не дальше 40 сантиметров,— значит, не в упор, как об этом до сих пор говорили все эксперты, и, конечно, постороннею рукой, так как Гиждеу, если б хотел покончить с собою, причинив себе сначала, как утверждают сторонники самоубийства, колотую рану под мышкой, непременно бы сделал все усилия, чтоб выстрелить в упор, а никак не дать промах..."

В результате доктор Добрянский выдвинул новую версию событий, согласно которой капитана убил его лакей. Новые показания Добрянского и его новая версия вызвали бурную полемику среди патологоанатомов, не прекращавшуюся несколько лет. Стороны обвиняли друг друга в незнании обстоятельств дела и прочих грехах. Но дело уже было сделано. В убийстве признали виновным лакея Повальского, которого приговорили к 14 годам каторги. Потом появилось несколько новых версий, объясняющих его побудительные мотивы. По одной — он убил капитана, чтобы выкрасть ключ от тайника, где хранился портфель Гиждеу, набитый купюрами. По другой — лакей приревновал хозяина к кухарке, которая была их общей любовницей. Однако во время процесса ни о чем подобном даже не упоминалось. Ведь честь мундира — прежде всего.